Итак, для сих то самых причин вздумали мы назвать сего Пугачева покойным государем Петром Федоровичем, дабы он нам возстановил все наши прежния обряды... а бояр всех истребить...
Из заявления яицкого казака Т. Мясникова от 1773 г.
XVIII столетие — золотой век пресловутого «просвещенного абсолютизма» в русской истории. Быстро расширялись пределы Российского государства. Заметные успехи сделали сельское хозяйство, промышленность, горное дело, внутренняя и внешняя торговля, а также наука, литература, искусство... Неуклонно росло благополучие дворянства, церкви, купечества. Богачи утопали в роскоши. Но народ, который своим неустанным трудом и упорством создавал богатства, все больше и больше нищал. Стонали под невыносимым крепостническим игом крестьяне, доведенные почти до положения рабов, под бременем непосильного труда изнывали работные люди на помещичьих и казенных мануфактурах, в шахтах и рудниках. От голода, лишений, болезней вымирали целые народности. Их земли самодержавие щедро раздавало ненасытным помещикам. Холодный мрак крепостничества все более сковывал страну, мешал ее успешному развитию.
В обстановке резко возросшего гнета усилилось сопротивление народных масс помещикам и самодержавию. Участились выступления и восстания крестьян, городских жителей, народностей окраин. Но все попытки протеста подавлялись самодержавием с величайшей жестокостью. «Виновных», даже «подозрительных» подвергали мучительным казням, тысячами отправляли на каторжные работы, в далекую ссылку. В поисках спасения от крепостничества многие крестьяне, работные люди и т. д. бежали в вольные казачьи области — на Дон, Яик (Урал), Терек, в Запорожскую Сечь. Раньше эти области, или казачьи войска — Донское, Яицкое, Запорожское и т. д., основанные беглыми же крестьянами, пользовались правом самоуправления, приема беглых в казаки и т. д. Однако самодержавие, отражавшее интересы помещиков, стало постепенно отнимать у казаков эти права. Оно запретило казакам прием беглых, стало строить в казачьих землях свои укрепления, размещать в них воинские гарнизоны и т. п.
Раньше других подверглось ограничению донское казачество, особенно после подавления царскими войсками восстания 1667—1671 гг. под руководством Степана Разина, а затем после поражения восстания 1707—1708 гг. под предводительством Кондрата Булавина на Дону. Тысячи казаков были казнены, возвращены в неволю к помещикам, отправлены в ссылку. Несколько дольше свое традиционное право на автономию сохраняло яицкое казачество. Самодержавие просто не успело еще тогда «добраться» до дальнего Яика и это способствовало постепенному перемещению сюда с Дона центра антифеодальной борьбы казачества. Правда, опираясь на поддержку верхов яицкого казачества — старшин и богатых казаков, царское правительство пыталось и тут насадить те же порядки, что на Дону и на Тереке.
Уже в 1706 г. на Яик, как в свое время на Дон, был послан царский указ, повелевавший немедленно вернуть помещикам всех беглых, которые были приняты в казаки после 1695 г. Казаки, среди которых было немало скрывавшихся беглых крестьян — русских, а также украинцев, белорусов и др., солдат и работных людей, воспротивились выполнению этого указа. В связи с этим в 1718 г. на Яик с отрядами солдат был сначала послан майор Федор Воейков, затем поручик Егор Кротков. Заручившись помощью войскового атамана Никиты Бородина, офицеры приступили к «розыску» и постепенно «отобрали» для возвращения помещикам 770 казаков, хотя многие из них находились в казачьей службе уже по 15—30 лет. Остальные казаки, опасаясь, что с течением времени им тоже не миновать печального жребия их товарищей, отправили челобитчиков к Петру I с просьбой приостановить розыск. «Всемилостивейший государь, — писали они, — просим вашего величества, не вели у того розыску ему, Воейкову, быть и казаков з 203 (с 1695 года. — И.Р.) разбирать», ибо тогда «не останетца на Яике в вашей великого государя службе ни тысячи человек»1. Но самодержавие не было склонно внимать мольбам казаков.
Постепенно яицкое казачество раскололось на две партии, на два противоположных лагеря. Сторонники самодержавия — главным образом старшины и богатые казаки — образовывали «послушную» (согласную, старшинскую, невойсковую) партию, или сторону. Основная же масса казаков составляла так называемую «непослушную» (несогласную, народную, войсковую) партию, или сторону. «Послушные» казаки во всем поддерживали самодержавие и в свою очередь пользовались его поддержкой в деле угнетения широких масс «непослушного» казачества. Всякий раз, когда «непослушные» жаловались правительству на старшин, оно отправляло на Яик «для разбирательства» судей — офицеров, последние же неизменно принимали сторону виновных — старшин. Так было, например, в 1770 г., когда на Яик прибыли генерал-майор Давыдов и гвардии капитан С. Дурново с отрядами солдат. Эти посланцы правительства, как писали казаки в своем прошении Екатерине II, «согласясь с атаманом Тамбовцевым и старшинами, обще чиня нам великия разорения, собравшись множественными командами, по ночам разъезжают, и нас, казаков, из своих домов с женами и с детьми таскают, и, сковав, в тюрьмы сажают, и бьют нещадно»2.
В конце 1770 г. в разгар русско-турецкой войны Екатерина II отправила на Яик, на смену Давыдову, генерал-майора фон Траубенберга. В период его пребывания на Яике произошли следующие события.
13 января 1772 г. «непослушные» казаки с семьями, священниками и иконами отправились мирным шествием к Траубенбергу, уполномоченному царицы, с просьбой сместить старшин — войскового атамана Петра Тамбовцева и других. Траубенберг в ответ открыл по ним огонь из пушек. Это переполнило чашу терпения казаков. Они вступили в бой с солдатами, захватили пушки и повернули их против своих врагов. Генерал Траубенберг, несколько офицеров, атаман Тамбовцев и двое старшин были убиты, солдаты разоружены и посажены под караул.
В результате восстания 13 января 1772 г. власть на Яике перешла к «непослушным» казакам. Но среди самих «непослушных» не было единства в вопросе о целях и задачах восстания. Наиболее радикальная часть их, главным образом беднота, предлагала не ограничиваться достигнутым, а расширить восстание, вовлечь в него крепостное крестьянство и всех угнетенных, воспользоваться тем, что самодержавие занято войной с Турцией, отправиться немедленно с Яика через Волгу в центральные области страны, «возмутить помещичьих людей и принимать их в свое войско», овладеть столицей государства, навсегда уничтожить ненавистный крепостнический строй, объявить всех свободными — казаками.
Однако руководство восстанием на Яике в январе 1772 г. с самого начала очутилось в руках умеренных и колеблющихся элементов из среды «непослушных». Для руководства яицким войском казаки избрали в войсковую канцелярию четырех поверенных (судей) — В. Трифонова (Прозор), Т. Сенгилевцева, А. Лабзенева и Я. Неулыбина. Правда, Неулыбина, который принадлежал к «радикалам», «умеренные» вскоре сместили и назначили на его место своего сторонника — Никиту Каргина. Новоизбранные поверенные, отражавшие интересы зажиточной части «непослушных», стремились только к восстановлению своих попранных сословных привилегий. Ради этого они готовы были идти на соглашение с самодержавием. Во всех своих действиях умеренные склонялись к этой политике. Один из видных деятелей «умеренных» казак Максим Шигаев, спрятавший у себя раненого капитана Дурново, уговорил казаков отпустить и капитана, и солдат обратно «в Россию», вернуть им оружие и т. д. Поверенные же в скором времени отправили к Екатерине II депутатов с челобитной, в которой «оправдывали» себя и казаков за происшедшее на Яике «смятение», сваливали вину на Траубенберга и Тамбовцева.
Царское правительство приняло решительные меры для подавления восстания на Яике. Оно арестовало всех челобитчиков, посланных умеренными, а на Яик отправило карательный корпус во главе с генерал-майором И. Фрейманом. Хотя казаки и выступили навстречу корпусу Фреймана «всем войском», но в результате соглашательских действий умеренных и по ряду других причин потерпели поражение на р. Ембулатовке, на «границе» войсковой территории. 5 июня 1772 г. корпус Фреймана занял Яицкий городок. Восстание оказалось подавленным. Наиболее видные его участники были арестованы и отправлены в Оренбург, в «Следственную комиссию». Казачий круг был упразднен, вместо старинной войсковой канцелярии, или избы, была учреждена комендантская канцелярия во главе с комендантом, армейским подполковником Иваном Симановым. В Яицком городке было объявлено осадное положение — никто не имел права отлучаться из него без разрешения комендантской канцелярии. Корпус Фреймана расположился у самого городка, а свои пушки установил на городском валу так, «что[б]... до самой реки Чагана ядрами очищать способно было». По городку «денно и ночно» разъезжали конные команды из солдат и послушных казаков, наблюдавшие, «чтоб скопов быть не могло»3.
Однако, несмотря на все меры, предпринятые для усмирения восставших, положение на Яике было беспокойным и продолжало тревожить правительство. Еще при вступлении корпуса Фреймана в Яицкий городок примерно 300 или 500 повстанцев во главе с одним из вождей радикальной части «непослушных» атаманом Иваном Ульяновым, а также с атаманами Кирпичниковым, Трифоновым и другими успешно скрылись от преследования. Они ускакали степью от Яика к Иргизу (к Волге), имея целью переправиться там на правобережье Волги, поднять на борьбу крестьян, казаков, горожан и вместе следовать к Москве, чтобы захватить ее. При этом, несомненно, повстанцы рассчитывали на поддержку трудового московского люда, восстававшего против своих угнетателей в сентябре 1771 года4.
С дороги атаманы Ульянов и Пономарев послали в Яицкий городок двух разведчиков, чтобы они подговорили еще и других казаков присоединиться к повстанцам. Однако 8 июня эти разведчики были задержаны и приведены к Фрейману. На допросе они показали, что предводитель их, Ульянов, «пробратся намерение имеет к Волге, а оттоль, минуя Черкасское («столица» донских казаков. — И.Р.), в Кубань, к живущим тамо беглым с Дону казакам, называемым некрасовцами»5. Будучи, однако, убежденным в том, что повстанцы стремятся в действительности не на Дон, а в центр страны, к Москве, Фрейман сразу снарядил за ними в погоню отряд в 900 человек (400 солдат и 500 яицких казаков), внушив при этом казакам, «что естьли они изменят», то их жены и дети, оставшиеся в его руках, «за то страдать будут». Одновременно Фрейман сообщил о повстанцах астраханскому губернатору, и тот также выслал к Иргизу 800 конных солдат во главе с полковником Савельевым. В результате этих и других мер путь к Волге оказался для повстанцев отрезанным. Их ряды значительно сократились, так как в стычках с преследователями многие из них были взяты в плен или убиты. С чувством нескрываемого торжества рапортовал 9 июня Фрейман начальству «о поимке бежавших на Волгу яицких главных возмутителей».
В действительности же арестовать удалось далеко не всех «мятежников». Разбившись «на малые партии», многие скрылись в степи и продолжали борьбу. Девятого же июня Фрейман получил донесение о том, что «мятежнической стороны яицкие казаки до несколько есть на степи Сакмарской» и там, «по неимению у себя провианта», отбирают его у проезжих купцов. Для розыска этих казаков, а также «вверх по Чагану скрывающихся в лесах» тотчас были отправлены новые команды, но их действия не были успешными, так как многие казаки, насильственно взятые в розыскные «партии», не проявляли особого рвения в поисках и поимке «мятежников». Даже по официальным данным комендантской канцелярии, которыми число «мятежников» явно приуменьшалось, в конце 1772 года из общего числа 1774 человек участников восстания «в укрывательстве» все еще находилось 53. В конце июня 1772 г. к Яицкому городку неожиданно прибыло многотысячное войско казахов. Фрейман, знавший, что участники яицкого восстания 1772 г. казахов «на помощь себе просили», потребовал, чтобы те немедленно вернулись в свои кочевья, так как они свой поход к Яику «против воли хана и султанов предприняли». На угрозы Фреймана казахи ответили, что у них тоже «ружья, стрелы и копии есть». Но, видя, что восстание на Яике подавлено, они через некоторое время ушли. Неспокойно было и в Гурьеве-городке. 3 июля 1772 г. комендант Симанов сообщил, что гурьевский казачий гарнизон он был вынужден заменить армейским, ибо среди казаков было раскрыто «злодейское умышление»6.
Тревожная обстановка на Яике усиливалась распространившимися здесь в июле 1772 г. настойчивыми слухами о восстании в Волжском казацком войске, а затем в Царицыне, где во главе восставших стал казак Федот Богомолов, который объявил себя «спасшимся» царем Петром III7. Внезапную смерть Петра III в народе, особенно среди крестьян, с самого начала объясняли тем, что он хотел, мол, освободить их от крепостничества и тем навлек на себя месть бояр. Распространившиеся теперь слухи о появлении Петра III (Ф. Богомолова) в Царицыне нашли живой отклик на Янке, снова пробудили надежды казаков. Так, яицкий казак Иван Зарубин-Чика, например, впоследствии рассказал, что в 1772 г. «был у них на Яике слух такой, что в Царицыне один донской казак... назывался государем Петром Федоровичем и был оной пойман, но из-под караула ушел». О распространении этого слуха на Яике в 1772 г. говорили также казаки Д. Пьянов и П. Кочуров. При этом, разумеется, распространителями молвы о якобы «спасшемся» и появившемся в Царицыне Петре III были яицкие «непослушные» казаки. Примечательно, что еще в 1762 г., сразу после смерти Петра III, руководители «непослушных» казаков предприняли на Яике попытку выдвинуть своего «царя», чтобы под его знаменем поднять восстание во всем государстве. По словам яицкого казака Афанасия Перфильева, «у них на Яике... еще тогда, когда о смерти государя Петра Федоровича публикованы были указы, была народная молва, что будто б государь не умер, а жив... и похоронен не он, а под видом его какой-нибудь другой человек». Тогда же в доме упомянутого выше атамана Ивана Ульянова и, надо полагать, по его инициативе появился «купец», который выдавал себя за Петра III. Казак Я. Почиталин позже сообщил сыну Ульянова — Илье, что около 1762 г. «уже был некто называющийся купцом на Яике, и в бытность свою побратался с отцом Ульянова, дав ему золотой крест, и что еще тогда слух пронесся, якобы с Ульяновым побратался государь, но сей слух исчес». Очевидно, этот слух не получил тогда широкого распространения на Яике в связи с тем, что сам Ульянов, как один из руководителей «непослушных», был вскоре арестован и сослан в Гурьев. Тем не менее упорные слухи о том, что Петр III жив и скрывается именно у яицких казаков, имели хождение далеко за пределами Яика. Например, в 1763 г. в деревне Чесноковке, под Уфой, местный священник даже служил молебен за «чудесное спасение» Петра III8.
В целом обстановка, сложившаяся на Яике в июне 1772 г., не могла не внушать тревогу генералу Фрейману и вообще яицким властям. Однако оренбургский губернатор фон Рейнсдорп, опасаясь положения, создавшегося в его собственной губернии, 2 августа приказал Фрейману немедленно вернуться с корпусом в Рассыпную. В Яицком городке остался комендант подполковник Симанов с 800 солдатами, а также деташемент9 под командованием полковника К. Билова, которые теперь старались принять дополнительные меры предосторожности. 21 августа Билов сообщал о том, что он ввел в Яицкий городок весь свой деташемент и, кроме того, «особые разъезды и патрули... каждую ночь беспрерывно производятся», поскольку «происходят большею частью в ночное время непорядки». Билов расставил также своих солдат по домам «непослушных» казаков, чтобы, как объяснял он, «у мятежников не менее двух человек в каждом доме постоялцов быть могло». Он утешал себя надеждой, что от такого «повсеместнаго за собою присмотру» у «непослушных» будет отнята всякая возможность «к покушению на вредные предприятия»10.
Такою в общих чертах была обстановка на Яике в момент прибытия сюда беглого донского казака Емельяна Пугачева, скрывавшегося под видом вернувшегося из-за границы раскольника. Пугачев, которому в 1772 году было 30 лет, являлся уроженцем «малороссийской Зимовейской станицы» на Дону — родины Степана Разина, известного вождя Крестьянской войны 1667—1671 гг. После смерти отца Пугачев стал вести собственное небольшое хозяйство. Но когда ему исполнилось 17 лет, он был взят на казачью службу. Дома остались старуха-мать и жена. Пугачев участвовал сначала в русско-прусской, затем в русско-турецкой войне. Воспитанный сызмала в свободолюбивых традициях вольного донского казачества, он от души ненавидел крепостнический строй, войну, которая велась в интересах помещиков и самодержавия. Русско-турецкая война, продолжавшаяся уже третий год, еще более усугубила страдания народных масс, уносила в могилу множество жертв, усилила ропот народа в стране. Недовольство возрастало и в армии, где участились случаи неповиновения командирам, случаи дезертирства. Сам Пугачев, отправленный в 1771 г. с фронта домой, на Дон, решил больше в армию не возвращаться. В конце 1771 г. он бежал тайно с Дона на Терек. Вместе с другими скрывающимися казаками и крестьянами он записался в «бесписьменновидные», или «беспашпортные» терские казаки. В терской Дубовской станице, в которой поселился Пугачев, отбывала службу команда яицких казаков. От них Пугачев узнал о напряженном положении на Яике и, вероятно, о восстании 13 января 1772 г., об убийстве казаками генерала Траубенберга и т. д.11
Пугачев решил организовать выступление на самом Тереке, прежде всего среди «бесписьменновидных» казаков, которые были в особенно бесправном положении. Он надеялся поднять потом на восстание также недовольных донцов, объединиться с яицкими и волжскими казаками, крестьянами и угнетенными народами окраин для борьбы против ненавистного крепостнического строя. В конце января 1772 г. «бесписьменновидные» казаки нескольких терских станиц собрались «самовольно» на круг и избрали Пугачева своим войсковым атаманом. Они снабдили его соответствующим удостоверением, и Пугачев будто бы отправился в Петербург ходатайствовать за казаков в Военной коллегии. На самом же деле Пугачев намеревался идти на Дон, где волнения среди казаков, недовольных бесконечными вымогательствами правительства, принимали все более угрожающие размеры. Но 9 февраля 1772 г. в Моздоке Пугачев был арестован. При обыске у него нашли «заручную» «бесписьменновидных» о том. что они избрали его своим атаманом, а также поддельную свинцовую печать Донского казачьего войска. Из Моздока Пугачева, как важного «государственного преступника», тотчас отправили в Кизляр, где его содержали в тюрьме «на стуле с цепью и замком». Однако в ночь на 13 февраля ему удалось убежать из-под ареста и он направился степью на Дон, а отсюда — на Правобережную Украину, которая находилась тогда под властью Польши. Уходя на Правобережную Украину, Пугачев надеялся в дальнейшем воспользоваться царским указом, предоставлявшим волю всем тем раскольникам, которые добровольно возвращались из-за границы в Россию. Действительно, уже в начале августа 1772 г. Пугачев явился на Добрянский форпост и тут, как раскольник, взял «вольный паспорт» на право поселения на Иргизе, то есть вблизи Яика.
Но пока Пугачев побывал на Правобережной Украине, а затем доехал через Украину, Дон и Поволжье до Иргиза, обстановка на Яике резко изменилась — восстание яицких казаков потерпело поражение. Было ясно, что поднять теперь яицких казаков на новое восстание будет не так просто. Поэтому Пугачев, выдавая себя за «заграничного купца», решил подговорить их бежать «всем войском» на Кубань, к «некрасовцам». При этом Пугачев рассчитывал осуществить свои прежние планы, повести яицких казаков на Дон, поднять донцов, затем волжских казаков, крестьянство, угнетенные народы и во главе их выступить к Москве, повторить попытку Болотникова, Разина и других свергнуть власть крепостников, утвердить «волю» во всей стране. Все это представлялось Пугачеву сравнительно легко осуществимым, с одной стороны, из-за резкого роста недовольства народных масс правительством и крепостниками (восстание 1771 г. в Москве, волнения среди крестьян, солдат и т. д.), а с другой стороны, ввиду почти полного отсутствия в стране войск, которые находились на турецком фронте.
Приехав вечером 22 ноября 1772 г. в Яицкий городок с крестьянином Мечетной слободы С. Филипповым, Пугачев по его рекомендации остановился у казака «непослушной» партии Дениса Пьянова. Пьянов, которому в 1772 г. исполнилось 50 лет, был участником восстания 1772 г. на Яике, ездил с атаманом Иваном Ульяновым и повстанцами к Волге с намерением «идти к Москве», потом долгое время скрывался от преследования на Узенях, вблизи Яика. Наконец он отважился явиться домой и жил тут тайком, ожидая, что вот, как он говорил, «придут и возьмут под караул». Пугачев, выдавая себя за заграничного купца Емельяна Иванова, быстро сблизился с Пьяновым. Выслушав, однако, предложение Пугачева о побеге всех «непослушных» на Кубань, к некрасовцам, Пьянов отнесся к этому скептически, понимая, что трудно, почти невозможно будет казакам бежать с семьями с Яика в такую даль, в то время как у подавляющего большинства их не было даже лошадей. Не одобряя этого плана, Пьянов все же обещал «купцу» передать его предложение «старикам», то есть уцелевшим предводителям «непослушных», с тем, чтобы они решили этот вопрос.
В беседе с Пугачевым Пьянов не без определенной цели перевел разговор на более занимавшую его тему — о распространившихся на Яике слухах, что «появился какой-то в Царицыне человек и назвал себя государем Петром Федоровичем». Пугачев, который знал подробности о восстании Ф. Богомолова по слухам, к удовлетворению Пьянова стал горячо отстаивать то мнение, что царь Петр Федорович не умер, а «так же спасся и в Петербурге от смерти, как и в Царицыне». На этом беседа у них тогда закончилась.
На следующий день, 23 ноября, Пьянов отправился поговорить со «стариками», но застал в Яицком городке Лишь троих из них — Василия Коновалова, Антипова и Черепова. Все они принадлежали к колеблющейся части «непослушного» казачества, к тем умеренным элементам, которые даже теперь продолжали надеяться на возможность компромисса с самодержавием и все еще ожидали возвращения из Петербурга своих посланцев. Не удивительно, что Коновалов и его товарищи весьма сдержанно восприняли сообщение Пьянова и в сущности отклонили предложение «купца». Вернувшись домой, Пьянов сообщил своему гостю об ответе «стариков», которые в связи с тем, что все казаки находились по своим хуторам, а в городке почти никого не было, предложили купцу повременить до «рождества Христова». «Тогда-де на багренье (вид ловли красной рыбы. — И.Р.), — сказали они, — народ зберетца и мы-де поговорим обо всем этим с хорошими людьми и, буде народ согласитца, то мы ево... примем, а буде народ не согласитца, то мы к этому делу не приступим». Выслушав Пьянова, «купец» ответил, что бедным беспокоиться нечего, так как он может помочь им деньгами. «Лишь бы только согласились, — сказал Пугачев, — а то я тебе сказывал, што денег есть много, я, де, могу дать каждому по двенадцати рублей». Ухватившись за эти слова «купца», Пьянов вновь заговорил о царе: «Статно ель это дело, — заметил он, — вить этаких больших денег не может быть, кроме государя!» Пугачев, который, разгуливая по базару городка, наслушался разговоров казаков, то и дело толковавших о царицынском «государе», из этой беседы с Пьяновым окончательно понял, чего тот добивается от него с таким упорством, и через мгновение «признался» ему, сказав: «Я, де, вить, не купец, а государь Петр Федорович, я та, де, был и в Царицыне, та бог меня и добрыя люди сохранили, а вместо меня засекли карауль-наго солдата, а и в Питере сохранил меня один афицер...»12 Так, поддавшись уговорам казака Д. Пьянова, участника яицкого восстания 1772 г., Емельян Пугачев согласился принять на себя роль «спасшегося» Петра III, с именем которого угнетенные народные массы связывали свои надежды на волю. Вместо побега «всем войском» на Кубань, таким образом, был согласован совсем иной план — поднять новое восстание на Яике, на этот раз под знаменем «народного царя» Но ждать до «багренья», а затем, возможно, и до весенней «плавни» (рыболовство составляло главный промысел казаков), оставаясь в городке, было опасно. Поэтому было решено, что Пугачев поедет тотчас обратно на Иргиз и вернется на Яик уже весной 1773 г., то есть к тому времени, когда казаки управятся и с «багреньем», и с весенней «плавней». 29 ноября Пугачев распростился с Пьяновым, сказав, «что приедет весною и назоветца государем, чтоб они (казаки. — И.Р.) его заступили». Затем вместе с Филипповым Пугачев отправился в Мечетную слободу. На Таловой они заехали в умет уже знакомого им пахотного солдата Оболяева (Еремина Курица). Пугачев разыскал тут «непослушного» казака Григория Закладнова, с которым он ближе познакомился еще во время своей поездки через умет Оболяева в Яицкий городок, и доверительно сообщил ему о принятии им на себя имени Петра III: «Ну, друг мой, господин казак, — сказал он ему, — я, де, скажу тебе сущую правду: ты меня признавай государем, а я не для рыбы вашей ездил в город, а только, де, приглядеть ваши обряды и какие командиры вам делают обиды». Прощаясь затем с Закладновым, он заявил: «Ждите, де, меня весною, я, де, к вам буду!»13
Однако буквально несколько дней спустя в селе Малыковке, по пути на Иргиз, Пугачев был арестован по доносу Филиппова, которому он еще до приезда в Яицкий городок к Пьянову имел неосторожность признаться, что намерен подговорить казаков к побегу на Кубань. К счастью, Пугачев воздержался сообщить Филиппову о принятии им имени Петра III у Пьянова, поэтому и власти в Малыковке, разумеется, ничего об этом не узнали. Они отправили Пугачева под конвоем в Симбирск, а оттуда в Казань. В Яицком городке, между тем, еще во время пребывания тут Пугачева и особенно после его отъезда стали распространяться настойчивые слухи о каком-то заграничном купце, который жил в доме у Пьянова и подговаривал казаков бежать к «некрасовцам», на Кубань, а оттуда за границу — в Турцию.
Весть обо всем этом дошла вскоре и до коменданта Яицкого городка подполковника Симанова, который тотчас послал к Пьянову за Пугачевым, но его уже тут не застали. Об этом, например, говорил на допросе 9 мая 1774 г. яицкий казак Т. Мясников, который отметил, что «назад тому другой год слух у них на Яике был, что живший... в доме казака Дениса Пьянова для рыбной торговли купец Емельян Иванов сын Пугачев был сыскан по какому-то делу в комендантскую канцелярию», но он к тому времени «из дому Пьянова куда-то скрылся». После ареста Пугачева в Малыковке власти на основе доноса того же С. Филиппова потребовали ареста и Пьянова. Но Пьянов, узнавший от приезжих с Иргиза людей о судьбе Пугачева, успел скрыться и, как он сам впоследствии рассказывал, «шатался... в побеге, большею частию на коше у стариков раскольников, а оттуда вверх по Яику, на Ташлу, и жил у казака яицкого Антипьева (оной умре), а оттуда на Киндель, в Илецкие хутора, потом в Общей Сырт и жил несколько время в яме». Не застав Пьянова, комендант Симанов арестовал его жену, Аграфену Пьянову. Но она ничего не смогла сообщить ему, кроме того, что у них в доме действительно с неделю жил какой-то «заграничной человек», приехавший «для покупки рыбы и продажи хлеба»14.
После бегства Пьянова на Яике стали все настойчивее распространяться слухи о том, что купец, остановившийся на умете С. Оболяева, а затем живший несколько дней у Пьянова, назвался царем Петром III. Как рассказывал казак Д. Караваев, к концу 1772 г. на Яике «был и такой слух между всего войска, что у казака Пьянова был какой-та великой человек, а иные говорили, что и государь». Распространителем этой молвы по Яику был прежде всего сам Пьянов, а также Григорий Закладнов, с которым Пугачев разговаривал в умете Оболяева на Таловой. Примечательно, что «непослушные» казаки по-разному отнеслись к слухам о пребывании на Яике «государя». «Старики», или умеренные, соглашательские руководители «непослушных», ни в коем случае не хотели признавать «царя». Они понимали, что признать его — это значит окончательно порвать с правительством, согласиться на новое, еще более мощное восстание против самодержавия и крепостников, на сей раз в союзе с крестьянством страны, для которого, в сущности, и было важно имя Петра III. Другими словами, признать «царя» означало бы приступить к выполнению программы, на которой настаивали радикальные элементы во время восстания 1772 г., стремясь поднять на борьбу за свержение крепостничества крестьянство и вообще все угнетенное население страны. Но умеренные, или «старики» (так будем называть в дальнейшем соглашательских руководителей «непослушных»), все еще питали тайную надежду на возможность компромисса с правительством, на то, что оно, не желая еще более обострить отношения с казаками, восстановит их сословные привилегии. Весьма характерен в этом отношении разговор Григория Закладнова с одним из умеренных руководителей «непослушных» — Иваном Фофановым. Вернувшись в городок с умета С. Оболяева и желая обрадовать Фофанова, Закладнов сообщил ему о своей беседе с Пугачевым, о том, что тот назвал себя Петром III. Но Фофанов, понимая, что Закладнов склоняется в пользу нового восстания под знаменем «царя», резко оборвал его словами: «Это, де, какой-нибудь шпион!» Подобным заявлением Фофанов хотел запугать Закладнова, заставить его молчать, отказаться от распространения вести о появлении Петра II15. Совсем иначе отнеслась к известию о пребывании «Петра III» на Яике радикально настроенная часть «непослушных» во главе с казаком Иваном Никифоровичем Зарубиным-Чикой. И. Зарубин, которому в 1772 г. было примерно 36 лет, был племянником атамана Ивана Ульянова, принимал участие в восстании 1772 г. и в сражении повстанцев с карательным корпусом генерала Фреймана на реке Ембулатовке. После поражения повстанцев в этом бою Зарубин-Чика спрятал их знамя, веря в то, что оно, по его словам, им еще «изгодится». Таким образом, для Зарубина борьба против крепостничества, несмотря на поражение восстания 1772 г., не была закончена, наоборот, она только еще по существу начиналась. 7 июня, то есть на второй день после занятия Фрейманом Яицкого городка, И. Зарубин был арестован по доносу «послушного» казака Зарубихина, который заявил, что во время похода повстанцев против корпуса Фреймана к Ембулатовке И. Зарубина отправили «от мятежников для присмотру следующего... войска (корпуса Фреймана. — И.Р.)». Через три недели (27 июня) Зарубина выпустили «на поруки» из тюрьмы. В городке, однако, где у него была семья — жена, дети и родители, он не остался, а уехал тайно на Узени, в заболоченную, лесистую и необжитую местность между Яиком и Волгой, в 200—300 верстах к западу от Яицкого городка. В грозные годы Узень всегда служила укрытием для повстанцев. Тут, на Узенях, Зарубин скрывался вместе со своим двоюродным братом, казаком Ильей Ульяновым — сыном атамана Ивана Ульянова, а также с другими «непослушными» — участниками недавнего восстания. Один из них, казак Пономарев, на допросе впоследствии сообщил, что, приехав на Узени, «недели за две или за три до Петрова дня, нашед тамо кроющихся, так же, как и я, от поимки за прописанный бунт яицких казаков Ивана Зарубина, он же и Чика, Илью Ульянова, Степана Толкачева, Петра Балабанова, из которых Мясников и Жегулевцов тут не жили, а приезжали, как мне тогда сказывали, для стреляния будто бы сайгаков»16. Через Тимофея Мясникова, одного из своих ближайших единомышленников и впоследствии соратников, и других казаков, живших на «легальном» положении, Зарубин получал сведения об обстановке на Яике.
Однако о появлении «царя» в Яицком городке И. Зарубин узнал не от Т. Мясникова, а от «непослушного» казака Никифора Гребнева, которого он встретил «во время охоты» в 20 верстах от городка. Гребнев, опросив Зарубина о том, не слышал ли он «вести добрые», и узнав, что Зарубин ничего не слыхал, рассказал ему все, что он лично узнал от Григория Закладнова: о проезде купца Емельяна Иванова через Таловинский умет С. Оболяева в Яицкий городок, о возвращении его оттуда, о встречах его с Закладновым и признании ему, что он не купец, а государь Петр III, о предполагавшемся приезде Пугачева весной. После встречи с Гребневым Зарубин явился в городок и тут узнал новые подробности о пребывании «царя» у Пьянова, о розыске его властями за подговор казаков к бегству на Кубань и т. д.
И. Зарубин-Чика и его единомышленники (далее мы их будем называть условно «молодыми», или «радикалами») решили воспользоваться слухами о «царе» для агитации среди «непослушного» казачества и подготовки к весне следующего года нового восстания. Впоследствии Зарубин так рассказал об этом: «Мы же, де, козаки войсковой стороны, все уже о том думали и дожидались весны; где ни сойдемся, говорили войсковые все: «Вот будет государь!». И, как придет, готовились ево принять». 36-летний беглый солдат И. Мамаев, уроженец Москвы, скрывавшийся в это время в Яицком городке и работавший тут в «прянишном заводе» Ф. Павлова, также показал, что Пугачева, действительно, непослушные казаки «ожидали и весьма радовались... что он к ним с Казани возвратится» и собирались «советовать, как производить свои умыслы, чтоб ево, Пугачева, открыть императором Петром третьим». Конечно, слова Зарубина и Мамаева о том, что «непослушные» ставили в определенную связь начало нового восстания с возвращением именно Емельяна Пугачева из Казани, не следует понимать буквально. На наш взгляд, справедливым является мнение М. Покровского, который отметил, что если бы даже Пугачев никогда больше не возвращался на Яик, то яицкие казаки все равно нашли бы себе нового «Петра III»17.
Тут, однако, возникает вопрос: почему все же Зарубин и вообще «радикалы» откладывали выступление до весны? Только ли потому, что тогда обещал вернуться «царь»? Очевидно, нет. Главным промыслом и почти единственным источником существования яицких казаков, как уже отмечалось, было рыболовство — зимнее «багренье» и весенняя «плавня». Во время восстания 1772 г. многие казаки не смогли участвовать в рыболовстве, совершенно обнищали, и их нельзя было рассчитывать «поднять» снова до тех пор, пока они как-то не обеспечат свои голодающие семьи. Были и другие причины, не благоприятствовавшие организации нового восстания в 1772 г. Среди части «непослушных» казаков под впечатлением недавнего поражения царила неуверенность и даже растерянность. Немало способствовало этому и наличие правительственного гарнизона в Яицком городке. Часть «непослушных» продолжала надеяться, что правительство «смилуется» над ними, «простит» их за восстание 1772 г. Арестованные участники этого восстания все еще продолжали находиться в Оренбурге, и «Следственная комиссия» пока не выносила приговора над ними.
Но весной 1773 г. «Следственная комиссия» закончила свою работу и правительство поспешило вынести свою «конфирмацию» по делу осужденных участников восстания. Конфирмация повелевала подвергнуть всех публичному наказанию в Яицком городке, а именно: «первых и главнейших зачинщиков» (16 человек, среди них атаманы Иван Ульянов, И. Пономарев, повстанческие поверенные и др.), «наказав кнутом, вырвав ноздри и поставя знаки, сослать в Сибирь на Нерчинские заводы в работу вечную»; других (38 человек), «наказав кнутом, без знаков и вырезания ноздрей, сослать с женами и с малолетними детьми в разные места на поселение» и т. д. На всех «непослушных» казаков конфирмация накладывала огромную выть, то есть штраф, за убытки, якобы причиненные в ходе восстания старшинам, офицерам и другим. Наконец, конфирмация объявляла «высочайшее прощение» казакам Максиму Шигаеву, М. Кожевникову и еще четырем другим за то, что они во время восстания защитили офицеров и уговаривали повстанцев сложить оружие, «видно раскаясь от того злодейскаво предприятия». Исполнение правительственной конфирмации состоялось в Яицком городке 10 июля 1773 года. «По сей конфирмации, — писал очевидец, — многие из мятежной стороны сотники и казаки... пересечены иные кнутом, заклеймены и вырваны ноздри и разосланы в ссылки, а иные плетьми и написаны в солдаты». Казак Максим Шигаев, рассказывая об этих событиях, говорил, что «человек со сто пересечено кнутом и плетьми и разосланы в ссылку, а некоторым вырваны и ноздри, но, слава богу, я с четырьмя человеками, бывшими в Петербурге челобитчиками, от матушки, милостивой государыни, помилованы и остались без наказания»18. Стон и плач стоял над Яиком. Согласно конфирмации, комендантская канцелярия немедленно приступила к взиманию штрафа с непослушных. При этом с 20107 руб. она произвольно увеличила его до 36756 рублей. Штраф брали со всех без исключения «непослушных» казаков, «не разбирая того, — как говорил П. Рычков, — был ли кто при убивстве (генерала фон Траубенберга. — И.Р.)...» или не был, а «во время бунта находился в отдаленных местах на службе государевой». Так, например, стали «выколачивать» штраф с казаков «непослушной» стороны, которые во время восстания отбывали службу на Кавказе, в Кизляре. По словам Рычкова, они «стали просить о избавлении так незаконного штрафа», но за это были «держаны под караулом скованные». Многие казаки бросали свои семьи на произвол судьбы и бежали из городка. «А как такой суммы, — рассказывали они впоследствии, — заплатить нечим, [а] войсковая команда строго взыскивает,... многие от того разбежались; а с жен, де, наших взять нечего, что хотят, то и делают с ними!»19 С этого времени бегство «непослушных», особенно бедноты, приняло все большие размеры.
Настроение «непослушных» в связи со всеми этими притеснениями стало граничить теперь с отчаянием. Любое событие могло стать поводом к новому восстанию. Но этого как раз больше всего и опасались умеренные руководители «непослушных». Они решили попытаться еще раз достичь соглашения с правительством, несмотря даже на то, что находившиеся в Петербурге челобитчики просили их не делать этого. Еще за год до исполнения «конфирмации», 21 июня 1772 г., то есть вскоре после подавления восстания, в Яицкий городок приехал крепостной княгини Голицыной Петр Щапов. Он привез с собой датированное 24 марта письмо находившихся в Петербурге челобитчиков от «непослушных» — сотника Петра Герасимова и других. Челобитчики давали знать, что они по сути арестованы, «о чем и всемилостивейшая государыня соизволит ведать», и что те из них, которые не сидят в тюрьме, вынуждены скрываться от розыска полиции. П. Герасимов и его товарищи настойчиво просили не посылать больше напрасно челобитчиков ко двору («да пожалуйте, братцы, суда людей не присылате») и умоляли заботиться о их семьях на Яике («да просим вас, государи братцы, и всех страждущих домашних наших не оставить»). Письмо это было адресовано поверенному Т. Сенгилевцеву. Но поскольку до прибытия Щапова на Яик обстоятельства переменились — восстание было подавлено и Сенгилевцев арестован, Щапов вручил «запечатанной комверт» старшине М. Бородину для передачи его коменданту Симанову20. Письмо это не оставляло места для иллюзий относительно «милости» правительства, тем не менее, оно не удержало соглашательских лидеров «непослушных» от выполнения их намерения.
Инициатором отправки новой депутации ко двору выступил на сей раз казак Иван Фофанов, тот самый, который в ответ на рассказ Григория Закладнова о появлении «царя» заметил: «Это, де, какой-нибудь шпион!» Выбор Фофанова и других умеренных, или «стариков», пал на «непослушных» сотников Афанасья Перфильева, Ивана Герасимова и на казака Савелия Плотникова. Перфильев, которому в 1772 г. исполнилось 43 года, был одним из видных деятелей «непослушных» и тоже больше склонялся к «умеренным». Еще в 1767 г. он был наказан на Яике за то, что отправился в качестве депутата в Петербург с жалобой на старшин и присылаемых правительством «для разбирательства» офицеров. Во время восстания 1772 г. Перфильев был назначен повстанческими поверенными наказным полковником над всеми форпостами Нижнеяицкой линии. Во время сражения на реке Ембулатовке он, по поручению их же, вел переговоры с Фрейманом — требовал его ухода со своим корпусом с Яика. После поражения восстания Перфильев скрывался сначала на своем хуторе, в Безымянном Яру, потом на хуторе своих братьев. Осенью же после сенокоса в возе, накрытый сеном, он «приехал... в городок и жил в своем доме в укрывательстве всю зиму». С приходом весны Перфильев тайно уехал на хутор казака Ивана Герасимова, тоже игравшего видную роль среди «непослушных». Отсюда он внимательно следил за событиями на Яике, «уведомлялся о всем, что там ни делалось», поддерживая тесную связь с лидерами «умеренных». Сюда, на хутор И. Герасимова, вскоре после исполнения конфирмации, то есть в десятых числах июля 1773 г., и прискакал посланец «умеренных», казак Савелий Плотников. Он подробно сообщил Герасимову и Перфильеву о случившемся «в городке над их войсковыми... несчастьи» и затем от имени Ивана Фофанова «и всего войска» просил их, чтобы они вместе с ним, Плотниковым, съездили в Петербург «и употребили прозбы к ее императорскому величеству, дабы той наложенной выти (штраф. — И.Р.) с них не взыскать, а сотников, наказанных и посланных в ссылки, возвратить по-прежнему в войско». Перфильев и Герасимов почти тотчас согласились, считая, что со временем «без сомнения с ними то же зделают»21. Плотников привез из городка «от войска на дорогу... сто пятьдесят рублей», и все втроем отправились в Петербург подать очередную жалобу на свои «обиды и невозможности» непосредственно «матери отечества». В Петербурге они разыскали брата Ивана Герасимова, Петра, который рассказал им, что вынужден скрываться «от поисков, чинимых над ним Военной коллегией». Затем все они вчетвером, как сообщал Перфильев, «сочинили для подачи ее императорскому величеству челобитную, в которой описали что могли вымыслить к оправданию своей войсковой стороны... дабы чрез то можно было получить испрашиваемое». Челобитную они вручили графу А.Г. Орлову с просьбой передать ее лично Екатерине II. Через три дня Орлов ответил, что он выполнил их просьбу и «приказал им дождаться резолюции». Однако Екатерина II, которая велела взять челобитную своему секретарю, не придала ей никакого значения и тут же про нее забыла.
На Яике, между тем, события стали развиваться в направлении, совсем нежелательном для «стариков», то есть для «умеренных» лидеров «непослушных». 25 июля 1773 г. Пугачев, которому к этому времени удалось бежать из казанского острога, вновь появился на Таловом умете С. Оболяева. Через казака Григория Закладнова Пугачев известил «стариков» в Яицком городке о своем прибытии. «Старики» не очень обрадовались вести о возвращении «царя». Они продолжали надеяться на исполнение правительством их просьб и каждый день ожидали приезда недавно отправленных в Петербург челобитчиков. Но, с другой стороны, «старикам» показалось неблагоразумным и упустить такой редкий случай, как появление на Яике человека, выдававшего себя за государя. Поэтому они решили начать «переговоры» с ним, стремясь, однако, затянуть их до тех пор, пока будет получен ответ из Петербурга. При этом «умеренные» рассчитывали, что если их просьба (челобитная) вновь будет отклонена, то можно будет попытаться воспользоваться новоявленным Петром III для оказания соответствующего давления на правительство: если, мол, оно согласится выполнить «законные» требования казаков, то получит от них самозванца, если же нет, пусть пеняет на себя. «Старики» превосходно знали, с какой тревогой встречал петербургский двор каждую весть о появлении в народе «государя».
«Старики» самым тщательным образом скрывали от всех возвращение Пугачева (Петра III). Но об этом почти сразу узнали также «молодые», то есть радикально настроенные «непослушные» казаки. Догадываясь о коварных замыслах «стариков» по отношению к «царю», они решили «отнять» его у них. На Таловой умет, где находился Пугачев, отправились представители «радикалов» — казаки Зарубин-Чика и Мясников. 28 августа 1773 г. они застали тут посланцев «стариков» — Максима Шигаева и Дениса Караваева, которые, заметив еще издали приближающихся Зарубина и Мясникова, попытались, было, скрыть «царя». Но провести «молодых» не удалось, и посланцы «стариков» нехотя вынуждены были согласиться на совместные переговоры.
Пугачев, разумеется, на первых порах еще не разбирался в том, кого представляют одни из его собеседников, а кого другие, и откровенно изложил им свои намерения. Он дал понять, что имя Петра III необходимо для вовлечения в восстание крестьянства, городских низов, которые верят в «доброго» царя, и что обстановка в стране, в частности отправка войск на турецкий фронт и т. д., крайне благоприятствует овладению Москвой: «Везде, — заявил он, — молва есть, что государь Петр Третий здравствует... то я под именем ево могу взять Москву, ибо прежде наберу дорогою силою и людей будет у меня много, а в Москве, де. войск никого нет». Наконец, Пугачев, который всего за несколько часов до этой встречи с казаками еле ускакал от погони за ним в с. Малыковке, попросил беседовавших с ним казаков взять его под свою опеку, «на свои руки». Шигаев и Караваев ничего не ответили. Они, мол, не были уполномочены «стариками» ни прятать «государя», ни соглашаться с планом, который он им изложил. Зарубин же и Мясников сразу убедились, что намерения «царя», который, как ясно говорилось в опубликованном по всему Яику указе казанского губернатора, был не кем иным, как беглым донским казаком и раскольником Емельяном Пугачевым, совпадали с их собственными желаниями: «Итак, для сих то самых причин, — рассказал впоследствии Мясников, — вздумали мы назвать сего Пугачева покойным государем Петром Федоровичем, дабы он нам возстановил все наши прежние обряды,... а бояр... всех истребить, надеясь на то, что сие наше предприятие будет подкреплено и сила наша умножится от черного народа, которая также вся от господ притеснена и вконец разорена». Видя, что Шигаев и Караваев принялись бесцеремонно «освидетельствовать» Пугачева, «действительно» ли он царь или же самозванец, Зарубин решительно заявил: «Я, де, батюшка, надежа-государь, тебя сохраню! Вить я для того сюда и приехал, чтоб за тобою следовать!» Впоследствии Зарубин говорил, что сразу, как только он увидел Пугачева, «по лицу и по образу счол, что ему государем быть нельзя», но тем не менее «положил принять его государем»22.
Пугачев тоже понял, что именно с этими решительными людьми, то есть с «молодыми», ему по пути. Он охотно согласился, чтобы они его «сохранили». Взяв у Шигаева седло для лошади Пугачева, Зарубин, Мясников и Пугачев собрались в дорогу. Шигаев и Караваев, которые остались на месте, с притворно безразличным видом спросили Зарубина, куда он повезет Пугачева. На это Зарубин лукаво ответил: «Уж у нас ему место уготовлено!». Приняв Пугачева «на свои руки», Зарубин, по его собственным словам, выполнил решение своих единомышленников, которые накануне еще «положили послать ево, Зарубина, чтоб он взяв ево (Пугачева. — И.Р.), отвез к Кожевниковым на хутор». С этого дня, тщательно скрывая «царя», сначала на хуторе казаков Кожевниковых (в 40 верстах южнее Яицкого городка), а затем на Усихе, Зарубин через Мясникова начал вести переговоры со «стариками» в Яицком городке. Приходилось считаться с тем, что влияние последних на «непослушных» все еще было сильным и без их поддержки нельзя было надеяться собрать вокруг «царя» сколько-нибудь значительное число казаков. Во главе «умеренных» («стариков») в то время стоял 40-летний отставной казак Василий Плотников, который был братом Савелия Плотникова, тайно отправившегося вместе с А. Перфильевым и И. Герасимовым в Петербург подать челобитную Екатерине II. Зарубин пытался уговаривать Василия Плотникова и других «стариков» известить казаков, чтобы они по первому же сигналу прибыли в то место, которое будет им указано и где находится «царь». При этом Зарубин и Пугачев полагали, что когда к ним соберется до 500 казаков и столько же примерно киргиз-кайсаков (к которым с Усихи был послан специальный указ за подписью «Петра III»), они тотчас же выступят через форпосты к Яицкому городку, попытаются захватить его и, подняв на борьбу еще и остальных казаков, крестьян, двинутся с Яика через Волгу прямо в центр государства — к Москве. Однако Василий Плотников под всевозможными предлогами затягивал переговоры, ожидая возвращения своего брата и остальных челобитчиков из Петербурга. Между тем слухи о «царе» и готовящемся на Усихе новом восстании не могли надолго оставаться тайной и для коменданта Яицкого городка Симанова. 16 сентября он арестовал казака Михаила Кожевникова, на хуторе которого незадолго до этого скрывался Пугачев с Зарубиным и другими их единомышленниками. На допросе под пыткой Кожевников сообщил, что «царь» намерен поднять восстание сначала на Яике, набрать тут казаков и во главе их «следовать... в Русь, которая де вся к нему пристанет», и всюду вместо старых учредить новые власти («суды»), ибо «в нынешних присмотрена им многая неправда»23.
Встревоженный этим сообщением, комендант Симанов немедленно отправил на Усиху конный отряд из 30 солдат и казаков под командой сержанта Ивана Долгополова и сотника Абшарова. Глава «стариков», Василий Плотников, спасаясь от мести старшины М. Бородина, еще накануне вынужден был бежать из Яицкого городка на Усиху, куда он прибыл вместе с казаком Иваном Почиталиным. 17 сентября после полудня на Усиху же прискакал присланный Т. Мясниковым из городка казак Степан Кожевников с вестью о следовании сюда отряда Долгополова. «Надобно как можно спасатца, — крикнул он, не слезая с лошади, — потому что из Яицкого городка есть за вашим царским величеством погоня!» Без дальних расспросов И. Зарубин, Пугачев и все остальные казаки — Василий и Сидор Коноваловы, Кузьма и Алексей Кочуровы, Иван Почиталин, а также «сверхкоштные» казаки Идеркей Алметьев (Идорка) и три его товарища — оседлали стоявших наготове коней и поспешно выступили в направлении Бударинского форпоста. У покинутой казаками палатки остался один Василий Плотников. С дороги Зарубин отправил Идорку и еще трех казаков «в их улусы» собрать «сверхкоштных» в урочище Кушум (вблизи Бударинского форпоста) и там дожидаться приезда «государя».
Было уже далеко за полночь, когда казаки «по предводительству Чики» приблизились к хутору братьев Толкачевых, также участников восстания 1772 г. Зарубин, который по-прежнему руководил всем, отправил на хутор Почиталина, чтобы тот узнал, нет ли там засады и согласны ли Толкачевы принять «царя». Вернувшись с хутора, Почиталин сообщил, что там нет никого, кроме младшего из Толкачевых — Петра, и что тот ответил: «Добро пожаловать! Мы ево примем с радостию!» Первыми в хутор въехали Зарубин и Пугачев. Поздоровавшись с ожидавшим их тут Петром Толкачевым, они спросили у него, есть ли на соседних хуторах «непослушные» казаки. Узнав, что есть «человек с десяток», Зарубин сказал: «Подишь, Толкачов, скажи своим соседям, что государь приехал и штоб они к нему пришли!» Вслед за Толкачевым «сделать повестку» казакам близлежащих хуторов отправился верхом сам Зарубин24.
Наступило утро 18 сентября 1773 года. Еще не рассвело, когда на «зборное место», вблизи хутора Толкачевых, собралось около сорока казаков с соседних хуторов. Зарубин, Пугачев и все бывшие с ними вышли из дома Толкачевых и отправились в «круг». Собравшиеся пристально рассматривали незнакомца в новом зеленом казачьем зипуне с «золотым позументом» (подарок Я. Почиталина), в черной бархатной шапке и красных козловых сапогах. Указывая на него, они опросили Зарубина: «Зачем сзывал и что с тобою за человек, незнакомый нам?» Тогда Зарубин, шагнув вперед, почтительно поклонился Пугачеву и торжественно объявил: «Здесь нам свет открылся, то есть государь — Третий император Петр Федорович присутствует!» Затем Пугачев велел И. Почиталину огласить сочиненный еще до прибытия к Толкачевым указ Яицкому войску от имени «Петра III». Выйдя на середину круга, образованного казаками, Почиталин начал читать указ «самодержавнаго амператора, нашего великого государя Петра Федоровича всероссийского...» В этом указе, рассчитанном на удовлетворение чаяний всех казаков, говорилось: «Как вы, други мои, прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и оцы ваши, так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю... и ни истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей вашых. Будити мною, великим государям, жалованы: казаки, и калмыки, и татары... рякою [Яиком] с вершын и до устья, и землею, и травами, и денежным жалованьям, и свинцом, и порахам, и хлебным правиантам»25. Присутствующие слушали с напряженным вниманием, ловя каждое слово указа. Когда Почиталин кончил, Е. Пугачев спросил: «Што, хорошо-ль? И вы слышали-ль?» Казаки дружно ответили: «Хорошо, и мы слышали и служить тебе готовы!» Тогда Пугачев сказал казакам: «Ну, теперь, детушки, поезжайте по домам и разошлите от себя по форпостам и объявите, што вы давича слышали, как читали, да и што я здесь... и, севши на кони, приезжайте все сюда ко мне!»26.
После этого все разъехались. Пугачев с Зарубиным и Почиталиным взялись за составление текста присяги, к которой предстояло привести всех повстанцев. В этот же день (18 сентября) после полудня к хутору Толкачевых собралось уже до ста казаков, большинство из них конные, а также работников с ближних хуторов и форпостов. Был вновь собран круг. Пугачев обратился к собравшимся с краткой речью: он обещал наградить страждущих «всею вольностью», но одновременно заметил, что это возможно будет осуществить лишь после овладения Москвой и восстановления его на царство. Поскольку казаки все были раскольниками, отрицали как официальную церковь, так и крепостное право, Пугачев заявил, что он «испытывал всякия веры, однако ж де лутче вашей, господа яицкия казаки, не нашел» и что «намерен во всем государстве оную делать». Это свидетельствовало о том, что Пугачев предполагал вести борьбу и против освящавшей крепостнический строй государственной церкви. Казаки единодушно одобрили намерение «царя»: «Рады, тебе, батюшка, послужить до последней капли крови!», «Поведите, государь, куда вам угодно, мы вам поможем!», — воскликнули они.
После принятия казаками присяги приготовления к выступлению на ближайший, Бударинский, форпост были быстро завершены. Пугачев и Зарубин понимали, как важно овладеть инициативой, и спешили опередить действия подполковника Симанова, конные разъезды которого в поисках повстанцев уже рыскали по всем окрестностям27.
Примечания
1. Центральный государственный Военно-исторический архив СССР (далее — ЦГВИА), ф. 13, оп. 107, д. 10, св. 30, л. 289—290.
2. Волнения на Яике перед Пугачевским бунтом. «Памятники новой русской истории», т. II. СПб., 1872, стр. 285—287.
3. Подробнее о восстании 1772 г. на Яике см. в нашей работе «Яицкое казачество накануне Крестьянской войны 1773—1775 годов», «Вопросы истории», 1958, № 10, стр. 97—112.
4. О намерениях этой группы яицких повстанцев идти именно к Москве можно судить, в частности, по словам сына атамана Ульянова — Ильи, который впоследствии, на допросе, говорил, что перед тем как отправиться с уцелевшими повстанцами к Волге, отец сказал ему, «что он от войска (Яицкого. — И.Р.) отправляется в Москву» и «для препровождения себя» взял его «до реки Волги, куда в двухстах человек или более и поехали». О стремлении атамана Ульянова направиться к Москве говорил также его племянник казак Ерзиков, который сообщал, что Ульянов его уговаривал, «чтоб с ними жа... поехал ко Москве», и что он на это согласился и они «в числе четырехсот поехали, а подлинно уже к Москве или инкуды» — об этом ему не было известно. (ЦГВИА, ф. 8, оп. 4/93, д. 1536, л. 263, 221).
5. Центральный государственный архив древних актов СССР (далее — ЦГАДА), ф. 1100, оп. 1, д. 1, л. 176.
6. ЦГВИА, ф. 8, оп. 4/93, д. 1536, л. 263, 221; ЦГАДА, ф. 1100, оп. 1, д. 1, л. 176, 322, 377—378, 570, 647, 525, 346; там же, ф. 375, оп. 1, д. 74, л. 8.
7. В действительности же Петр III был убит 7 июля 1762 г. в результате дворцового переворота с согласия его жены, которая заняла престол под именем Екатерины II.
8. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 505, л. 112; д. 506, л. 300; д. 512, ч. I, л. 240, 251; Д. 425, л. 30—31; д. 422, л. 34.
9. Деташемент — воинский отряд различной численности.
10. ЦГАДА, ф. 1100, оп. 1, д. 1, л. 226—227.
11. Князь М. Волконский, например, в своей «Краткой записке о Пугачеве», составленной на основе показаний самого Пугачева в 1774 г., сообщает, что тот «прежде еще побега» своего «в Польшу», то есть примерно в начале 1772 г., «наслышался, что оне (яицкие казаки. — И.Р.) бунтовали и убили генерала (Траубенберга. — И.Р.)». ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 512, ч. II, л. 449 об.
12. Восстание Емельяна Пугачева. Сб. документов. ОГИЗ. 1935, док. 26, стр. 112—113; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 512, ч. I, л. 395—396.
13. Восстание Емельяна Пугачева. Сб. документов, док. 23, стр. 62.
14. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 106, 35—36; там же, ф. 1100, оп. 1, д. 2, л. 128.
15. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 512, ч. I, л. 240.
16. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 321—325; Пугачевщина. Сб. документов, т. II, док. 37, стр. 121. Правда, на следующем допросе И. Пономарев, не известно по каким мотивам, отказался от этих своих показаний. Между тем сам Илья Ульянов сообщал, что после неудачного похода вместе с отцом и его отрядом к Волге в июне 1772 г. он скрывался на Иргизе. Казак Семен Толкачев тоже показал, что в это время он скрывался на Узенях с другими повстанцами и что «условились они послать от себя в городок живущего тут, на Узенях, беглаго яицкого казака Илью Ульянова с тем, чтоб он разведал о самозванце» (ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 505, Л. 438 об.).
17. Восстание Емельяна Пугачева. Сб. документов, док. 23, стр. 62—63; ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 460, л. 44; М. Покровский. Русская история с древнейших времен, т. III, М., 1933, стр. 145.
18. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 101.
19. Чтения Общества истории и древностей российских (далее — ЧОИДР), кн. 2, М., 1858, стр. 12—13.
20. ЦГАДА, ф. 1100, оп. 1, д. 1, л. 182—183.
21. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 368—369.
22. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 422, л. 33; д. 421, л. 2—2 об; д. 506, л. 80—80 об.
23. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 121 об.; д. 422, л. 33; там же, ф. 1100, оп. 1, д. 2, л. 38 об.
24. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 189, 276; Восстание Емельяна Пугачева, Сб. документов, док. 26, стр. 126, 129.
25. Пугачевщина. Сб. документов, т. I, М.—Л., 1926, стр. 25.
26. Восстание Емельяна Пугачева. Сб. документов, док. 26, стр. 130.
27. ЦГАДА, ф. ГА, Р. VI, д. 506, л. 189—190, 269—271.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |