Раньше Аким, наверно, испугался бы и еще больше притих, чтобы не попасть на глаза приказчику, а теперь, после вчерашнего, в нем поднялась злоба.
«Стало быть, правда, — думал он, — царь-то объявился. Управитель-то, ведомо, злится. Емелькой царя ругает. Видел же его Иван, говорит — Петр Федорович, сам...»
— Ты чего на людей натыкаешься, дьячок? Чуть с ног не сбил.
Аким поднял голову. Перед ним стоял громадный черноволосый вертельщик, по прозвищу Цыган.
— Слыхал управителя-то, Ферапонт? — заговорил Аким непривычно громко и сердито. — Ишь, что выдумал — беглый казак! Вот погоди, придет Петр Федорович, он ему покажет, как нас со скотиной равнять. Всем волю даст.
— Какой Петр? Это Емелька-то? Держи карман. Бродяга! Вздернут еще за него. Ну, и тут тоже работать не рука. Ишь, пес гладкий, управитель-то. Нет, я погляжу да к Демидову на Кыштымский завод подамся. Сманивают, полсотни сулят. А тебе бы в причетники проситься, — усмехнулся Цыган. — Как раз по тебе.
Аким ничего не ответил. И раньше он молчал, когда его дразнили, а теперь и не слышал вовсе.
Он вошел в свою мастерскую. После праздника в ней всегда холод был, точно в погребе. Целый день горн не топился. И сегодня как вошел, так его сразу нежилым духом обдало. Чисто погреб: окон нет, темно, свет только через широкие двери проходит. Пол земляной, щербатый.
В земле, перед печкой, в опоках еще стыли медные шандалы. Аким велел подручному Федьке вынуть их и отнести в отделочную мастерскую, а потом растоплять горн.
Только что Федька начал подкидывать дрова, — штыковый горн топился не углем, а сухими дровами, — как из амбара на тачке привезли круги чистой меди. За гремевшей тачкой шел немец-шихтмейстер Мюллер. Медь выдавал всегда сам Беспалов на руки шихтмейстеру, под его отчет. Чистая медь — дорогой товар.
Шихтмейстер сам смотрел, как закладывали медь в горн и затопляли печь.
Дрова разгорелись хорошо. Жарко стало.
В других мастерских тоже пошла работа. Шумели мельничные колеса, стучали кузнечные молоты, гремело, лязгало, грохало, и Акиму стало уже казаться, что все это про волю, про Петра Федоровича ему приснилось, и работать ему век у этого проклятого горна.
Вдруг сквозь привычный шум и грохот завода ворвался опять громкий тревожный звон колокола.
Аким весь вздрогнул. Что такое? Опять? На обед рано еще.
Грохот завода стихал, а колокол звонил все чаще, все сильней.
— Господи! Неужели полковник тот пришел, что Иван говорил, будто царь его по заводам послал? — прошептал Аким. Ноги у него точно приросли к земле.
Он оглянулся. Помощник его, веселый, широкомордый Федька, тоже стоял, разинув рот.
Колокол так и заходился. Крики поднялись, топот.
— Он! — решил Аким и, сорвавшись, наконец, с места, выбежал из сарая.
Изо всех мастерских выскакивали рабочие и бежали к тем воротам, что за рабочим поселком. Аким побежал туда же.
— Пришел, что ли? Неужто стрелять станем? — крикнул он на бегу знакомому сварщику.
Тот оглянулся на него:
— Обалдел, дьячок! Кто там пришел? Не видишь — пожар.
Тут только Аким поднял голову. Высоко над лесом вдали расплывался дым и вырывались языки пламени.
— Кучи горят! Лес бы не занялся! — кричали кругом.
Аким бежал за другими, но вся прыть с него соскочила. Не то, стало быть, не полковник. Он понемногу отставал. И вдруг его точно по голове ударило. А ну как Захар эту беду натворил? Целый день он вчера пропадал. Обозлился, что Аким рогатку не сбил. Вечером пришел опять в рогатке. Стало быть, никто ему не снял. Только не поговорил с ним Аким ни о чем — указ все читал, а утром, когда он ушел, спал еще Захар. Вдруг он со зла набедокурил там с кучами. Парень отчаянный — один в бега сбирался. Беда, коли...
— Ох! — По затылку и по плечам Акима изо всей силы полоснула плетка, и хриплый голос Ковригина заорал над самой его головой:
— Плетешься, долгогривый! Я вас научу бегать!
Ковригин, лежа на шее своей сивой лошаденки, наскакивал на отсталых и гнал их на просеку.
Когда Аким добежал до просеки, там стоял такой едкий дым, что ничего нельзя было разглядеть.
Захара, сколько Аким ни смотрел, нигде не видно было. А ведь его куча — первая от опушки.
Откуда-то неслись хриплые крики Ковригина:
— Лиственниц насовали, сиволапые! Тащи! Растаскивай! Да к лесу не швыряй, черти!.. Землей, землей закидывай!..
Ковригин слез с лошади и, бегая по просеке, торопил рабочих. Он подскочил к началу просеки, где столпились последние прибежавшие с завода рабочие.
— Вы что — на киятер пришли! — орал он. — Ручки бережете! Загорится лес — весь завод перепорю. Ну! Живо! Не видите? Пропили зенки-то!
Он плеткой погнал рабочих в дальний конец просеки. Первую кучу уже растащили, на земле дымились громадные чадившие головни. Рабочие беспорядочно бежали вдоль просеки, перескакивая через горящие бревна, обжигая ноги, задыхаясь в едком дыму, наталкиваясь друг на друга.
Аким бежал за другими, оглядываясь по сторонам — нет ли где Захара. Но его и тут будто не было. Может, совсем сбежал? И лучше бы.
Аким споткнулся, еле удержался на ногах и выскочил, наконец, на чистое место. Средние кучи курились, как надо было. Сверху, из дырок, вились дымки. В каждой куче устроена посредине дырка насквозь, вроде трубы, до самой земли. С утра, как начали обжиг, туда накидали хворосту и подожгли. Хворост прогорел, и теперь в средних кучах под дерном потихоньку тлели дрова. Беда вышла только с двумя — с первой и с последней. Непривычные угольщики, не разобрав породы незнакомых деревьев, нарубили лиственниц и наложили их в кучи. А лиственницы, чуть до них коснется огонь, вспыхивают, как порох, пламя мигом охватывает всю кучу. Она пылает как костер, и горящие бревна вылетают из нее во все стороны, как от взрыва.
Хорошо еще, что на этот раз не во все кучи попали лиственницы, а только в первую и в последнюю.
Первая куча почти сгорела, но впереди из крайней кучи вырывались снопы искр, изнутри раздавались глухие залпы, точно вся куча была начинена порохом.
Мужики-угольщики стояли с лопатами, не решаясь подступиться.
Прибежавшие с Акимом заводские тоже остановились поодаль.
Ковригин с разбегу налетел на толпу мужиков и схватил за шиворот тощего высокого старика.
— Глядишь, дубина! Берись — растаскивай! Твоя вина, чортов сын, насовал лиственниц! Все одно шкуру спущу. Ну! Живо! Помогайте, дьяволы!
Старик перекрестился, сжал железную лопату и бросился к куче. Дрожащими руками вонзил он лопату в дерн и отвалил большой пласт. В ту же минуту изнутри с грохотом вырвалось пламя. Рубаха и порты на старике сразу загорелись. Он отскочил и живым факелом помчался прочь.
— На землю! На землю его! Землей заваливай! Лес подожжет! — кричал Ковригин.
Но старик и сам рухнул на землю, не добежав до леса. Рабочие кинулись к нему. Аким стал на колени. Все лицо у старика дымилось, волосы, борода, брови тлели, рубаха и порты обваливались с него обгорелыми лохмотьями, обнажая опаленную, потрескавшуюся кожу. Старик хрипел, пытаясь сказать что-то, но понять его среди треска и шума было невозможно.
— Чего стали? — кричал Ковригин. — Не поможешь ему теперь. Кучу растаскивай! Не то лес загорится! Лес! Али невдомек, черти! Лес сгорит — шкуру всю с вас спущу!
Аким, не слушая его, срывал со старика тлевшие лохмотья. Вдруг его опять полоснула по спине плетка. Его охватила слепая ярость. Он вскочил не помня себя и бросился на Ковригина.
— Одного убил, — мало тебе, душегуб!
— С ума сбрёл долгогривый, — захрипел Ковригин, поднимая плеть. — Вяжите его! В колодки!
Акима сразу оттеснили. Поднялся ропот:
— Не дадим! Разошелся, чорт сопатый! Сам на кучу полезай. Не люди мы, что ли?
Ковригин опешил было, но сейчас же опять взмахнул плетью и заорал:
— Бунтовать?! Растаскивай кучу, смерды окаянные! Лес займется — мне отвечать!
Он схватил за шиворот первого попавшегося парня и поволок к куче.
В эту минуту куча сама расселась, и гора горящих бревен рассыпалась по земле.
— Дерном, дерном закидывай! — вопил Ковригин.
Парень с силой вырвался из его рук, пробежал несколько шагов, зацепился за корень и грохнулся прямо на горящие головни. Кругом раздались крики:
— Убил! Второго убил!
Стоявшие впереди кинулись вытаскивать парня. Сзади кричали: «Кого убил? Не пускай дьявола!»
Перепуганный Ковригин незаметно выскользнул из толпы и стал пробираться назад по просеке.
Аким оглянулся.
— Уходит! Уйдет! — крикнул он невольно.
— Лови! Держи! — закричали голоса, и вся толпа бросилась за убегавшим.
Ковригин мчался во весь дух, перескакивая через бревна и головни.
Рабочие, толпившиеся у последней кучи, погнались за ним. Другие, что были на середине просеки, пытались схватить его, бросаясь наперерез, но он проносился пулей.
— Уйдет, уйдет, проклятый! — кричали сзади.
В двух шагах от опушки один из рабочих подставил ему ногу, и Ковригин рухнул на землю.
В одну минуту вся толпа, сбивая друг друга с ног, навалилась на него.
Подбегали все новые. Кто-то схватил тлеющее полено и протискивался в середину, чтобы ткнуть Ковригина.
— Вздернуть его! В огонь его! — кричали голоса. — Отсуньтесь! Дайте выволочь!
Вдруг на дороге с завода, из-под горы, показались лошади — одна, другая, третья...
На передней сидел управитель, за ним видны были треугольные шляпы, косички, красные воротники камзолов. Солдаты!
В один миг толпа рассыпалась по сторонам. На земле остался избитый, окровавленный Ковригин.
Управитель соскочил с лошади, покосился на рабочих и подошел к лежащему.
— Ковригин! — вскрикнул он и повернулся к толпе. — Вы вон как! Бунтовство затеяли! Оцепить просеку! Никого не пускать к заводу!
Солдаты спешились, привязали лошадей к деревьям, выстроились во всю ширину просеки поперек дороги и, зайдя с обеих сторон, стали редкой цепью вдоль леса, оттесняя рабочих к середине просеки.
На просеке все затихло. Слышно было только, как трещали догоравшие бревна. Рабочие стояли понуро, не пытаясь бежать, хотя цепь была редкая и им ничего не стоило проскользнуть между солдатами и скрыться в лесу.
Управитель и подоспевшие с завода младшие приказчики возились около Ковригина.
Кто-то сбегал в лес к ручью, принес в шапке воды и плеснул ему в лицо.
Ковригин пошевелился.
— Подымите-ка, — приказал управитель.
Ковригина приподняли за плечи. Он открыл глаза и простонал.
— Можешь говорить? — спросил управитель.
Ковригин слабо кивнул.
— Начинщика назови. Кто первый, злодей, руку на тебя поднял? — спрашивал управитель. — Эй, вы! — крикнул он рабочим. — Подходи ближе!
Толпа колыхнулась и медленно подвинулась, подталкивая передних. Аким стоял в первом ряду.
— Он... тот вон... Наборщиков, — услышал он свистящий хрип Ковригина.
— Гляди-ка, — сказал управитель, точно обрадовавшись. — Грамотей! Еще кто?
Но Ковригин закрыл глаза и замолчал. Его опустили на землю.
— Ну, ты, сказывай, — обернулся управитель к Акиму. — Кто еще на бунтовство звал?
Аким молчал.
— Сказывай. Начинщику бунтовства — сто плетей. За смертное убийство — столько же.
Аким все молчал.
— Когда не скажешь, кто еще на бунтовство и на смертное убийство преклонял, — две сотни тебе.
Из задних рядов донесся несмелый ропот.
— Вы там чего? — крикнул управитель. — Может, другой кто скажет, кто еще приговорщик. Обоим — по сотне. А нет — так две сотни Наборщикову. Выдержит ли, нет ли, как бог велит.
Толпа замерла. Никто не двинулся. Никто не поднял глаз на Акима.
— Запамятовали? Все тебе, стало быть, долгогривый. Эй, Власов, в контору его покуда. Да руки для всякого случая свяжи.
Аким стоял не шевелясь, покуда приказчик Власов стягивал ему назад руки.
Когда Власов повел его под гору, из задних рядов толпы выскочил Захар в рогатке и с ревом бросился было за ним.
— Дяденька Аким! — закричал он. — Куды тебя?
Аким оглянулся. Но тут один из солдат, стоявших впереди толпы, ухватил Захара за плечо и отбросил его назад.
— Угольщики здесь? — спросил в то же время управитель.
Из толпы медленно, один за другим, выходили мужики в лаптях, с черными от копоти лицами, в разодранных, обгоревших рубахах.
— Закидайте землей головни да сторожите тут до утра, чтоб не занялся где лес... А вы, заводские, на работу. На чем порешим, — объявят вам.
Управитель махнул, чтоб ему подвели лошадь, и вскочил в седло.
— А с теми как? — раздался нерешительный голос из толпы.
Управитель придержал лошадь и обернулся.
— Кто говорит? Выходи!
Толпа зашевелилась, выталкивая кого-то. Но никто не выходил.
— Ну? Кто спрашивал? Про кого? Говори.
В разных концах раздавались негромкие голоса:
— Кончился старик... Парень тоже... чуть дышит... С ними как, мол?.. Ковригин коих...
— А кто сам зашибся иль на пожаре обгорел до смерти, — проговорил управитель медленно и раздельно, — тех в поселок несите иль на деревню. Попа позвать, чтоб напутствие дал.
— А ты, — обратился он к капралу, — поставь караул, чтоб угольщики не разбежались.
Он тронул лошадь и шагом поехал на завод.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |