1
В 1835 году, во время работы над романом, Пушкин, готовя рецензию на Собрание сочинений Георгия Конисского, записал важную мысль: «Одна только история народа может объяснить истинные требования оного». «Капитанская дочка» должна была в образах и характерах представить результаты художественного исследования истории народа в один из важнейших моментов его жизни.
О мятежном народе читатель «Капитанской дочки» узнает уже во второй главе романа из иносказательного разговора двух казаков: вожатого и хозяина умета.
Образ мятежного народа — еще смутный, возникающий только из разговоров, — станет с этого момента сопровождать Гринева. Приехав в Белогорскую крепость, он уже при первой встрече с капитаном Мироновым заводит речь о восстании: «Я слышал... что на вашу крепость собираются напасть башкирцы...» «Пустяки! — сказал комендант. — У нас давно ничего не слыхать. Башкирцы — народ напуганный, да и киргизцы проучены».
Но события развивались стремительно, и далекий, не очень тревоживший офицеров мятеж приближался к Белогорской крепости. Гринев, впервые сообщая о восстании, называет его «неожиданным происшествием». Затем это «происшествие» получает имя «пугачевщины».
Прежде чем рассказать о том, что он увидел вблизи, Гринев дает историческую «справку» о положении в Оренбургской губернии в 1773 году. «Справка» утверждала мысль, что тяжесть порабощения: угнетение «диких народов», обиды, нанесенные казакам, — обусловили сопротивление народа. В 1772 году «произошло возмущение». Принятые правительством жестокие меры по усмирению бунта не погасили пожара — именно они дали толчок зреющему мятежу: «лукавые мятежники» «выжидали удобного случая для возобновления беспорядков». В это время и появился «донской казак и раскольник Емельян Пугачев», который «с непристойной дерзостью принял на себя имя покойного императора Петра III», — началось громадное восстание.
Весть о Пугачеве быстро облетела Оренбургскую губернию. О нем говорили тайно и явно, повсюду распространялись «возмутительные письма» — манифесты Пугачева. Вольное слово мятежников покоряло сотни и тысячи людей. Казак Белогорской крепости, урядник Максимыч, отправляется на тайное свидание с Пугачевым. Появляется в крепости первый пугачевец — пойманный с «возмутительными письмами» башкирец. Встреча с ним потрясла Гринева: старый человек, жестоко наказанный еще за участие в бунте 1741 года, обезображенный пытками, он вновь пристал к восставшему народу.
Наконец, вооруженный народ подступил к Белогорской крепости. Штурмующих не напугали залпы пушки, заряженной картечью, — они ворвались в крепость. Весь гарнизон (за исключением Миронова, Гринева и поручика Ивана Игнатьича) сдался и бросил оружие. Гринев становился свидетелем массовости восстания, народности Пугачева. «...Жители выходили из домов с хлебом и солью. Раздавался колокольный звон. Вдруг закричали в толпе, что государь на площади ожидает пленных и принимает присягу. Народ повалил на площадь...»
На крыльце комендантского дома, сидя в креслах, Пугачев на глазах собравшегося народа творил суд и принимал присягу. После обряда присяги два казака посадили Пугачева на поданного белого коня. В это время из дома казаки «вытащили на крыльцо Василису Егоровну, растрепанную и раздетую донага». Увидев повешенного мужа, «бедная старушка» «закричала в исступлении»: «Злодеи!.. Что это вы с ним сделали», назвала Пугачева «беглым каторжником». Пугачев не мог оставить без внимания этот оскорбительный выкрик. Он — государь; авторитет его не может быть поколеблен. Пугачев приказал: «Унять старую ведьму!» Молодой казак «ударил ее саблею по голове, и она упала мертвая на ступени крыльца». Мы видим, каким решительным и беспощадным может быть Пугачев.
Пушкин вновь создает критическую ситуацию. Всего три часа назад жители подносили Пугачеву хлеб и соль, а теперь стали свидетелями казни всем хорошо известных двух старых офицеров и грубой расправы над беззащитной женщиной.
Критическая ситуация должна была выявить отношение народа к своему государю, к жестокостям восстания. Вспомним аналогичную сцену в «Борисе Годунове» — в финале трагедии происходит расправа с Марией Годуновой и ее сыном Федором. Князь Мосальский объявляет народу: «Мария Годунова и сын ее Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы». В специальной ремарке Пушкин подчеркивает реакцию народа: «Народ в ужасе молчит». Народ не прощает преступления бояр, в борьбе за власть убивших безвинных людей.
Совершенно иная реакция народа на убийство Василисы Егоровны: «Пугачев уехал; народ бросился за ним». Народ в данном случае не осуждает: он прощает, или, точнее, принимает расправу над Мироновым как законную и необходимую меру.
Обстоятельства открыли Гриневу-летописцу возможность вблизи познакомиться с руководителями восстания. Вечером того же дня, когда пала Белогорская крепость, у попадьи был устроен пир. Гринев был приглашен Пугачевым. По разумению попадьи, это не пир: «...у злодеев попойка идет», — говорит она. По свидетельству Гринева, это был «странный военный совет». Чувство страха и нервное напряжение испытывал Гринев, когда отправлялся на пир к «злодеям и разбойникам»: «Читатель легко может себе представить, что я не был совершенно хладнокровен».
Но Пугачев встретил Гринева приветливо: «А, ваше благородие!.. Добро пожаловать; честь и место, милости просим». Гринев сел за стол. «С любопытством стал я рассматривать сборище». «Сосед мой, молодой казак, стройный и красивый, налил мне стакан простого вина...» «Пугачев на первом месте сидел, облокотясь на стол и подпирая черную бороду своим широким кулаком. Черты лица его, правильные и довольно приятные, не изъявляли ничего свирепого». «Все обходились между собою как товарищи и не оказывали никакого особенного предпочтения своему предводителю. Разговор шел об утреннем приступе, об успехе возмущения и о будущих действиях. Каждый хвастал, предлагал свои мнения и свободно оспоривал Пугачева. И на сем-то странном военном совете решено было идти к Оренбургу: движение дерзкое...»
Читателю открывается тайный неведомый мир духовной жизни простых людей, волею обстоятельств ставших во главе восстания. Их объединяет общая высокая цель, уверенность в своих силах, товарищество.
В последующем Гриневу удалось присутствовать еще на одном «совете», где, кроме Пугачева, были народные полководцы — бывший капрал Белобородов и Афанасий Соколов (прозванный Хлопушей). Жалоба Гринева на Швабрина («обижает сироту») породила спор, который отчетливо выявил и политические, и нравственные позиции руководителей восстания. Пугачев реагирует быстро и изрекает решение: «Я его повешу». Решение это мотивируется принципиально: «Он узнает, каково у меня своевольничать и обижать народ». Пугачев чувствует себя защитником народа. Хлопуша — умный и дальновидный политик, он умеет видеть связь явлений, он озабочен судьбой восстания, потому требует, чтобы все принимаемые решения были справедливы. Оттого он и возражает Пугачеву: «Ты поторопился назначить Швабрина в коменданты крепости, а теперь торопишься его вешать. Ты уж оскорбил казаков, посадив дворянина им в начальники; не пугай же дворян, казня их по первому наговору».
Иных взглядов придерживается Белобородов — он ненавидит дворян, потому и заявляет: «Нечего их ни жалеть, ни жаловать» и предлагает «сказнить» и Швабрина, и Гринева. Справедливо подозревая Гринева в том, что он «подослан от оренбургских командиров», Белобородов предлагает пытать его («свести его в приказную да запалить там огоньку»). Гринев испытывал естественный страх, понимая, «в чьих руках он находился». Но в то же время он признает: «Логика старого злодея показалась мне довольно убедительною». В финале спора Белобородов вновь настаивает на казни Гринева. Хлопуша не соглашается с мнением народного «фельдмаршала». «Тебе бы все душить да резать, — сказал он ему». Белобородов отвечает: «Да ты что за угодник?.. У тебя-то откуда жалость взялась?»
Хлопуша, беглый каторжник, опровергает идею оправдания любой жестокости, всякого произвола. Признав, что и он «грешен», Хлопуша заявляет: «Но я губил супротивника, а не гостя; на вольном перепутье, да в темном лесу, не дома, сидя за печью; кистенем и обухом, а не бабьим наговором».
Перед нами три мятежника, три человека с большим жизненным опытом, три руководителя восстания, — и каждый раскрыт как личность, со своим индивидуальным характером, со своим пониманием ответственности за исход восстания, справедливости, жалости и жестокости.
Создавая образы вождей восстания, Пушкин следовал за народными представлениями о смелых людях, поднимавших бунт, использовал поэтические представления народа о своих защитниках из пословиц и песен. Вспомним некоторые сцены. После принятия решения идти на Оренбург Пугачев предлагает: «"Ну, братцы, затянем-ка на сон грядущий мою любимую песенку. Чумаков! Начинай!" Сосед мой затянул тонким голоском заунывную бурлацкую песню, и все подхватили хором». Пели песню «Не шуми, мати зеленая дубровушка. Не мешай мне, доброму молодцу, думу думати».
Песня рассказывала об удалом, смелом и отважном «разбойнике», «крестьянском сыне». Пойманный, он должен был «держать ответ» перед «православным царем». «Добрый молодец» знает, что спрашивать будет грозный судья и что станет он ему отвечать. Не выдаст он своих товарищей, не покается в совершенном и без страха примет приговор. А «пожалует» его царь «среди поля хоромами высокими, что двумя ли столбами с перекладиной».
Песню эту не зря любил Пугачев — она выражала не только бесстрашие перед лицом смерти, но открывала его понимание жизни. Работая над «Историей Пугачева», Пушкин узнал из различных источников, что Пугачев предчувствовал поражение и неминуемую свою гибель. И это не остановило его. Продолжая возглавлять восстание и после поражения на Урале, перейдя Волгу, он поднял на бунт крепостных Центральной России. В «Истории Пугачева» Пушкин раскрыл трагизм судьбы Пугачева. В романе именно сцена исполнения песни поэтически обнажала трагизм жизни народных героев.
Гринев это почувствовал сразу и потому пришел в смятение от увиденного и услышанного. «Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом».
Гринев правдиво рассказал о пережитом им во время исполнения песни. Но подлинное содержание всей этой драматической сцены бесконечно глубже гриневского ее восприятия. Рассказчика потрясает непостижная его уму духовная свобода и смелость мятежников, преступивших законы самодержавного государства, бросивших вызов власти. Но, не понимая происходящего, Гринев почувствовал значительность, поэтичность, непохожесть этих удивительных мятежников, «злодеев», на всех известных ему людей.
2
Каждому читателю «Капитанской дочки» очевидно, что главное внимание Пушкина приковано к руководителю восстания Пугачеву. Создавая образ самозванца, Пушкин принципиально отказывается от предваряющей события обобщающей его характеристики. Пугачев входит в роман в ореоле тайны, поэтически. В вихре метели Гринев видит «что-то черное». «Должно быть, или волк или человек», — пытается догадаться ямщик. Неизвестный из метели, выведя заблудившегося Гринева на дорогу, именуется «вожатым», «бродягой», который с хозяином умета ведет странный, «воровской разговор».
Второй раз Пугачев появляется в романе уже в образе государя. И опять он изображен со стороны — так, как он виделся народу. «Пугачев сидел в креслах на крыльце комендантского дома. На нем был красный казацкий кафтан, обшитый галунами. Высокая соболья шапка с золотыми кистями была надвинута на его сверкающие глаза». В первом и втором появлении Пугачева дается описание его «наружности». Только одна выразительная деталь портрета — «живые большие глаза», «сверкающие глаза» — словно бы предупреждала читателя о значительности этого человека, вышедшего из метели.
Характер Пугачева строится динамически — в движении от «наружного» портрета к портрету глубоко психологическому, в нарастающем открытии читателю все новых и новых фактов его деятельности и прежде всего его нравственной жизни. Узнавание Пугачева осуществляется как открытие его духовного обновления, обусловленного событиями восстания. Метаморфоза Пугачева: «бродяга» — «государь»; лукавый, плутоватый казак — мудрый народный вождь, деликатный человек, живущий трагически прекрасной жизнью, — наглядно вскрывала творческий характер народной борьбы за свободу. Еще раз на примере судьбы Пугачева подтверждался важнейший принцип пушкинского реализма: именно в борьбе, протесте против несправедливых или враждебных обстоятельств человек может реализовать себя как личность.
Первый важный разговор Пугачева с Гриневым происходит в Белогорской крепости после окончания «военного совета». Неожиданно для рассказчика Пугачев предлагает Гриневу служить ему с усердием. Зачем, спрашивается, понадобился Пугачеву Гринев? А ведь он искренен в своем предложении. Замысел Пугачева прояснится окончательно позже. Гринев, собравшись с духом, заявляет Пугачеву, что не может признать в нем государя, и предупреждает: «...кто бы ты ни был, ты шутишь опасную шутку».
Нет, не возмущается Пугачев, что Гринев не поверил ему, а, легко отмахнувшись от самозванства, сообщает доверительно собеседнику о своем замысле. Тут-то и открывается нам смелая, удалая, отважная личность русского человека, готового жизнью пожертвовать за свободу. «Ну, добро. А разве нет удачи удалому? Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал? Думай про меня что хочешь, а от меня не отставай. Какое тебе дело до иного-прочего? Кто ни поп, тот батька...» И опять Пугачев зазывает Гринева к себе, великодушно обещая щедро наградить за верную службу: «...Я тебя пожалую и в фельдмаршалы и в князья». Но Гринев тверд в своих убеждениях: «Я природный дворянин; я присягал государыне императрице: тебе служить не могу». Пугачев проявляет милость и доброту — отпускает Гринева. Но мы чувствуем, что отказ Гринева его огорчает...
Новые встречи с Пугачевым продолжают «странные приятельские» отношения дворянина с мятежником. Когда губернатор Оренбурга отказался помочь Гриневу выручить Машу Миронову, он дерзко решается ехать за помощью, за справедливостью к Пугачеву в Бердскую слободу. Такова была первоначальная редакция одиннадцатой главы («Мятежная слобода»). По цензурным соображениям Пушкин отказался от этого плана и в новом варианте главы указал, что в ставку Пугачева Гринев попал случайно. Важно же то, что свое обращение к Пугачеву за помощью Гринев мотивировал для себя и эта мотивировка обусловливалась знанием морального кодекса своего «приятеля», выступившего защитником народа. Оттого он и просит Пугачева защитить «сироту», которую обижают в Белогорской крепости.
Красноречива реакция Пугачева: «Глаза у Пугачева засверкали. "Кто из моих людей смеет обижать сироту? — закричал он. — Будь он семи пядень во лбу, а от суда моего не уйдет. Говори: кто виноватый?"» Экспрессивно и эмоционально-убедительно характеризуется в этой сцене личность Пугачева, справедливая, гуманная политика народного государя.
Узнав, что защищаемая Гриневым «сирота» — его невеста, Пугачев вновь возвращается к своей идее изменить жизнь Гринева к лучшему, сделать его счастливым (предлагал же он пожаловать Гринева в фельдмаршалы и в князья!): «Твоя невеста! — закричал Пугачев. — Что ж ты прежде не сказал? Да мы тебя женим и на свадьбе твоей попируем!»
Испытывая естественную благодарность к Пугачеву, Гринев начинает его жалеть. Чем откровеннее с ним Пугачев, тем большее чувство жалости испытывает к нему Гринев. Жалость эта и от непонимания Гриневым Пугачева. Оттого она, по контрасту, усиливает читательское восприятие нравственных убеждений Пугачева.
Рассказывая о смелом замысле идти на Москву, Пугачев тут же признается: «Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою». Так вновь, уже открыто, подчеркивается трагизм судьбы Пугачева. Становится ясным, почему была любима им песня «Не шуми, мати зеленая дубровушка». Гринев даже в эту минуту не может не сказать ему несколько наставительных слов: «То-то!.. Не лучше ли тебе отстать от них самому, заблаговременно, да прибегнуть к милосердию государыни?»
Гринев в жалости своей и мил, и мал. Желание добра Пугачеву, конечно, не может не вызвать симпатии к нему. Но в то же время эта жалость к отважному человеку, жизнь которого вдохновенна и трагична, выявляет заурядность, прозаичность натуры Гринева, способного руководствоваться только философией здравого смысла. «Нет, — отвечал Пугачев, — поздно мне каяться. Для меня не будет помилования. Буду продолжать как начал. Как знать. Авось и удастся! Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою».
Вся сцена разговора Пугачева с Гриневым в кибитке, когда они ехали выручать Машу Миронову, носит программный для понимания романа характер. Сам Пугачев, мудрый и смелый вождь восстания, признается, что предчувствует поражение поднятого бунта и свою казнь. В его признании заложена важнейшая идея, открытая и сформулированная Пушкиным еще в «Истории Пугачева»: народное восстание закономерно, но оно не приведет к желаемым результатам. Гринев сформулирует эту истину со своих, к тому же чисто эмпирических позиций: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный». Пугачев знает, что восстание кончится поражением, но не считает бессмысленной борьбу за свободу. И не только потому, что надеется на возможную и временную победу («Авось и удастся!»). Им выстрадана иная, высокая вера, и выражена она в калмыцкой сказке.
Эпизод со сказкой — кульминационный в раскрытии образа Пугачева. Он многозначен, и потому нельзя его сводить (как это нередко делается) к извлечению морали из сказки, заявлять, что в ней аллегорически прославляется смелая короткая жизнь. Сказка обнаруживает глубину духовного обновления Пугачева. Живые, большие, сверкающие глаза, так запомнившиеся Гриневу и заворожившие его, предсказывали способность Пугачева к высоким чувствам, «к дикому вдохновению».
Вся сцена построена так, что сказка поэтически-непосредственно передает тайный смысл реальной жизни Пугачева: все известное о нем убеждает нас — не может этот человек орлиной натуры жить по законам ворона, не видит он смысла в долгой жизни, если нужно питаться мертвечиной. Есть иная жизнь — пусть недолгая, но свободная: «...Лучше раз напиться живой кровью, а там что бог даст!»
Рассказанная Пугачевым сказка есть народно-поэтический аналог гимну Вальсингама, созданного Пушкиным. В гимне раскрыта пушкинская неистовая вера в человека и обретенное Вальсингамом новое понимание смысла жизни:
Есть упоение в бою...
. . . . . . . . . . . .
Всё, всё, что гибелью грозит.
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог,
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Пушкин поэтизирует способность и возможность человека быть сильнее враждебных обстоятельств. Смысл бытия — в свободе распоряжаться своей жизнью (еще раз вспомним любимую песню Пугачева о виселице, которая потрясла Гринева «пиитическим ужасом»). Нет безвыходных положений, ибо, по своей природе, человек способен начать битву и обрести «неизъяснимы наслажденья» упоения боем.
Так на поэтической почве оказалось возможным сближение пушкинской и пугачевской точек зрения. Чуткая к художественному слову Пушкина, Марина Цветаева заметила эту близость. Высоко ценя диалоги Пугачева с Гриневым («все бессмертные диалоги Достоевского» отдает она за один подобный диалог), Цветаева справедливо пишет, что проходит он («как весь Пугачев и весь Пушкин») под эпиграфом: «Есть упоение в бою У бездны мрачной на краю...». «В «Пире во время чумы» Пушкин это сказал, в «Капитанской дочке» Пушкин нам это — сделал»1.
Но многое и отличает «Пир» и «Капитанскую дочку». В романе идеал жизни Пугачева раскрыт как выражение убеждений народа. И самое главное: национально и социально обусловленная приверженность к свободе и непримиримость к рабству порождали представление о трагически прекрасной жизни — в постоянных сражениях за свободу, в готовности бросать вызов власти, в отказе от покорного и, может быть, долголетнего существования. Философия жизни Пугачева, сформулированная в сказке поэтически, преодолевала драму русского бунта: он может кончиться поражением, но он не лишен смысла, ибо правда истории на стороне свободного человека, истина в свободолюбии народа, в его ненависти к угнетателям.
Пугачев оттого и находится в центре внимания Пушкина, что в нем — выразителе надежд и чаяний народа — ярко проявлялся национальный характер. Этим объясняется и широкое использование Пушкиным песен, сказок, пословиц для раскрытия взглядов и убеждений Пугачева.
Первое появление Пугачева (вторая глава) предваряется эпиграфом — стихами из «старинной» рекрутской песни. Ее герой, размышляя над тем, что завело его в «сторону незнакомую», отвечает: «Завезла меня, доброго молодца, Прытость, бодрость молодецкая И хмелинушка кабацкая». Эпиграф задавал тон рассказу о Пугачеве как народном герое, «добром молодце», с его «прытостью, бодростью молодецкою». Глава шестая с выразительным названием «Пугачевщина» тоже сопровождалась песенным эпиграфом: «Вы, молодые ребята, послушайте, Что мы, старые старики, будем сказывати». Песня эта историческая — в ней дается народная версия героического взятия Казани. Смысл эпиграфа в подчеркивании народной памяти о знаменитейшем в истории России событии. Оттого событие это именуется так, как назвал восстание народ, — «пугачевщина».
Пословицы Пушкин ценил не только за их высокие художественные достоинства. В них в поэтической форме запечатлелся исторический, социальный, нравственный опыт народа, его жизнь, его быт, его интересы, его воззрения и идеалы, его мудрость. Они воссоздавали огромный, глубоко содержательный мир народной жизни.
Вот почему речь Пугачева пересыпана пословицами и поговорками. Они отлично и органично выражали его русский, народный образ мысли и склад речи. Складно и хитро, с намеком и иносказательно, умно и поэтически говорит Пугачев. Вольная мысль вожатого Пугачева, его окольный разговор о главном: о том, что захватило навсегда душу, — о свободе. Это остро почувствовала Цветаева: «А Вожатого — поговорки! Круглая как горох самокатная окольная речь наливного яблочка по серебряному блюдечку — только покрупнее! Поговорки, в которых я ничего не понимала и понять не пыталась (речь идет о детском восприятии. — Г.М.), кроме того, что он говорит — о другом: самом важном. Это была первая в моей жизни иносказательная речь... — о том самом — другими словами...»2
Поэтичность образа Пугачева обусловлена и открытием Пушкиным-реалистом поэзии мятежа. Оттого, показывая борьбу двух враждебных лагерей расколовшейся нации, Пушкин противопоставляет образ жизни народа образу жизни дворянства. Вспомним, как живут старики Гриневы и пошлый, недалекий губернатор Оренбурга, как, например, изображается военный совет в Оренбурге. Заседание это нарисовано очень колоритно. Городу грозит смертельная опасность. Но даже это испытание не меняет поведения людей. Военный совет происходит во время чаепития с ромом. Чиновники обсуждают предложенный генералом вопрос, какую тактику борьбы с Пугачевым должно избрать: наступательную или оборонительную? Побеждает неожиданно высказанное «старичком в глазетовом кафтане» третье предложение: «Ваше превосходительство, двигайтесь подкупательно». Смысл этого предложения — «обещать за голову бездельника (Пугачева. — Г.М.) рублей семьдесят или даже сто... из секретных сумм». Таков умственный уровень руководителей обороны Оренбурга, представляющих самодержавную власть, защитников интересов дворянства.
В противопоставлении двух лагерей, как справедливо заметил еще сорок лет назад В. Александров, «народное движение выступает как смелое, талантливое, как поэтическое в самом серьезном и значительном смысле этого слова»3. Лагерь дворянства начисто лишен поэтического начала. Его жизнь прозаична, бездуховна, примитивна, а подчас откровенно ничтожна.
Историзм мышления Пушкина, реализм, с его глубокой и беспощадной правдой, делали невозможной, при высокой оценке исторической роли народа, его идеализацию. Ни в «Истории Пугачева», ни в «Капитанской дочке» Пушкин не скрывает темных сторон восстания и поведения мятежников: мелкие грабежи (например, в Белогорской крепости «несколько разбойников» «таскали перины, сундуки, чайную посуду, белье и всю рухлядь»); возможность предательства Пугачева его же товарищами; жестокость Пугачева и народа в борьбе со своими мучителями. Жестокость часто бессмысленная, как, например, расправа с женой капитана Миронова. Стоит также вспомнить хотя бы судьбу Харловой, которую Пугачев после убийства ее мужа, офицера, делает своей наложницей, а потом, по требованию казаков, отправляет на расстрел вместе с маленьким братом («История Пугачева»). В «Капитанской дочке» этот реальный эпизод крестьянской войны упоминается в письме Маши к Гриневу. Швабрин, сообщала она, «обходится со мною очень жестоко и грозится, коли не одумаюсь и не соглашусь, то привезет меня в лагерь к злодею, и с вами-де то же будет, что с Лизаветой Харловой».
Пушкин ничего не скрывает. Он объясняет. Жестокость порождена и беспощадной борьбой двух смертельно враждебных сторон и веками накапливавшейся ненавистью к угнетателям. Именно это чувство обнаженно выступает в требовании Белобородова — вешать всех дворян.
Изображая народ в «Капитанской дочке», Пушкин «помнил» о Радищеве: ко времени работы над романом относится внимательное чтение радищевского «Путешествия из Петербурга в Москву» и написание своеобразного ответа Радищеву — «Путешествия из Москвы в Петербург» (писалось до января 1835 года). Радищев первым указал на парод как на ту политическую силу, которой предстоит обновить Россию. Он категорически утверждал, что свободы должно ждать от самой тяжести порабощения. Но, героизируя крестьян, Радищев никогда не впадал в их идеализацию. Оттого, например, он описал в главе «Медное» холуйство крепостного, «раба духом», который, угождая помещику, отдал ему на поругание свою молодую жену, став «спутпиком мерзостей» господина.
Изображение народа в «Капитанской дочке» преемственно соотносится с радищевским «Путешествием». Но в то же время оно принципиально отличается от радищевского — и не только художественным уровнем. Радищев был революционером, Пушкин, веря в народ, не призывал к революции.
Подчеркивая свободолюбие и мятежность народа, Пушкин видит, показывает и объясняет и другую сторону национального характера, сформированную рабством, — смиренность и послушание. Реализм писателя позволил ему раскрыть и величие народа, его историческую миссию, и глубоко драматичную, исполненную острых противоречий судьбу народа в самодержавном крепостническом государстве.
3
Савельича и Миронова, при всем различии их судеб, объединяет и нечто общее — отсутствие самосознания. Они живут во власти традиции, их отличает стереотипность мышления. Постоянно, из поколения в поколение повторяющийся образ жизни представляется им единственно возможным. Незыблемость существующего положения, освященного к тому же религией, — только эта истина доступна им. Оттого они никогда не смогут ответить на обиду и оскорбление, не смогут преступить рубеж, за которым их держит власть — помещичья или правительственная.
В.Ф. Одоевский после первого прочтения «Капитанской дочки» понял замысел Пушкина. Он писал поэту: «Савельич чудо! Лицо самое трагическое, т. е. которого больше всего жаль...» Отчего же Савельича жаль? Он ведь честно прошел через все испытания, выпавшие на его и Гринева долю; никаких несчастий и происшествий, которые бы изменили его судьбу, с ним не произошло, он был и остался верным слугой молодого барина. Но В. Одоевский прав — Пушкин написал Савельича так, что его действительно жаль и нам, нынешним читателям. Надо только понять, почему мы жалеем Савельича, что таится за этой жалостью.
Крепостной, дворовый человек, Савельич исполнен чувства достоинства, он умен, смышлен, ему присуще чувство ответственности за порученное дело. А доверено ему многое — он фактически занимается воспитанием мальчика. Он научил его грамоте. Насильственно лишенный семьи, Савельич испытывал к мальчику и юноше поистине отцовскую любовь, проявляя не холопскую, но искреннюю, сердечную заботу о Петре Гриневе.
Но чем больше мы узнаем в Савельиче подлинно русский, народный характер, тем полнее постигаем страшную правду о его смирении, тайну этой проповедуемой добродетели народа.
Подробное знакомство с Савельичем начинается после отъезда Петра Гринева из родительского дома. И всякий раз Пушкин создает ситуации, в которых Гринев совершает проступки, оплошности, а Савельич его выручает, помогает, спасает. Но он не слышит слов благодарности. На другой же день после отъезда из дому Гринев напился пьяным, проиграл Зурину сто рублей, «отужинал у Аринушки». Савельич «ахнул», увидя пьяного барина. Гринев же обозвал его «хрычом» и приказал уложить себя спать. Наутро, проявляя господскую власть, он велит уплатить проигранные деньги: «Я твой господин, а ты мой слуга», — говорит он. Такова мораль, оправдывающая поведение Гринева.
Когда Савельич узнает о дуэли Гринева с Швабриным, он мчится к месту дуэли с намерением защитить своего барина. «Бог видит, бежал я заслонить тебя своей грудью от шпаги Алексея Иваныча». Гринев не только не поблагодарил старика, но еще и обвинил его в доносе родителям. Если бы не вмешательство Савельича в момент суда и присяги, Гринев был бы повешен. Вот как он сам рассказывает об этой сцене: «Вдруг услышал я крик: «Постойте, окаянные! погодите!..» Палачи остановились. Гляжу: Савельич лежит в ногах у Пугачева. «Отец родной! — говорил бедный дядька. — Что тебе в смерти барского дитяти? Отпусти его; за него тебе выкуп дадут; а для примера и страха ради вели повесить хоть меня старика!» Пугачев дал знак, и меня тотчас развязали и оставили».
Савельич совершил подвиг. Он готов был занять место Гринева под виселицей. Барин остался глух к самоотверженному поступку старика. Бессознательно усвоенное право крепостника распоряжаться чужой жизнью делало его равнодушным. А Савельич покорно принимает это равнодушие к себе своего барина... Становится не только жалко старика, но и страшно за него.
С наибольшей полнотой характер Савельича и природа его смиренности раскрываются в эпизодах, связанных с дуэлью. Гринев-отец, узнав о дуэли сына, пишет Савельичу грозное и оскорбительное письмо. Гринев-сын обвиняет старика в доносе. Особенность созданной Пушкиным ситуации состоит в том, что Савельича обвиняют и оскорбляют ни за что!
Письмо Гринева-старшего — письмо помещика, действующего по произволу: «Я тебя, старого пса! пошлю свиней пасти за утайку правды и потворство к молодому человеку». На дуэль вызывает дворянин Гринев, другой дворянин — Швабрин — тайно и подло доносит родителям своего соперника, а отвечает за все безответный, ни в чем не виноватый Савельич.
Узнав правду, Петр Гринев не считает нужным написать отцу и защитить верного ему человека. Письмо пишет сам Савельич. Письмо это — замечательный образец пушкинского проникновения в психологию, обнаруживающую глубинные чувства человека.
«Государь Андрей Петрович, отец наш милостивый! Милостивое писание ваше я получил, в котором изволишь гневаться на меня, раба вашего, что-де стыдно мне не исполнять господских приказаний; а я, не старый пес, а верный ваш слуга, господских приказаний слушаюсь и усердно вам всегда служил и дожил до седых волос...». «А изволите вы писать, что сошлете меня свиней пасти, и на то ваша боярская воля. За сим кланяюсь рабски. Верный холоп ваш Архип Савельев».
Письмо дышит смирением и покорностью «верного холопа», и в то же время оно глубоко печально: оскорбленный человек проявляет искреннюю заботу о матери Петра Гринева, которая «с испуга слегла»; он успокаивает и утешает барыню, сообщая о здоровье ее сына после ранения, обещает «за ее здоровье бога молить». Но письмо потрясает драматизмом подавления в себе гордости и достоинства, естественного и оправданного возмущения несправедливыми, грубыми оскорблениями и угрозами.
За готовностью принять барское наказание («свиней пасти») мы чувствуем затаенную обиду оскорбленного человека. Это понял Гринев: «Очевидно было, что Савельич передо мною был прав и что я напрасно оскорбил его упреком и подозрением. Я просил у него прощения; но старик был неутешен. «Вот до чего я дожил, — повторял он, — вот каких милостей дослужился от своих господ! Я и старый пес, и свинопас, да я ж и причина твоей раны»...» Образ Савельича открывал великую истину: смирение не добродетель, но навязанная властью мораль, которая превращает человека в раба.
Таким мы узнаем Савельича до начала «пугачевщины». Мы не можем не жалеть его, не сочувствовать его горькой судьбе. Но наша жалость обретает иной смысл, когда Савельич, как и его барин, попадает в «метель» стихийного русского бунта. Братья Савельича по судьбе воспрянули духом, преступили закон, который обездоливал их, бросили вызов господам и власти. Савельич видит восстание, знает самого Пугачева, но он глух к провозглашенной мятежниками вольности, он слеп к событиям и судит о них с позиций своих хозяев. Оттого Пугачев для него — «злодей» и «разбойник».
Пушкин создает пронзительную по своему эмоциональному воздействию трагикомическую сцену: Савельич подает «реестр барскому добру, раскраденному злодеями...». Пугачев и Савельич сведены в одной ситуации, и поведение их в создавшихся обстоятельствах обнаруживает пропасть между двумя народными характерами.
Пугачев — народный государь — мудр, по-детски наивен, строг и отходчив в гневе, комичен в своей роли «амператора» и великодушен в своем решении. Сцена начинается с того, что Пугачев, выйдя на крыльцо, приветствует собравшийся народ, мечет пригоршнями деньги в толпу, напутствует отпущенного Гринева: «Ступай сей же час в Оренбург и объяви от меня губернатору и всем генералам, чтоб ожидали меня к себе через педелю. Присоветуй им встретить меня с детской любовию и послушанием; не то не избежать им лютой казни».
В этот момент Савельич и вышел из толпы, чтобы передать Пугачеву свой реестр. Холоп Савельич знает грамоту. Мятежник и вождь восстания неграмотен. «"Это что?"— спросил важно Пугачев. — «Прочитай, так изволишь увидеть», — отвечал Савельич. Пугачев принял бумагу и долго рассматривал с видом значительным. "Что ты так мудрено пишешь? — сказал он наконец. — Наши светлые очи не могут тут ничего разобрать. Где мой обер-секретарь?"»
Комизм поведения Пугачева и детскость его игры не унижают мятежника, но по-доброму высвечивают его личность, весело и светло раскрывают его духовный мир.
Но и Савельич, благодаря созданной Пушкиным ситуации, не унижает себя холопской просьбой вернуть украденные барские халаты, полотняные голландские рубашки с манжетами, погребец с чайной посудой.
Масштабы интересов Пугачева и Савельича несоизмеримы. Но, защищая разграбленное добро, Савельич по-своему прав. И, главное, читателя не может оставить равнодушным смелость и самоотверженность старика. Дерзко и бесстрашно обращается он к самозванцу, не думая, чем грозит ему требование вернуть вещи, «раскраденные злодеями». Еще и еще раз мы становимся свидетелями самоотверженности Савельича — то бежал, чтобы подставить грудь под удар шпаги Швабрина, то предлагал Пугачеву повесить себя вместо Гринева, а теперь вот отстаивает добро своего воспитанника. В этом проявлялось уже не холопство, но высокие достоинства личности Савельича, его преданность любимому человеку.
Из другого мира обращается к нему Пугачев: «Что за вранье?.. Какое мне дело до погребцов и до штанов с манжетами?» (Прекрасно это презрительное — «штаны с манжетами»! — Г.М.). «Как ты смел лезть ко мне с такими пустяками?» «Заячий тулуп! Я те дам заячий Тулуп! Да знаешь ли ты, что я с тебя живого кожу велю содрать на тулупы?» Пригрозив, Пугачев «отворотился и отъехал, не сказав более ни слова». «Народ пошел провожать Пугачева. Я остался на площади один с Савельичем. Дядька мой держал в руках свой реестр и рассматривал его с видом глубокого сожаления».
Народ с Пугачевым — пошел его провожать. Одинокий Савельич остается со своим господином. Он, только что совершивший героический поступок, искренне сожалеет, что не добился возвращения гриневских вещей. Сцена эта исполнена символического смысла: характеры, подобные Савельичу, не исключение — их миллионы, от них во многом зависит будущее России...
Писатель сочувствует Савельичу; показывая его драму, он заставляет нас полюбить старика. Но восхищается и любуется он Пугачевым.
4
При рассмотрении образа капитана Миронова исследователи, стремясь подчеркнуть художественную удачу Пушкина, обычно ссылаются на мнение Гоголя. Высоко ценя «Капитанскую дочку», он утверждал, что пушкинский роман «решительно лучшее русское произведенье в повествовательном роде». При этом, по мнению Гоголя, главная заслуга Пушкина состоит в создании русских характеров. Что имел в виду Гоголь? «В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственной пушкой, бестолковщина времени и простое величие простых людей, всё — не только самая правда, но еще как бы лучше ее»4.
В самом деле, «честный и добрый», скромный, лишенный амбиции и честолюбия, «беспечный», готовый подчиняться жене («Василиса Егоровна и на дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домком»), капитан Миронов был мужественным солдатом, получившим офицерское звание за храбрость, проявленную в прусском походе и в сражениях с турками.
Миронову свойственно чувство верности долгу, слову, присяге. Он не способен на измену и предательство — примет смерть, но не изменит, не отступится от исполнения службы. В этом и проявляется его русская натура, истинно русский характер.
Таков Миронов, ценимый Гоголем. Многое в его оценке справедливо, верно угадано. И все же нельзя смотреть на Миронова глазами Гоголя, да еще Гоголя 1846 года, когда было высказано приведенное суждение (из статьи «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность»). Именно в это время Гоголь считал нужным распространять и утверждать миф о примирении Пушкина с Николаем, о благоговейном отношении поэта к самодержавию.
В рамках этих убеждений Гоголя и следует воспринимать восхищение Мироновым, образцовым исполнителем своего долга перед государыней императрицей. Характерно, что в 1833 году Гоголь, прочтя «Историю Пугачева», пришел в восторг от образа Пугачева. В 1846 году он Пугачева не вспомнил, а на первое место в романе выдвинул Миронова.
На капитана Миронова мы обязаны смотреть глазами Пушкина. Созданный им образ и богаче, и сложнее, и, главное, драматичнее, чем его понимал и толковал Гоголь.
Изучение жизни русского народа помогло Пушкину понять сложность и динамичность такой категории, как национальный характер, волновавший и русских писателей XVIII века, и декабристов. Национальный характер каждого народа самобытен и неповторим, как самобытны и неповторимы историческая судьба каждой нации и пути ее развития. Он изменчив, никогда не окостеневает, не превращается в некую метафизическую и устойчивую совокупность заданных «по природе» качеств и психологических свойств, он постоянно развивается, в зависимости от меняющихся общественных, социальных и исторических обстоятельств жизни нации. Условия жизни и поднимают к высоким нравственным нормам, и они же, в других обстоятельствах, оказываются силой, искажающей человеческую натуру вообще и «русскую душу» в частности. Церковь с ее проповедью смирения, политическое бесправие и деспотизм власти навязывали личности чувство униженности, холопства и страха.
Уже по время восстания Пугачева обострился интерес литературы к жизни народа, его судьбе и его истории. Вопрос о национальном характере приобретал политическое значение. Понимание его сложности и многогранности приводило к желанию выявить и обозначить главное в этом характере. При этом понимание «главного» — «хорошего» и «плохого» — в национальном характере подсказывалось и классовыми интересами, и потребностями политического момента. Так появилось представление о двух доминантах как двух полюсах национального характера — мятежности и смирения, послушания. Естественно, при таком подходе в многогранном содержании национального характера акцентировалось внимание лишь на некоторых, правда, ведущих его свойствах.
Общественному обнаружению этого всеобщего интереса к русскому национальному характеру и определению его доминант способствовало выступление Фонвизина. В 1783 году писатель послал в правительственный журнал «Собеседник любителей российского слова» «Несколько вопросов, могущих возбудить в умных и честных людях особливое внимание». Среди «вопросов» был и такой: «В чем состоит наш национальный характер?» На него ответила сама императрица Екатерина II: «В остром и скором понятии всего, в образцовом послушании...»
Писатели, и в первую очередь Радищев, давали противоположный ответ: в мятежности, в вольнолюбии.
Пушкин отлично знал мысли и Фонвизина, и Радищева, а «Несколько вопросов...» он даже перепечатал в «Современнике» (во втором номере за 1836 год). Образцовое послушание составляет существо русского характера Ивана Кузмича Миронова. Комендант Белогорской крепости лишь по службе принадлежит к правительственному лагерю — он выходец из народа и связан с ним и воззрениями, и традициями, и образом мышления. «Муж и жена были люди самые почтенные. Иван Кузмич, вышедший в офицеры из солдатских детей, был человек необразованный и простой, но самый честный и добрый».
Образцовое послушание Миронова для Пушкина не добродетель, но тот психологический склад, который ему навязывается. В послушании фокусировались предрассудки исторически складывающегося национального характера. Добрый по природе, он буднично прост в своей жестокости, когда отдаст приказ пытать башкирца. Он храбр, деятелен, но все его действия не освещены сознанием. Восстание Пугачева сделало его участником исторических событий — он ни разу не задумался о том, что происходит; им движет образцовое послушание своему начальству, своей государыне. Послушание открывает нам плененную мысль. Отражая приступ мятежников, Миронов проявляет героизм, но защита крепости не воодушевляет его, но поднимает к новой жизни.
Всмотримся в эту сцену. Миронов готовит гарнизон к вылазке против отрядов Пугачева. «"Ну, ребята, — сказал комендант; — теперь отворяй ворота, бей в барабан. Ребята! вперед, на вылазку, за мною!"
Комендант, Иван Игнатьич и я мигом очутились за крепостным валом; но обробелый гарнизон не тронулся. "Что ж вы, детушки, стоите? — закричал Иван Кузмич. — Умирать, так умирать: дело служивое!"» Призыв Миронова не выражает его убеждений. Это увещевание исполнить службу. Оттого ни героическая вылазка лишь трех офицеров, ни приказ коменданта не находят отклика у солдат гарнизона. Нет ни в этом призыве, ни в личном примере Ивана Кузмича той увлекающей и возбуждающей силы, которая преображает человека, открывая в нем скрытые нравственные резервы богатой личности.
Иначе изобразил Пушкин последние минуты жизни коменданта. Поведение Миронова под виселицей не может не вызвать восхищения — он тверд в своих ответах и решении принять смерть, но не изменить присяге и долгу. Верность и спокойное мужество перед лицом смерти совершенно с новой стороны раскрывают нам характер старого солдата Миронова.
Патриархальность быта Мироновых, следование народным традициям (например, великолепная сцена прощания Ивана Кузмича с женой и дочерью перед штурмом крепости), речь коменданта, исполненная идиомов и народных словечек, — все это только оттеняет, подчеркивает драматизм судьбы человека из народа, занятого защитой несправедливого строя. На таких, как Миронов, держится государство. Его храбрость, верность долгу и присяге, его героизм без аффектации, будничный, повседневный труд и удивительное терпение, его нравственная цельность и глубокая человечность есть черты характера глубоко русского, по-человечески симпатичного. Пушкин открыл этот характер русской литературе, и он будет в дальнейшем показан и раскрыт в новых и иных условиях Лермонтовым и Толстым. Но, подчеркивает Пушкин, судьба Миронова драматична. Это с особой эмоциональной силой выражено в сцене прощания Василисы Егоровны с повешенным мужем.
Увидев Ивана Кузмича на виселице, она «закричала в исступлении»: «Что это вы с ним сделали? Свет ты мой, Иван Кузмич, удалая солдатская головушка! не тронули тебя ни штыки прусские, ни пули турецкие; не в честном бою положил ты свой живот...»
Василиса Егоровна оплакала мужа по обряду народному, как вопленица, проводила мужа в последний путь солдатским причитанием, нарекла погибшего поэтическим именем «удалая солдатская головушка». Смерть от своих обнажала трагизм столкновения двух стихий — мятежности с послушанием.
После смерти в первый и последний раз русский человек, капитан Миронов, предстал перед читателем, овеянный поэзией прощания народа со своим сыном. И в этом прощании отдавалась дань всему лучшему в погибшем — о плохом не вспоминалось, народ отпускал грехи усопшему. Ему, народу, самому предстояло решать свое будущее, преодолевать драму своей исторической судьбы.
Вопрос о народе после поражения декабристского восстания и начавшегося кризиса дворянской идеологии велением времени становился главным в русской общественной жизни. Без понимания этого нельзя было представить себе пути дальнейшего развития страны. Историческая заслуга Пушкина состоит и в смелой, решительной постановке этого вопроса перед обществом и литературой, и в утверждении веры в творческие силы народа, и в определении главной доминанты русского национального характера. Русская литература навсегда усвоила завет Пушкина — народ станет ее главным героем.
Гоголь еще при жизни Пушкина и до написания «Капитанской дочки» угадал и определил решающую особенность пушкинского изображения народа: умение передавать «дух народа» и, главное, смотреть на все явления жизни, в том числе и на жизнь народную, «глазами народа». Бесспорно, что изображение активной деятельности народа в повести «Тарас Бульба» обусловлено освоением опыта Пушкина молодым Гоголем.
Русская литература поняла и приняла великие открытия Пушкина. Достоевский настойчиво подчеркивал зависимость всех последующих писателей от Пушкина, и в первую очередь — в изображении народа. «Поворот его к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того времени до того неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения, которого мы, прибавлю к слову, до сих пор еще оценить не в силах».
Эта мысль настойчиво проводится во многих произведениях Достоевского. Через год после приведенного высказывания он писал: «С него (Пушкина. — Г.М.) только начался у нас настоящий сознательный поворот к народу... Вся теперешняя плеяда наша работала лишь по его указаниям, нового после Пушкина ничего не сказала. Все зачатки ее были в нем, указаны им»5.
Пониманию пушкинского подлинно исторического отношения к народу поможет суждение умнейшего русского писателя Щедрина: «Итак, источник сочувствия к народной жизни, с ее даже темными сторонами, заключается отнюдь не в признании ее абсолютной непогрешимости и нормальности (как это допускается славянофилами), а в том, что она составляет конечную цель истории, что в ней одной заключается всё будущее благо, что она и в настоящем заключает в себе единственный базис, помимо которого никакая человеческая деятельность немыслима»6.
История такого сочувствия к народной жизни, понимание, что народная жизнь составляет конечную цель истории, что и в настоящем она является той основой, которая наполняет человеческую деятельность высоким смыслом, начинается с Пушкина. В романе «Капитанская дочка» это понимание роли народа выражено с наибольшей полнотой. При этом существенно важно, что формированию такого понимания способствовал Радищев.
Примечания
1. Цветаева М. Мой Пушкин. М., 1967, с. 118.
2. Цветаева М. Мой Пушкин, с. 109—110.
3. «Литературный критик», 1937, № 1, с. 25.
4. Гоголь Н.В. Полн. собр. соч., т. 8. М., 1952, с. 384.
5. Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч., т. 11. М.—Л., 1930, с. 185, т. 12, с. 208.
6. Щедрин Н. (М.Е. Салтыков). Полн. собр. соч., т. 5. М., 1937, с. 323.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |