В.Д. Назаров, Б.Н. Флоря. Крестьянское восстание под предводительством И.И. Болотникова и Речь Посполитая

Настоящая статья посвящена нескольким взаимосвязанным проблемам. Главное место занимает вопрос о формах и характере всего комплекса взаимосвязей между различными классами и социальными силами обоих государств в период кульминационного этапа Крестьянской войны в России начала XVII в. — восстания под руководством И.И. Болотникова. Рассмотрению подлежат как официальные сношения правительств России и Речи Посполитой, так и — это наиболее существенный аспект — контакты между повстанческим лагерем и различными сословиями и слоями населения Польско-Литовского государства. Эта проблематика не получила освещения в предшествующей литературе и, в частности, в исследованиях И.И. Смирнова, наиболее полно и подробно изучившего весь комплекс вопросов, связанных с восстанием И.И. Болотникова¹. Не была затронута указанная проблема и в ходе дискуссии о первой русской Крестьянской войне².

Причины такого невнимания исследователей двоякого рода. С одной стороны, это объясняется состоянием источниковедческой базы. Сведения различных источников о дипломатической деятельности руководителей повстанческого лагеря, об участии на стороне восставших запорожского и украинского казачества, а также наемных отрядов из Речи Посполитой были до последнего времени немногочисленны и не слишком конкретны³. Некоторые документальные материалы подобного рода, известные польским буржуазным исследователям, не были правильно интерпретированы в силу полного невнимания авторов к событиям классовой борьбы в России в 1606—1607 гг.⁴ С другой стороны, уже введенные в научный оборот сведения не получили в советской историографии надлежащей оценки. У И.И. Смирнова это связано в первую очередь с его пониманием характера и содержания Крестьянской войны в России начала XVII в. Отнеся к ней лишь восстание под руководством И. Болотникова, исследователь резко противопоставил ему события предшествующего и последующего периодов как явления скрытой интервенции части господствующего класса и правительства Речи Посполитой. В результате этого автор считал, что «восстание Болотникова (совпавшее по времени с мятежом польской шляхты против Сигизмунда III — так называемый «рокош Зебжидовского») происходило и вне какого бы то ни было вмешательства польско-литовских сил в эту борьбу». Единичные исключения (С. Кохановский — типичный авантюрист, равно как и И. Заруцкий) только подтверждали, по мнению И.И. Смирнова, это общее правило⁵. Вполне естественно, что при таком подходе автор фактически отказался от анализа известных ему материалов, где имелись сведения по указанным вопросам⁶.

Вновь обнаруженные документы (грамота «царевича Петра» двум литовским ротмистрам от мая 1607 г. и июньская грамота рославльского воеводы князя Д.В. Масальского в Мстиславль)⁷ в сопоставлении с ранее введенными в научный оборот источниками дают достаточный материал для решения поставленных вопросов. Новые источники заключают в себе информацию не только по проблемам внешнеполитических контактов повстанцев. Документы их дипломатической деятельности — как части их политической деятельности и активности вообще — содержат драгоценные сведения по политической организации и структуре повстанческого лагеря (руководящий центр в калужско-тульский период восстания, особенности местных органов власти восставших, характер и формы отношений центра с местами и т. п.). Анализ данных вопросов и является второй задачей статьи⁸.

Вопрос об официальных отношениях правительства Василия Шуйского с Речью Посполитой в 1606—1607 гг. в литературе почти не рассматривался⁹. Какие задачи ставили перед собой обе стороны в ходе этих отношений и чем они обусловливались? Позиция русского правительства определялась стремлением нормализовать отношения с Польско-Литовским государством, чтобы предотвратить возможные враждебные новому русскому правителю выступления Речи Посполитой в целом или отдельных групп ее населения. Эту цель преследовал уже первый дипломатический шаг Василия Шуйского — посылка в Речь Посполитую сразу после майских событий 1606 г. и убийства Лжедмитрия посольства князя Г. Волконского и А. Иванова, которое должно было восстановить прерванные контакты между государствами. Более сложными были мотивы внешней политики Сигизмунда III и его окружения в отношении России. С одной стороны, дальнейшее развитие социального кризиса в Русском государстве, неудачные попытки использовать скрытые формы интервенции¹⁰ побуждали официальные круги Речи Посполитой выработать планы открытой захватнической войны против России и реализовать их после надлежащей подготовки и при благоприятных условиях. Эта подготовка (как внутриполитическая, так и дипломатического характера) заняла в силу объективных причин немалое время. С другой стороны, характер внутриполитической ситуации в Речи Посполитой в 1606—1607 гг. был таков, что вынуждал правительство Сигизмунда III к временной сдержанности и определенной уступчивости. В результате наблюдается противоречивость и изменчивость конкретной «русской» политики королевского двора в 1606—1607 гг. Остановимся на данном вопросе детальнее.

Первые известия о происшедшем в Москве восстании, в ходе которого были убиты Лжедмитрий I и часть поляков, съехавшихся на его свадьбу, дошли в Польшу не позднее 20-х чисел мая (ст. ст.) 1606 г.¹¹ К середине или к концу июня в Кракове были уже неплохо информированы о характере событий в Москве 17 мая 1606 г. и их результате¹². Гибель ряда поляков в Москве, закрытие русской границы, а главное, хорошо известное участие королевского двора, католических кругов и ряда магнатов в подготовке авантюры Самозванца — все это порождало в Речи Посполитой опасения в том, что теперь придется нести ответственность за вмешательство в русские внутренние дела. Между тем внутриполитическая ситуация в самой Речи Посполитой в это время стала крайне напряженной. Политика короля, стремившегося управлять страной при помощи группы близких сенаторов, игнорируя интересы шляхты, привела к развитию широкого оппозиционного движения, в котором причудливо переплелись стремления шляхты к укреплению своего положения в государстве за счет позиции знати и католической церкви и недовольство части магнатов королем. К лету 1606 г. между королем и оппозицией наступил полный разрыв: оппозиционные магнаты и шляхта собрались на нелегальный съезд в Сандомире, где они предъявили королю ряд требований, угрожая Сигизмунду III отказом в повиновении в том случае, если он их не примет. В таких условиях перспектива резких осложнений во взаимоотношениях с Россией (вплоть до войны) представлялась особо опасной и весьма нежелательной.

В этой связи показательна реакция части Польско-Литовского общества на события в Москве. Русский гонец, посланный от смоленских воевод в Оршу в начале июля 1606 г., сообщал, что в разговорах с ним «про Сендомирского де воеводу говорят, что де поехал своею волею, а земле до него дела нет»¹³. Ответственность за происшедшее оппозиция возлагала на католических советников Сигизмунда и самого короля, который поэтому нашел нужным отмежеваться от участия в «димитриаде». В беседе с венецианским представителем 21 июля 1606 г. Сигизмунд III возложил всю вину за происшедшее на Ю. Мнишка, «скромно» умолчав о своем собственном вкладе¹⁴. Сколь велики были опасения в Польше (и особенно в литовско-белорусских областях) неизбежных, как там считали, военных действий со стороны России, показывают решения ряда сеймиков (минского, витебского) и съезда литовских сенаторов о мобилизации средств и сил для подготовки к возможному военному столкновению с Россией¹⁵. Этот курс был поддержан и правительством. В декабре 1606 г. в ответ на просьбы оршанского старосты А. Сапеги из Кракова был направлен универсал, в котором оршанской шляхте рекомендовалось обложить свои владения специальным «податком» для срочного ремонта замка из-за существующей опасности нападения со стороны России¹⁶.

Поскольку военный конфликт представлялся летом 1606 г. явно нежелательным, польское правительство охотно пошло на дипломатические контакты с правительством В. Шуйского, лишь оттягивая по возможности прибытие самого посольства, а затем и переговоры с уже прибывшими послами до исхода рокоша¹⁷. К моменту начала переговоров (в конце декабря 1606 г.) ситуация изменилась уже не в пользу русской стороны. Во-первых, произошло урегулирование (правда, как показали последующие события, только временное) конфликта между королем и рокошанами¹⁸. Сигизмунду III удалось в целом овладеть положением в стране, на прямое столкновение с ним рокошане тогда не рискнули пойти, согласившись обсудить спорные вопросы на ближайшем сейме. Во-вторых, королевский двор к этому времени был уже хорошо информирован о событиях в России — начавшемся крестьянском восстании под руководством И.И. Болотникова. Уже 3 октября пристав при русском посольстве сообщал представителям В. Шуйского, что «на Москве замешанье великое»¹⁹.

Эти изменения побудили польское правительство занять довольно жесткую позицию на переговорах в Кракове в конце декабря 1606 г. Они, собственно говоря, закончились безрезультатно. Речи русских послов с доказательствами вины официальных польских кругов в деле выдвижения самозванца без подробного обсуждения были на переговорах отвергнуты польской стороной, которая настаивала только на активном участии самих русских в происшедших событиях. Полностью обелялись и действия Ю. Мнишка, не говоря уже о короле. Задержание польских лиц в Москве после 17 мая квалифицировалось как незаконное и вероломное, в связи с чем польские представители потребовали немедленного освобождения всех арестованных с возмещением их убытков и отпуска польского посольства к Лжедмитрию I (оно также было задержано в Москве). Эти требования были предъявлены как предварительные, после выполнения которых могут быть начаты переговоры о нормальных мирных отношениях²⁰. Но самое показательное (с точки зрения характеристики позиций в этот момент правительственных кругов) — это неприкрытые угрозы вмешательства во внутренние дела России, с помощью которых польские дипломаты стремились воздействовать на русскую сторону. Послам Шуйского было заявлено о посольстве, направленном от «царевича Петра» к королю (смысл такой «любезной» информации вполне очевиден), а затем и вовсе недвусмысленно указано, что «только государь ваш вскоре не отпустит всех людей, ино и Дмитрей будет, и Петр прямой будет, и наши за своих с ними заодно станут»²¹.

Впрочем польские участники переговоров проявили достаточную гибкость. Во-первых, было заявлено о направлении в скором времени польского посольства в Москву. Во-вторых, на последних заседаниях русским послам (которым с 12 августа пристава и другие лица постоянно внушали мысль о спасении Лжедмитрия I и его пребывании у жены Ю. Мнишка²²) было объявлено: «А что де вы нам говорили про того, которой называетца Дмитреем, будто он живет в Самборе и в Сендомире у воеводины жены, и мы про то не слыхали...». Одновременно паны рады заявили, что «которые люди приехали в государство государя нашего и ищут Дмитра, и те переехали через границу тайно и государь наш о том писал к гетману польскому (видимо, польному, т. е. С. Жолкевскому. — Авт.), чтоб тех людей велел переймать, и выслать опять за границу, и вперед таких боломутов пускати не велел»²³.

Подобные шаги польской дипломатии вполне объяснимы. Ситуация в стране зимой 1606/07 г. вновь обострилась, и русские послы по возвращении в Россию с полным основанием утверждали, что не «сейм... будет, рокошь»²⁴. Развитие событий в Польше весной—летом 1607 г. подтвердило этот прогноз: в конце июня 1607 г. военное столкновение стало неизбежным²⁵. К тому же оставался неясным исход внутренней борьбы в России. Известия о поражении болотниковцев под Москвой дошли до Польши к 22 января 1607 г., когда об этом от имени Л. Сапеги было сообщено русским послам на обратном пути, причем подчеркивалась лояльная позиция литовского канцлера по отношению к В. Шуйскому²⁶.

К этому же времени надо относить изменение планов короля и его окружения в отношении форм вмешательства во внутренние дела России. Дезавуирование слухов о нахождении спасшегося Лжедмитрия I в Польше, ссылка польских дипломатов на то, что король запретил пропускать через границу повстанцев, искавших самозванца, свидетельствуют не только о том, что польская сторона стремилась несколько облегчить урегулирование спорных вопросов дипломатическим путем. Это косвенно свидетельствовало и об отказе от скрытых форм интервенции и укреплении планов открытой агрессии в королевском окружении. Подобные настроения могли подогреваться в немалой степени информацией, поступавшей через различные каналы с января 1606 г., о желании части русского господствующего класса и верхушки купечества видеть на русском престоле или короля, или его сына²⁷. Сочетанием этих двух тенденций (попыткой дипломатического решения близлежащей задачи — освобождения арестованных поляков и постепенной подготовкой войны против России) и характеризовалась политика короля и его окружения в 1607 г.

С одной стороны, проводилась энергичная кампания для мобилизации общественного мнения шляхты Речи Посполитой в направлении неизбежности войны с Россией. В инструкции на предсеймовые сеймики, разосланной в марте 1607 г., король подверг резкой критике действия русских властей, по вине которых без всякой законной причины произошли убийства поляков, а затем были произведены аресты польских панов и шляхты и задержаны официальные послы Речи Посполитой в Москве. Сигизмунд III по существу оправдывал все свои действия в русской политике и призывал шляхту к осуществлению старых агрессивных замыслов о расширении границ Речи Посполитой на восток. Эта задача, помимо всего прочего, должна была стать цементирующей основой для объединения всего господствующего класса вокруг короля. В связи с этим становится понятным смысл заключавшего инструкцию пожелания короля о прекращении внутренних раздоров, чтобы «успокоение наше могло обернуться уничтожением и страхом для неприятелей наших, которые ныне радуются нашему разделению»²⁸.

Инструкция, имевшая и ближайший прицел (предсеймовую борьбу на местных сеймиках), наиболее четко наметила и отдаленную перспективу — подготовку открытой агрессии против восточного соседа. Ожидать быстрого прекращения «раздоров» между королем и магнатами, между ним и шляхтой, наконец, между магнатами и шляхтой не приходилось. Кроме того, оставался неясным и исход внутренних конфликтов в России. Поэтому одновременно с распространением инструкции правительство Речи Посполитой провело ряд акций совсем иного рода, имевших целью воспрепятствовать возникновению таких инцидентов, которые могли бы в ближайшем будущем послужить русскому правительству основанием для ответных военных действий (особенно при учете возможной победы В. Шуйского над повстанцами). Уже в марте 1607 г., как установил Я. Мацишевский, в письмах короля Л. Сапеге обсуждался вопрос о посылке «украинным» воеводам и старостам королевских универсалов с приказанием противодействовать незаконному набору людей на войну и переходу этих военных отрядов на территорию России²⁹. Позднее подобные распоряжения были действительно отправлены. Так, 18 июня 1607 г. датирован универсал Сигизмунда III витебскому воеводе. Констатируя, что «обыватели» воеводства без разрешения короля «смеют и важатся громады немалые людей свовольных збираючи, за границу до земли Московской вторгиваться», он требовал от местных властей решительного пресечения подобных действий³⁰. Подчеркнуть свой нейтралитет для правительства Речи Посполитой было тем более уместно, что одновременно в Россию было направлено посольство С. Витовского и князя Я. Соколинского для переговоров о перемирии³¹.

Таким образом, в силу целого ряда обстоятельств (прежде всего связанных с внутриполитической ситуацией в Речи Посполитой) до официального вмешательства Речи Посполитой в русские дела во время крестьянского восстания под руководством И.И. Болотникова в 1606—1607 гг. дело не дошло. Однако уже из приведенных источников, как русских, так и польских, видно, что, во-первых, сами представители повстанческого лагеря в России пытались установить определенные контакты с различными кругами Речи Посполитой, во-вторых, по крайней мере с зимы — весны 1607 г. какие-то представители населения восточных воеводств стали активно участвовать в происходящих на русской территории событиях.

Суммируем все известия русских и польских источников ob участии различных групп населения Речи Посполитой в военных действиях на стороне повстанцев. Хронологически первое такое свидетельство относится к январю—февралю 1607 г. По рассказу «Нового летописца», перед выступлением «царевича Петра» из Путивля на Тулу «к нему ж приидоша из-за порог Черкасы»³². Памятник, как установил И.И. Смирнов, неточен в относительной датировке³³. Однако сведения летописца о приходе запорожцев именно в начале 1607 г. прямо подтверждают Ю. Стадницкий и И. Масса. В письме первого к брату Андрею (по мнению И.И. Смирнова, его надо датировать концом января — началом февраля 1607 г.) указано: «Новин никаких нет: только вчера мне сказали, што наших Козаков 7000 идет деи с полками от Путимля калужаном на помочь»³⁴. Масса, рассказывая о привозе в Москву пленных после битвы под Веневом (начало февраля 1607 г.), связывает с этим известия о войске «московских бояр Мосальского и Телятевского», которые «идут на помощь к Димитрию с тридцатью тысячами воинов, среди коих были поляки, казаки и русские»³⁵. Под казаками, как и в той части своего сочинения, где рассказывалось о Лжедмитрии I, И. Масса подразумевает русских вольных казаков (донских и поволжских). В поляках же скорее всего следует видеть именно запорожских и украинских казаков³⁶, хотя не исключено, что Масса имел в виду и отдельные наемные воинские отряды из Речи Посполитой.

Если связать воедино все упомянутые свидетельства источников, то можно восстановить следующую схему событий: не позднее середины — второй половины января к «царевичу Петру» в Путивль прибыл значительный отряд запорожских казаков, вошедший в состав его армии, двинувшейся к Туле. Этот отряд, целиком или частью, участвовал в ряде сражений, имевших место в конце похода. Почти несомненно можно говорить об его участии в битве на Вырке. «Казанское сказание» так описывает действия повстанцев: «Они же окаянныи узреша московские полки и возъяришася и оградишася санми, бе бо зима настоящи, и связаша кони и сани друг за друга, дабы нихто от них не избег, мняще себя проити во град (т. е. в Калугу. — Авт.), и тако сплетошася вси»³⁷.

Перед нами по существу типичная тактика действий запорожских казаков при прорыве превосходящих сил противника и отрыве от них. Именно так действовал С. Наливайко при отрыве от войск белорусских магнатов, а затем в сражении под Острым Камнем³⁸.

Запорожские казаки, а возможно, и наемники из Речи Посполитой участвовали на стороне повстанцев и в сражении при Серебряных Прудах, происходившем примерно в одно время с битвой на Вырке в конце февраля — начале марта 1607 г.³⁹ Об этом можно заключить на основании того, что в Карамзинском хронографе как один из предводителей повстанцев упоминается иноземец литвин Иван Сторовский. При перечислении руководителей обороны Тулы автор хронографа называет С. Кохановского (служилого «выезжего» с 1601 г. поляка) без каких-либо дополнительных определений. Такая разница в характеристике указывает скорее всего на то, что И. Сторовский не был выезжим служилым иноземцем на русской службе. Поскольку же он являлся одним из руководителей данного войска повстанцев, то надо думать, что значительную часть последнего составлял отряд или запорожских казаков, или польско-литовских военных людей, чьим предводителем Сторовский и был⁴⁰. Отдельные отряды запорожских казаков, видимо, находились среди осажденных войск антиправительственного лагеря в Туле. Будила и Буссов называют среди участников восстания Болотникова И. Заруцкого (по утверждению Буссова, он находился в осажденной Туле). Вскоре И. Заруцкий возглавил у второго самозванца именно отряды донских и запорожских казаков. Естественно предположить, что по крайней мере частично они сформировались из тульских сидельцев (в том числе и запорожских казаков)⁴¹.

Другая группа сведений о польско-литовских участниках повстанческого лагеря связана с порубежными районами к югу от Смоленска (особенно с рославльско-брянской областью), которые перешли под власть повстанцев еще осенью 1606 г.⁴²

Данные переписки короля с Л. Сапегой в марте 1607 г. и королевских универсалов лета — осени того же года приведены выше. При всей их неконкретности они все же позволяют сделать ряд выводов в интересующем нас плане. Во-первых, хронологически эти свидетельства охватывают период с конца зимы⁴³ и до лета (включительно) 1607 г., т. е. время после поражения повстанцев под Москвой. Во-вторых, речь шла о всех или по крайней мере большинстве восточных воеводств Великого княжества Литовского. Наконец, в-третьих, судя, например, по адресату королевского универсала в Оршу, в наборе военных отрядов принимали участие различные социальные круги населения Речи Посполитой (паны, шляхта, мещане). Размеры собиравшихся контингентов войск были, по характеристике универсала в Витебск, немалые.

Сохранившаяся в списке указная грамота «царевича Петра» из Тулы от 27 мая 1607 г. значительно конкретизирует наши представления о характере этих собиравшихся у границы военных отрядов. Адресована она двум ротмистрам — «пану Ботвинью и Фурсу Татарину», пришедшим в Рославль «служити на помочь на наших изменников» с двумя ротами общей численностью 170 человек⁴⁴. Сопоставление ее с более поздней грамотой рославльского воеводы князя Д.В. Масальского тем же лицам позволяет уточнить два обстоятельства. Во-первых, роты названных ротмистров были набраны в Мстиславском воеводстве, непосредственно граничившем с Рославльским уездом (именно в Мстиславль адресована позднейшая грамота князя Д.В. Масальского). Во-вторых, Масальский характеризует их как «лучших панов»⁴⁵. Последнее подтверждается более поздними русскими источниками. В документации, связанной со Смоленской войной 1632—1634 гг., упомянуты пан Ботвинка из Кричева (он же ротмистр) и урядник почепский (он же почепский полковник) Ботвинко⁴⁶. Даже эти отрывочные данные позволяют заключить, что Ботвиньи действительно принадлежали к верхам шляхты Мстиславского воеводства.

Роты панов-ротмистров Ботвиньи и Фурса — типично наемные войска. Добросовестность их службы подогревалась обещаниями со стороны «царевича Петра» «своего царского великого жалованья, чего у вас и на разуме нет». Грамота «царевича Петра» дает нам сведения об одном наемном отряде. В действительности же, судя по цитированным выше королевским документам, их было гораздо больше. И по своему составу, и по целям и характеру действий они тоже, по-видимому, были весьма неоднородны. Такая точка зрения косвенно подтверждается еще одним современным свидетельством.

В донесении от 8 августа (29 июля) 1607 г.⁴⁷ Сигизмунду III польского посла Н. Олесницкого, задержанного в Москве, (донесение сохранилось в ряде списков с некоторыми текстологическими вариантами) также содержатся упоминания об участии воинских людей из Речи Посполитой в повстанческом лагере в период тульского похода В. Шуйского. В списке, который использовал А. Гиршберг, это сообщение выглядит так: «В том (повстанческом. — Авт.) войске из государств Вашего королевского величества кажется должно быть немало людей и не только украинцев и казаков, но о некоторых почтенных людях говорят, что и они там»⁴⁸. Более краток текст рукописи из библиотеки в Курнике: «Говорят, что и из Польши немало у них (т. е. повстанцев. — Авт.) людей»⁴⁹. Не отдавая решительного предпочтения той или иной версии, отметим все же, что текст, цитируемый А. Гиршбергом (в сопоставлении со всеми вышеприведенными данными), как бы подытоживает изучаемую проблему и в отношении самого факта участия польско-литовских людей в восстании Болотникова, и в определении их социальной принадлежности.

Какова же была значимость контактов с Речью Посполитой в политике руководства повстанческого лагеря и какие цели эта политика преследовала? Для ответа на этот вопрос необходимо рассмотреть деятельность руководителей и представителей повстанческого лагеря по налаживанию контактов с различными кругами Речи Посполитой. Первые сведения о них относятся еще к началу — середине августа 1606 г. и содержатся в письме королевского духовника Барча нунцию Рангони от 2 сентября (23 августа). Ссылаясь на сообщение киевского епископа, Барч информировал нунция о том, что через Киев проехала депутация жителей Северщины, разыскивающая царя Дмитрия, члены которой убеждены в его спасении (сам епископ был уверен в обратном) и в том, что он скрывается в одном из польских замков⁵⁰. Видимо, об этом посольстве, а также о последующих сообщали польские сенаторы на переговорах с русскими послами: «А из Северы приехали многие люди и того Дмитрея ищут по государству государя нашего, а сказывают его жива, что он ушол, а вь его де место убит иной»⁵¹. Из приведенных скудных данных можно сделать некоторые заключения. Во-первых, инициативной стороной в установлении связей выступил повстанческий лагерь. Во-вторых, вполне очевиден мотив действий — разыскание лица, имя которого стало лозунгом восстания. Никаких других целей по приведенным свидетельствам (в частности, просьбы о помощи и т. п.) пока незаметно (в противном случае польские дипломаты вряд ли бы упустили еще одно средство давления на русскую сторону). В-третьих, судя по термину, употребленному киевским епископом и Барчем («депутация» жителей Северщины), можно предположить о сословном характере состава этих миссии⁵².

К чуть более позднему времени относятся известия о дипломатической инициативе «царевича Петра», появившегося в Путивле примерно в ноябре 1606 г.⁵³ По данным польских дипломатов, из Путивля была выслана в Киев грамота с извещением о предстоящем посольстве «Петра» к Сигизмунду III, в которой ставился вопрос о пропуске послов к королю. Сообщение об этом правительство получило от сына киевского воеводы князя Я. Острожского. Ни о целях предполагавшейся миссии, ни о ее составе польские сенаторы не могли (или не захотели, что менее вероятно) ничего сообщить русским послам⁵⁴. Скорее всего задуманное посольство имело задачей «известить» польское правительство о появлении нового представителя «царского корени» и его дальнейших намерениях. Показателен в этой связи строго официальный и традиционный путь в посылке посольства (запрос о пропуске и т. п.)⁵⁵.

После поражения повстанцев под Москвой во внешнеполитической деятельности восставших произошли изменения. В декабре 1606 — январе 1607 г. «царевич Петр» и центр в Путивле делают ряд попыток получить военную помощь из Речи Посполитой. Этим временем, видимо, следует датировать переговоры с запорожцами, сильный отряд которых (как было сказано выше) прибыл в Путивль не позднее второй половины января⁵⁶, и, возможно, приход наемных отрядов во главе с литвином Иваном Сторовским. В середине — конце декабря 1606 г. в восточных областях Речи Посполитой (Могилев и Орша) побывал «царевич Петр». Хотя он объявил оршанскому старосте А. Сапеге, что целью поездки являются розыски его дяди (царя Дмитрия) в Польше, и подробно проинформировал об обстоятельствах своего спасения, реальной задачей было скорее всего стремление выяснить на месте вопрос о возможностях получения военной поддержки со стороны различных кругов Речи Посполитой. Именно поэтому «Петр» уклонился от поездки к Сигизмунду III (А. Сапега собирался его отправить к королю), а его спутниками оказались местные «паны солдаты» Зенович и Сенкевич⁵⁷. Приблизительно в то же время у руководителей восстания возник план привлечь военные силы из белорусских воеводств Речи Посполитой. О нем мы узнаем из давно опубликованной грамоты наместника и воеводы Рославля князя Д.В. Масальского к Мстиславскому «державцу» Петру Пацу и «всем боярам Мстиславским, и служивым людем, и посадцким людем» о присылке на помощь повстанцам крупного военного отряда (1000 человек). В ней вопрос найма ратных сил из Речи Посполитой ставился на деловую основу; помимо обещания пожаловать таким «великим жалованьем, чего у вас на разуме нет» (выдача последнего откладывалась до воцарения «царя Дмитрия» и «царевича Петра» в Москве), предлагалось прислать 5 или 10 «лутчих людей», «чтоб нам с ними обо всем договоритца, а служилые ратные люди шли б за ними»⁵⁸. Грамота не имеет даты. Однако ясно, что она была составлена в период между концом (ноябрь—декабрь) 1606⁵⁹ и августом 1607 г.⁶⁰ Более точно датировать документ можно, сопоставив содержащиеся в нем предложения с конкретной ситуацией на различных этапах восстания. Это одновременно позволит понять, в чем заключались военные цели повстанцев.

Д.В. Масальский предлагал «литовским людям» идти походом «на государевых изменников, на Смолнян, на дорогобужан и на серпьян», так как «там будет добра многа». Очевидно, предполагалась организация большого похода из района Рославля в район смоленских пригородов. Тем самым исключается возможность отнесения этого документа к концу весны—лету 1607 г., так как в то время (как увидим далее) призывавшимся в Рославль военным отрядам ставились совсем иные задачи. Вместе с тем сам характер содержащихся в грамоте предложений, указывающий как будто на отсутствие в данный момент на Смоленщине детей боярских, заставляет связывать появление грамоты с той ситуацией, которая возникла на начальном этапе калужского периода восстания.

После поражения восставших под Москвой по маршруту их отступления была отправлена рать во главе с князем И.И. Шуйским, осадившая Калугу в начале 20-х чисел декабря⁶¹. Значительную ее часть (если не основное ядро) и составляли как раз дворяне и дети боярские из западных порубежных уездов России. Документально подтверждается участие в калужской осаде смольнян⁶², дорогобужан⁶³, белян⁶⁴ и детей боярских из Ржевы Володимеровы⁶⁵. Ход событий под Калугой детально исследован И.И. Смирновым⁶⁶. Грамота же Д.В. Масальского проливает некоторый свет на ответные планы повстанцев. Ясно, что в подобной ситуации посылка «вскоре, часа того, не мешкая», крупного Польско-Литовского отряда (в 1000 человек) на «государевых изменников, на Смолнян, на дорогобужан, и на серпьян» имела целью спровоцировать развал правительственной армии под Калугой. Замышляемые военные действия на указанной территории должны были иметь следствием отъезд из-под Калуги отрядов дворян и детей боярских названных уездов.

Можно думать, что призывы о помощи были направлены не только в Мстиславль, но и в другие порубежные города Речи Посполитой (Оршу, Витебск, Велиж). У нас нет прямых свидетельств о том, насколько полно были реализованы замыслы повстанцев. Вспомним, однако, что именно в марте Сигизмунд III обсуждал с Л. Сапегой вопрос о запрещении набора в пограничных воеводствах воинских отрядов и их перехода в Россию. События, породившие эту переписку, имели место ранее, в январе—феврале. В конце января — начале февраля Ю. Стадницкому было известно о разъезде смольнян из-под Калуги «по домам своим»⁶⁷. Сопоставляя эти данные, можно предположить, что отдельные акции в том духе, как их предлагала грамота князя Д.В. Масальского, были осуществлены⁶⁸.

Новые попытки привлечь на помощь восставшим военные силы с территории Белоруссии относятся уже к маю 1607 г. и связаны с ситуацией, сложившейся в районе Мещовска и Козельска, куда был послан отряд во главе с А.В. Измайловым. Маршрут похода устанавливается из сравнения двух редакций разрядных записей с данными «Нового летописца»⁶⁹, а его время — сопоставлением ряда других источников. Скорее всего, посылка войск Измайлова имела место одновременно или чуть позднее отправки рати князя И. Шуйского под Калугу. В ряде разрядов о ней говорится сразу после разряда армии И. Шуйского, а из приходо-расходных книг Иосифо-Волоколамского монастыря видно, что А. Измайлов был под Козельском около середины января 1607 г.⁷⁰ Цели этого похода вполне определенны: с одной стороны, заняв Мещовск и Козельск, обеспечивать безопасность царских войск под Калугой с западного и юго-западного направлений, а с другой — подготовить необходимый плацдарм для действий против восставших городов Брянщины и Северы.

Успех А. Измайлова был далеко не полным. Мещовск был им занят⁷¹, а многомесячная осада Козельска оказалась безрезультатной. Руководители восстания, как и правительство В. Шуйского, также придавали серьезное значение этому району. В конце апреля крупные отряды повстанцев были направлены на помощь Калуге и Козельску. Но если царские войска были разгромлены на Пчельне 3 мая, то А. Измайлов оказался удачливее калужских воевод. Он разбил отряд «воровских людей» во главе с князем М. Долгоруким. Однако удержаться под Козельском ему не удалось. Уход правительственных войск из-под Калуги вынудил и его снять осаду Козельска и отступить в Мещовск⁷². Пребывание войск Измайлова в Мещовске представляло непосредственную угрозу как Козельску, так и Калуге. Это хорошо осознавали руководители повстанческой армии. У них возник план организовать поход против Измайлова, в котором предполагалось использовать военные силы из Речи Посполитой, в частности отряд ротмистров Ботвиньи и Фурса, пришедший на службу к «царевичу Петру» в Рославль. Грамота «царевича Петра» от 27 мая 1607 г. хорошо раскрывает намерения повстанцев: ротмистрам Ботвинью и Фурсу предлагалось идти со своими ротами из Рославля на «сход ко бранским головам Третьяку Болобонову с товарыщи и шли с ним вместе под Мещоск и нашим делом промышляли з головами вместе заодин, а с под Мещоска шли в Колугу»⁷³. Таким образом, ближайшей целью было взятие Мещовска (или по крайней мере блокирование в нем войск Измайлова), а конечной задачей похода — усиление гарнизона Калуги (что было весьма своевременным и разумным после ухода Болотникова из нее)⁷⁴.

Стремление обеспечить себе поддержку населения пограничных районов Речи Посполитой особенно ясно отразилось в политике руководителей повстанческого лагеря в тульский период восстания. Примером может служить грамота князя Д.В. Масальского в Мстиславль к панам ротмистрам Ботвинью и Фурсу «и всем паном их войска всяким служилым людем». Рославльский воевода действовал в соответствии с указной грамотой из Тулы (доставленной в Рославль 29 июня) от имени царя Дмитрия Ивановича и царевича Петра Федоровича. Этой грамотой приказывалось «послати к вам в Литовские городы и писати о том, штоб вам, лучшим паном, собравшыся с великим войском с литовскими людьми итти государем нашем служити... против их царских изменников», «и велено нам (т. е. Масальскому. — Авт.) К вам послати посланцев своих из Рославля нароком и велено им кликати у вас в городе по многим торгам и по слободкам охочих всяких служилых людей». Набранные войска, «часы не медлючы» должны были идти на Тулу⁷⁵. Содержание передаваемой князем Д.В. Масальским указной грамоты из Тулы вообще близко к тексту циркулярного послания, адресованного, видимо, во все без исключения порубежные крепости, контролируемые восставшими. Единственно реальные черты вносит сам князь Масальский, указывая персональных адресатов своей грамоты. Обстановка, сложившаяся в связи с начавшейся осадой Тулы, с особой силой диктовала необходимость немедленного обращения за большой иностранной военной помощью, ибо внутренние ресурсы повстанцев были в значительной мере исчерпаны. Положение усугублялось тем, что правительство В.И. Шуйского мобилизовало весь господствующий класс России. Это стало очевидным для восставших после проигранных битв в начале июня 1607 г. (на Восьме и на речке Вороньей).

Анализируя сложный комплекс русско-польских контактов в 1606—1607 гг., следует отметить еще одно явление, которое, по-видимому, можно рассматривать как результат воздействия Крестьянской войны в России на отношение русского господствующего класса к польской королевской власти.

По свидетельству С. Жолкевского и польских дипломатов (в 1613 г.), еще во время правления первого самозванца московские бояре (князья Шуйские, Голицыны и другие) выражали недовольство Лжедмитрием I и желали бы видеть русским царем королевича Владислава⁷⁶. По воцарении В. Шуйского аналогичные настроения московского боярства (стремление свергнуть Шуйского и призвать на московский престол или самого Сигизмунда III, или Владислава) были переданы в Польшу московским послом князем Г. Волконским в 1606 — начале 1607 г. Сведения об этом сохранились в депешах папского нунция Симонетты и восходили к самому королю⁷⁷. В январе 1607 г. оршанский староста А. Сапега доносил королю о разговорах именитых русских купцов с торговцами Речи Посполитой в Смоленске. По его словам, они выражали удивление, что упускается столь удобный случай для захвата Смоленска, и утверждали, что «как скоро бы самое малое войско Вашей королевской милости пришло, тогда все те, как Смоленск, так и волости смоленские поддались бы королю его милости, так как этого Шуйского не хотят иметь государем»⁷⁸. Наконец, в упоминавшемся августовском донесении Олесницкого мы читаем: «Москва сама говорит, что поляки спят, хорошо бы [им] проснуться, быстро бы мы под одним королем с ними были. Когда прошел слух, что польские люди (о чем часто говорили) под Смоленск пришли и что им поддалось много пограничных замков, многим это очень приятно было слышать и ожидали [узнать], правда ли это случилось, желая, присоединившись к войску, поддаться польскому королю, к чему они очень стремятся, поскольку им по вкусу польские вольности»⁷⁹. Хотя посол не определяет той среды, откуда дошли до него подобные настроения, ссылка на привлекательную шляхетскую вольность в Речи Посполитой наводит на мысль, что они исходили из кругов московского боярства и столичного дворянства (с ними, собственно, то как с приставами, то как с официальными представителями русской стороны, то по иным делам и имел возможность сравнительно широко общаться Олесницкий). Как видим, часть самой верхушки господствующего класса России, некоторые представители наиболее видного купечества⁸⁰ на протяжении 1606—1607 гг. проявили устойчивую прокоролевскую позицию, доходившую даже до рекомендации немедленного начала открытой интервенции⁸¹. Чем питались подобные настроения? Вероятно, определенную роль здесь сыграли внутриклассовые противоречия, недовольство столичной знати характером эволюции русского самодержавия, видимо, со времени Ивана IV. Однако не это было главным в годы Крестьянской войны. Размах социального кризиса и открытого классового противоборства, поставивший под вопрос само существование данной социально-государственной системы, боязнь как бы «не быть побитыми от своих собственных холопей» — вот что побуждало указанные круги искать поддержки у польского короля, поступаясь национальными интересами ради сохранения своих классовых привилегий.

Итак, 1606—1607 годы характеризуются крайне сложным переплетением различных тенденций во взаимосвязях Речи Посполитой и России. Наряду с интенсивными официальными дипломатическими сношениями особый размах приобретают контакты политического характера самых различных групп населения обеих стран. Русскую сторону во всем комплексе взаимоотношений названных государств представляло не только правительство В. Шуйского или боярско-дворянская оппозиция, дипломатические действия которых демонстрируют вполне определенную связь задач их внешней политики с их классовой позицией в годы восстания под руководством И. Болотникова. Дипломатическую активность проявляли и руководители лагеря повстанцев. Последний, последовательно противопоставивший себя в политическом отношении правящему режиму, стремился включить в сферу своей компетенции и внешнеполитические связи в разных формах. Это — и поездки депутаций в Речь Посполитую для розысков якобы спасшегося царя Димитрия Ивановича, и попытки наладить правильные дипломатические отношения⁸², и, наконец, установление непосредственных связей с различными кругами местного населения.

Контакты различных руководителей повстанческого лагеря были подчинены задачам текущей борьбы с правительством Шуйского. С конца 1606 г. — момента поражения повстанцев под Москвой — вопрос об укреплении собственной армии за счет привлечения военных сил с территории Речи Посполитой (прежде всего, конечно, запорожских казаков, но также и других профессионально обученных военному делу людей) занял важное место в деятельности центра восстания. На протяжении 1607 г. именно в расчете на получение крупной помощи из-за рубежа был задуман ряд важных акций, направленных против армии Шуйского. Особенно усилилась эта деятельность в период борьбы за Тулу, когда была сделана попытка собрать на территории пограничных воеводств Речи Посполитой «великое войско», которое позволило бы восставшим отразить наступающие войска Шуйского.

Бесспорной новостью в дипломатической деятельности руководителей восстания с зимы—весны 1607 г. было непосредственное обращение к различным группам населения (запорожским и украинским казакам, «всяким служилым и охочим людем», мещанам, а также «лучшим» панам, местным боярам и профессиональным наемникам) восточных воеводств Речи Посполитой через голову центральных и местных органов власти.

Каковы же результаты этой деятельности?

Если запорожское казачество — группа населения Речи Посполитой, наиболее близкая по своему социальному положению и классовым устремлениям основной массе повстанцев, — активно от кликнулось на призывы и большие казацкие отряды были, по-видимому, существенным компонентом повстанческой армии (особенно в калужский период восстания)⁸³, то попытки получить военную помощь с территории Белоруссии не привели к столь значительным результатам. Дело в том, что в этих районах такая социальная группа, как казачество, отсутствовала; единственной силой, которая могла бы здесь оказать военную помощь повстанцам, была мелкая шляхта. В поисках средств для поддержания своего социального положения она уже давно поставляла из своей среды профессиональных наемников в соседние страны. Однако как раз в период восстания под руководством Болотникова эти группы шляхты имели полную возможность найти себе применение внутри страны: пока продолжался рокош Жебжидовского, борющиеся политические группировки не жалели усилий и средств для привлечения наемников шляхтичей на свою сторону⁸⁴. К тому же данные слои шляхты обладали высоко развитым чувством принадлежности к господствующему классу, что не могло не ограничивать масштабы и характер их контактов с повстанцами⁸⁵. Лишь отдельные наемные отряды приняли участие в военных действиях на стороне восставших.

Выявленный комплекс материалов, связанный с русско-польскими контактами 1606—1607 гг., прежде всего рославльские документы и донесение Олесницкого⁸⁶, содержат также ценные сведения, позволяющие более точно, чем это было сделано в литературе, охарактеризовать руководство восстанием, характер связи повстанческого центра с местными органами власти, и, наконец, формальный статус этих органов и их фактические взаимоотношения с основной массой крестьянского населения.

О руководящем ядре повстанцев в Туле пространно рассуждает в своем донесении Н. Олесницкий. Он отмечает: «Гетманов они имеют — князя Масальского, который при Дмитрии был назначен послом в Польшу, другого — Болотника, третьего — Кохановского, который, будучи в Москве с паном канцлером литовским, там остался, четвертого — Зубцова, которых всех рыцерство очень хвалит»⁸⁷.

Данные сведения, указывающие на большую, чем ранее считалось, роль в руководстве восстанием таких лиц, как С. Кохановский и Ю. Беззубцев (Зубцов по Олесницкому), хорошо согласуются со сведениями недавно открытого источника, как «Бельская летопись»⁸⁸. Новым является указание Олесницкого на то, что в числе главных руководителей повстанцев в Туле был князь Масальский, хотя посол явно неверно отождествляет его с князем В.М. Рубцом-Масальским⁸⁹. Несмотря на это неверное отождествление, сообщение Олесницкого хорошо согласуется с известными данными об активном участии ряда представителей этого рода в движении под руководством Болотникова. Присутствие Масальских в повстанческом лагере не случайно. Именно их род резко возвысился в правление первого самозванца, и с его падением они теряли слишком многое. Трое Масальских принимали активное участие в военных действиях на стороне восставших, занимая высокие командные посты⁹⁰.

Особенно интересны рассуждения Олесницкого о том, кто возглавлял восстание. На основании слухов, до него доходивших, он приводит три варианта. Первый — что во главе восстания «должны быть сами северяне, которые будучи недовольны Шуйским сражаются с ним из-за того, что он изменнически и без вины дал убить Дмитрия, но это недостоверно, так как при Шуйском много думных бояр и дворян из Северской земли». Второе предположение — глава восстания — «царевич Петр», «которого северяне хотят иметь своим государем, и он действительно находится там (в Туле. — Авт.) между ними». Олесницкий это предположение также отвергает, ибо Петр «столь большого войска собрать бы не мог, поскольку все считают его самозванцем». Сам посол более всего склоняется (хотя и в очень завуалированной форме) к тому, что Лжедмитрий I жив и руководит восстанием, хотя и отмечает, что «нет никого, кто бы видел его [своими] глазами»⁹¹.

Приведенные данные вряд ли имеют особое значение для объективного решения вопроса о руководстве восстанием — роль И. Болотникова и «царевича Петра» хорошо выяснена в советской историографии⁹². Интересны три момента донесения: 1) решительная позиция и авангардная роль жителей Северы (причем, как следует из документа, именно социальных низов и служилой мелкоты, ведь «многие думные бояре и дворяне» с Северы состоят при Шуйском); 2) активная поддержка ими «царевича Петра», несмотря на то, что «все считают его самозванцем»; 3) устойчивость слухов о спасении царя Дмитрия не только в лагере повстанцев, но и среди населения районов, находившихся под контролем В. Шуйского⁹³.

Рославльские документы также позволяют пополнить наши представления о руководящем центре повстанцев весной—летом 1607 г. Майская грамота сообщает нам имя дьяка болотниковцев в Туле Матвея Сомова (это вообще первое упоминание приказного лица такого чина в системе органов лагеря восставших). Происходивший из заметной дворянской фамилии пооцких уездов, он впоследствии стал крупным деятелем в лагере второго самозванца и известным приказным дельцом в царствование Михаила Романова⁹⁴.

Названная группа документов содержит также сведения и для решения вопроса о характере отношений центра восстания и местных властей⁹⁵. Отмеченная И.И. Смирновым прочная связь центра повстанцев с местными руководителями⁹⁶ прослеживается по рославльским документам еще более четко. Руководители восстания (в майской грамоте — «царевич Петр», а в июньской — «царь Димитрий Иванович и царевич Петр»)⁹⁷ отдают распоряжения местным властям как по военно-тактическим, так и по дипломатическим вопросам. Судя по всему, связи между центром восстания и местными органами были достаточно интенсивными, а их форма столь же традиционна, как и сама сохраненная структура административных и военных органов и чинов. Сама традиционная привычность каналов поступления информации в руководящий центр и способов доведения принятых решений до непосредственных исполнителей и местных органов уже гарантировала определенную эффективность в военных и иных действиях повстанцев. Эта эффективность резко возрастала пропорционально той роли, которую играли в том или ином районе органы местного сословного представительства (особенно при преобладании в них представителей от посадских людей, служилых людей по прибору, крестьянства). Рославльские документы (в сопоставлении с уже известными материалами) дают основание судить о характере и структуре местных органов власти на территории восставших.

Так, выясняется, что на протяжении 1607 г. вплоть до самого конца восстания воеводой Рославля был князь Д.В. Масальский⁹⁸, который во многом способствовал установлению и поддержанию постоянных контактов повстанцев с Речью Посполитой. Майская грамота «царевича Петра» упоминает среди приказных лиц Рославля наряду с князем Д.В. Масальским Льва Челюсткина. Последний — представитель местной дворянской фамилии известен по источникам с 1586 г.⁹⁹ и был, видимо, осадным головой¹⁰⁰. Специфичность сохранившихся документов по Рославлю (все они связаны с внешнеполитической деятельностью повстанцев, причем рославльские власти выступают скорее как исполнители решений центра восстания) не дает возможности четко зафиксировать отсутствие или наличие местных сословных организаций. Однако некоторые особенности грамоты Д.В. Масальского П. Пацу позволяют предположительно выяснить эту сторону дела. Документ содержит целый ряд элементов, необычных для грамоты, направляемой русским пограничным воеводой пограничному державцу Речи Посполитой. Так, судя по заголовку грамота была направлена за рубеж, как было в обычае, от имени самого князя Масальского, однако в противоречии с этим в конце документа читается: «А мы вам, великим паном, челом бьем, а послали мы о том к вам посланцов своих». Это, естественно, приводит к предположению, что в действительности посылка грамоты была делом не только одного воеводы, но и участвовавших вместе с ним в управлении городом и уездом представителей сословных групп. Обращает на себя внимание и та особенность, что с грамотой к Пацу был отправлен не один из местных детей боярских (как это обычно делалось), а посадские люди Д. Сухоносов и Г. Кровопусков, что, возможно, указывает на участие при составлении грамоты представителей рославльских горожан. Наконец, необычно для традиционных документов такого рода и само обращение грамоты: «Во Мстиславль державцу Петру Паце и всем бояром Мстиславским и служивым людем и посадцким людем». Думается, что появление в грамоте этого перечня станет понятным, если сопоставить данный документ с фрагментами переписки участников восстания в Поволжье. Отписки из Нижнего Новгорода в Арзамас идут от имени «князей, дворян, детей боярских, бортников, мордвы и всяких служилых людей». Их адресат (помимо «воровских воевод» Б.И. Доможирова и В.И. Ковернева) — «князья, дворяне, дети боярские, мурзы и все посадцкие люди». Решение о посылке военной помощи из Арзамаса в Нижний Новгород принимается «по указу царя Дмитрия Ивановича» и «по приговору дворян, детей боярских, всяких служилых людей, земских посадских и волостных людей»¹⁰¹. Эти перечни ясно говорят о том, что на охваченной восстанием территории наблюдалось оживление деятельности различных сословных групп, включая и самые низшие, которые привлекаются местным руководством повстанцев для обсуждения и принятия решений. Если рославльский воевода использовал аналогичный перечень в грамоте, посланной за рубеж, то очевидно, что такая форма обращения была обычной для документов, посылавшихся в 1606—1607 гг. в Рославль и из Рославля (и скорее всего типичной для значительной части документации повстанцев).

Все эти соображения, думается, позволяют сделать вывод, что межсословное объединение населения Рославльского уезда («рославцы дворяне и дети боярские и стрельцы и казаки и пушкари и затинщики и всякие посадцкие и жилетцкие люди»), о существовании которого ясно свидетельствует грамота от 3 сентября 1611 г.¹⁰², существовало уже в период восстания Болотникова и активно взаимодействовало с местной администрацией повстанцев. Несомненно, что в 1611 г. в этой организации руководящим элементом и формально, и фактически были дворяне. Вероятно, в период восстания под руководством Болотникова реальные отношения между отдельными сословными группами рославльского населения, а также их взаимоотношения с местными органами власти должны были носить иной характер.

Некоторые предположения на этот счет позволяет высказать свидетельство одного весьма интересного документа, относящегося, правда, ко времени несколько более позднему. Имеем в виду донесения А. Гонсевского от конца июля 1609 г. Сигизмунду III, написанные после его похода в район Великих Лук¹⁰³. Он имел неоднократные беседы с великолукским тушинским воеводой (им был, по показаниям русских источников, Федор Михайлович Плещеев)¹⁰⁴, который обрисовал положение дворян (формально находившихся у власти) в самых мрачных красках: «Наши собственные крестьяне нам панами стали, нас самих умерщвляют, убивают, жен, детей и имущество наше себе берут¹⁰⁵. Здесь, на Луках, воеводу одного, который передо мной был, на кол посадили, бояр лучших били, повешали и истребили, и теперь всем сами крестьяне владеют. А мы из их рук, хотя мы и воеводы, на все смотрим. Людей военных при нас совсем нет, кроме тех крестьян, которых ты сам вчера видел»¹⁰⁶.

События, о которых упоминал Ф.М. Плещеев (убийство воеводы), происходили в июле 1608 г. и были связаны с деятельностью самого Плещеева по приведению к крестоцелованию Лжедмитрию II населения Лук, Невля и Заволочья 12 июля. Активное участие всех местных сословных групп в происходящих событиях явно отражено в грамоте Ф.М. Плещеева от 15 июля на Усвят, где скрупулезно перечислены все сословные группы и даже группки, целовавшие крест самозванцу¹⁰⁷. Таким образом, в соответствующих условиях развитие форм местного сословного представительства способствовало укреплению позиций социальных низов. «Дворяне и дети боярские» здесь названы среди представителей различных сословных групп на первом месте, но это формальное «первенство» никак не отвечало фактическому положению. Формально находившиеся у власти воеводы во многом были вынуждены действовать в соответствии с желаниями социальных низов. В 1609 г. такая ситуация могла возникнуть лишь в особых условиях (при численном и военном преобладании крестьян и территориальной удаленности Великолукского уезда от самого Тушинского лагеря, где были сосредоточены русские и польские феодальные круги тушинцев).

Но в более ранний период, в 1606—1607 гг., когда классовая борьба достигла своей кульминационной точки, есть все основания считать такое соотношение типичным для большей части территории, охваченной восстанием. Это положение косвенно подкрепляется и сообщениями Олесницкого, который отмечает и бегство с территории Северской земли представителей господствующего класса («много бояр думных и дворян северских при Шуйском»), и активную поддержку восставших со стороны крестьян («северяне и хлопство мощно» поддерживают противников Шуйского)¹⁰⁸. Это свидетельство тем более ценно, что исходит от наблюдателя, равнодушного к социальной стороне событий и готового все объяснить династическими причинами. Очевидно, классовые антагонизмы в русском обществе в период восстания под руководством И. Болотникова выразились столь четко, что не могли не отразиться невольно даже в сообщениях Олесницкого.

Примечания

1. И.И. Смирнов. Восстание Болотникова. 1606—1607. М., 1951. Уточнения ряда выводов по вновь обнаруженным материалам были сделаны исследователем в последующих работах: он же. Краткий очерк истории восстания Болотникова. М., 1953; он же. Крестьянская война 1606—1607 гг. — И.И. Смирнов, А.Г. Маньков, Е.П. Подъяпольская, В.В. Мавродин. Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв. М.—Л., 1966; он же. Из истории восстания Болотникова. — «История СССР», 1966, № 3; он же. Когда был казнен Илейка Муромец? — «История СССР», 1968, № 4.

2. См. итоговую статью: «О Крестьянской войне в Русском государстве в начале XVII в.» — «Вопросы истории», 1961, № 5, стр. 102—120.

3. В этом отношении весьма показательны русские нарративные источники. Дедо объясняется просто: массовое участие польских магнатов и шляхты в действиях второго самозванца, история открытой интервенции польско-литовских феодалов с осени 1609 г. заслонили в сознании авторов (за небольшим исключением), писавших свои сочинения уже после «смуты», гораздо менее многочисленные факты действий выходцев из Речи Посполитой на стороне восставших в 1606—1607 гг.

4. Это наиболее характерно для книги А. Гиршберга «Марина Мнишек» (М., 1908); см. также: W. Sobieski. Żółkiewski na Kremlu. Kraków. 1920 и многие другие.

5. Исследователь использует как основной аргумент грамоту князя Р. Ружинского московским воеводам. Думается, что он не учел в полной мере цель послания и его адресатов (РИБ, т. II, № 93; И.И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 509, 510).

6. Так остались неоцененными известия «Нового летописца» и других источников о массовом участии запорожского казачества в армии «царевича Петра» (И.И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 373—374, 387—388), свидетельство дипломатических источников о намечавшемся посольстве царевича Петра к Сигизмунду III (там же, стр. 373). Не было проанализировано основное содержание недатированной грамоты рославльского воеводы кн. Д.В. Масальского в Мстиславль, которую И.И. Смирнов использовал только для уточнения территории восстания (там же, стр. 195).

7. Подчеркнем, что майская грамота «царевича Петра» — пока единственный документ, прямо исходящий от его имени и непосредственно отразивший деятельность повстанческого центра.

8. Целый ряд явлений, связанных как со взаимоотношениями восставших с различными социальными силами Речи Посполитой, так и с их внутренней политической организацией во время восстания генетически восходит к аналогичным явлениям первого этапа Крестьянской войны в России начала XVII в., чему посвящена особая статья, подготовленная к печати.

9. Исключением является исследование Я. Мацишевского (J. Maciszewski. Polska a Moskwa, 1603—1618. Opinie i stanowiska szlachty polskiej. Warszawa, 1968). В соответствии с целью своего исследования — показать отношение широких кругов шляхты к подготовке и осуществлению польско-литовской интервенции в Россию — автор приводит немало фактических материалов (в значительной части впервые введенных им в научный оборот), характеризующих отдельные аспекты внешней политики Сигизмунда III по отношению к России в 1606—1607 гг. (в частности, очень подробно изучена этим исследователем пропагандистская деятельность правительства Речи Посполитой). Но систематического рассмотрения русско-польских дипломатических контактов 1606—1607 гг. работа Мацишевского, естественно, не дает, поскольку это не входит в задачи автора.

10. К концу царствования самозванца, наоборот, резко возросла напряженность его отношений с королем.

11. Грамота смоленского воеводы, официально извещавшая польские власти о событиях в Москве, датирована 21 мая (Biblioteka im. Raczyńskich w Poznaniu, rkp. 34, k. 163).

12. П. Пирлинг. Из Смутного времени. Статьи и заметки. СПб., 1902, стр. 103—106.

13. «Сборник РИО», т. 137, стр. 288.

14. П. Пирлинг. Из Смутного времени, стр. 103.

15. H. Wisner. Litwa wobec rokoszu. — «Kwartalnik Historyczny», 1972, № 2, str. 289—290; J. Maciszewski. Polska a Moskwa, str. 114—113.

16. ЦГАДА, ф. 389 (Литовская метрика), кн. 289, лл. 289 об. — 290.

17. Русское посольство, пробыв три с половиной месяца под Гродно, было допущено в Краков только к середине декабря («Сборник РИО», т. 137, стр. 301, 312, 313).

18. Послы знали о разъезде с рокоша уже в начале сентября («Сборник РИО», т. 137, стр. 303).

19. Там же, стр. 307. Еще бо́льшую информированность продемонстрировали польские сенаторы во время переговоров в конце декабря: они уже точно знали о пребывании на Севере «государя Петра», который «осел Северу по Брянский лес и городы поймал» и «достовает государьства Московского на Дмитрея» (там же, стр. 330, 336—337).

20. «Сборник РИО», т. 137, стр. 296—298 (Ответная грамота русским послам); стр. 328 и далее (Ответы польских представителей на переговорах 26 и 29 декабря).

21. Там же, стр. 330, 343—346. Очень интересно, что русские послы при переговорах по вопросу о «царевиче Петре» пытались воздействовать на чувство классовой солидарности у польских магнатов. Связывая появление «царевича Петра» с действиями волжских и терских казаков с 1604 г. и по настоящее время, они сравнивали эти события с восстанием под руководством С. Наливайко на Украине, доводя эту аналогию до конца (как король разбил восставших и казнил «головных воров», так и «государь наш царское величество с такими воры управитца»). Именно в связи с этим русские послы настаивали на том, «чтобы государь ваш король и вы, паны-рада, от таких воров к себе и их самих не приимали, и ничем не вспомогали, и людем короны Польские и Великого княжества Литовского заказали, к ним приставать не велели...» («Сборник РИО», т. 137, стр. 351—352).

22. Там же, стр. 301, 306, 307, 312, 313 и др.

23. «Сборник РИО», т. 137, стр. 349.

24. Там же, стр. 365.

25. О внутриполитической ситуации в Польше в первой половине 1607 г. см.: J. Maciszewski. Sejm roku 1607 i załamanie plańow reformy państwa. — «O naprawie Rzeczypospolitej (XVI—XVIII w.)». Warszawa, 1965.

26. «Сборник РИО», т. 137, стр. 359—361. Очевидна связь между этими заверениями в лояльности и известием о поражении повстанцев.

27. Подробнее о таких фактах см. ниже.

28. Подробный пересказ и анализ этого документа см.: J. Maciszewski. Polska а Moskwa, str. 125—127. О проявлении аналогичных настроений в публицистике королевского лагеря см. там же, стр. 116. 128—129.

29. J. Maciszewski. Polska a Moskwa, str. 131—132.

30. АЗР, т. IV, № 172, стр. 259—260. 19 сентября 1607 г. универсал с подобным содержанием был послан панам, шляхте и мещанам Оршанского повета (ЦГАДА, ф. 389, кн. 289, лл. 338—339).

31. Верительная грамота польско-литовским послам датирована 22 мая.

32. ПСРЛ, Т. XIV, ч. 1, стр. 74.

33. О времени похода «царевича Петра» из Путивля в Тулу и датах последовавших за этим битв на Вырке и при Серебряных Прудах см.: И.И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 374—381; см. также: А.А. Зимин. К изучению восстания Болотникова. — «Проблемы общественно-политической истории России и славянских стран. Сборник статей к 70-летию академика М.Н. Тихомирова». М., 1963, стр. 210, а также соображения В.И. Корецкого, привлекшего свидетельство новооткрытой им «Бельской летописи» (В.И. Корецкий. Новое о крестьянском закрепощении и восстании И.И. Болотникова. — «Вопросы истории», 1971, № 5, стр. 137).

34. «Сборник РИО», т. 137, стр. 380; И.И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 374, прим. 3.

35. И. Масса. Краткое известие о Московии в начале XVII в. М., 1937, стр. 167.

36. Ср. рассказ И. Массы о событиях после битвы под Добрыничами: все пленные из московских казаков по приказу воевод были казнены, а плененных поляков (среди них должно было быть немало запорожских казаков) отправили в Москву (И. Масса. Указ. соч., стр. 90).

37. М.Н. Тихомиров. Новый источник по истории восстания Болотникова. — «Исторический архив», т. VI. М.—Л., 1951, стр. 117. Сходное описание битвы на Вырке дает и «Бельская летопись» («Вопросы истории», 1971, № 5, стр. 149).

38. М. Грушевський. Історія України — Руси, т. VII. Київ—Львів, 1909, стр. 209—210, 223—224; В.А. Голобуцкий. Запорожское казачество. Киев, 1957, стр. 139.

39. И.И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 380—381. А.А. Зимин (указ соч., стр. 210) датирует сражение при Серебряных Прудах началом марта.

40. «Изборник славянских и русских сочинений и статей, внесенных в хронографы русской редакции». М., 1869, стр. 334, 337.

41. РИБ, т. I, стб. 121; К. Буссов. Московская хроника. М.—Л., 1961, стр. 144; И.С. Шепелев. Место и характер движения И.М. Заруцкого в период Крестьянской войны и польско-шведской интервенции. — «Крестьянство и классовая борьба в феодальной России». Сборник статей памяти И.И. Смирнова. Л., 1967, стр. 227—228.

42. И.И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 159—163. Вывод этого исследователя подтверждает запись в расходной книге Разрядного приказа (до 18 октября) о посылке грамот (видимо с призывами о переходе на сторону правительства) в Мещовск, Серпейск и Воротынск. (А.А. Зимин, Р.Г. Королева. Документ Разрядного приказа. — «Исторический архив», т. VIII. М., 1953, стр. 30). Воротынск не назван И.И. Смирновым в списке городов, участвовавших в восстании.

43. Для того чтобы обсуждать в марте 1607 г. с Л. Сапегой вопрос о необходимости рассылать универсалы с запретом набирать военные отряды для их перехода на территорию России, король должен был располагать более ранней информацией о подобных явлениях.

44. Biblioteka im. Raczyńskich, rkp. 34, k. 67.

45. Там же, k. 67 v.

46. АМГ, т. I, стр. 472, 561, 563, 565. Татарин Фурс, видимо, принадлежал к разряду служилых литовских татар.

47. Польские послы пытались поддерживать постоянные контакты со своим правительством. По источникам можно отметить три случая посылки ими информации в Польшу. Первый — в июне—июле 1606 г. при высылке польских жолнеров и некоторых лиц из их свиты. О втором сообщает И. Масса (указ. соч., стр. 168), упомянувший в записях о событиях за март 1607 г. об успешном побеге с Посольского двора 8 поляков из свиты послов. Донесения, переданные при этом в Польшу, пока не разысканы или они не сохранились. Не случайно, что описание событий в России в сообщении от 8 августа начинается с 8 апреля (29 марта ст. ст.). Третье послание было, видимо, переслано в Польшу с кем-то из купцов, переведенных 10 августа (н. ст.) с Посольского двора на гостиный двор и затем через 8 дней отправленных в Речь Посполитую («Сказания современников о Дмитрии самозванце», ч. 1. СПб., 1859, стр. 220). Источниковедчески существенно, что многие сведения записок Паерле (он также находился при польских послах) за весну 1607 г. совпадают с известиями донесения Олесницкого.

48. А. Гиршберг. Марина Мнишек. М., 1908, стр. 50.

49. Biblioteka PAN w Kórniku, rkp. 1539, k. 401.

50. П. Пирлинг. Дмитрий самозванец. М., 1912, стр. 400 (дата письма — на стр. 402). Не касаемся слухов о спасении Лжедмитрия I, распространявшихся в Польше самими поляками.

51. «Сборник РИО», т. 137, стр. 330.

52. Сословные органы повстанцев в Путивле предпринимали попытки установления связей с Речью Посполитой еще в период борьбы первого самозванца с Б. Годуновым в начале 1605 г.

53. Ноябрь как дату прибытия Петра с казаками в Путивль косвенно подтверждают следующие данные. 14 ноября (ст. ст.) из Ярославля бежал поляк из свиты Мнишков. К 5 января он уже был во Львове, но по дороге в Польшу побывал в Путивле, где застал «царевича Петра». Прибытие беглеца в Путивль, видимо, произошло в конце ноября — самом начале декабря, иначе трудно объяснить, как он мог успеть быть в самом начале января во Львове (П. Пирлинг. Исторические статьи и заметки. СПб., 1913, стр. 46—47).

54. «Сборник РИО», т. 137, стр. 330, 346, 332.

55. Посольство «царевича Петра», видимо, так и не состоялось, скорее всего из-за охарактеризованной выше позиции польского двора к концу 1606 г.

56. Очень маловероятно, что приход запорожцев произошел без предварительной договоренности.

57. А. Гиршберг. Указ. соч., стр. 49—30. Все эти сведения сообщал А. Сапега в своих январских донесениях.

58. АН, т. II, № 75, стр. 101.

59. Поскольку князь Д.В. Масальский именует себя наместником и воеводой царя Дмитрия Ивановича и царевича Петра Федоровича, то это могло иметь место не ранее ноября—декабря 1606 г. (см. выше).

60. В августе 1607 г. в Рославле уже распоряжались именем Лжедмитрия II (Масловский архив. — «Чтения ОИДР», 1916, кн. 2, отд. I, стр. 74).

61. И.И. Смирнов. Восстание Болотникова, стр. 333—334. По «Бельской летописи», посылка армии произошла до 25 декабря («Вопросы истории», 1971, № 5, стр. 149); см. также: А.А. Зимин. Указ. соч., стр. 209.

62. Е.И. Вайнберг. Челобитные смоленского помещика — участника похода против Болотникова. — «Исторический архив», т. VIII. М., 1953, стр. 68.

63. РИБ, т. II, № 172, стб. 703—704.

64. См. соображения В.И. Корецкого. — «Новое о крестьянском закрепощении...», стр. 136—137.

65. «Памятники обороны Смоленска». — «Чтения ОИДР», 1912, кн. 1, стр. 247—248.

66. Из новых фактов можно только упомянуть сведение письма Олесницкого следующего содержания: «Под замком Калуга 8 апреля (29 марта ст. ст.) потерял Шуйский множество людей и взят у него лагерь, в котором было самих пушек 160» (Biblioteka w Kórniku, rkp. 1539, k. 401 v.). Если только это не хронологическая ошибка польского посла (описание очень напоминает события, связанные с поражением правительственных войск на Пчельне 3 мая и отходом правительственных войск из-под Калуги), то тогда рассказ следует отнести к вылазке болотниковцев при подрыве подмета (примета).

67. «Сборник РИО», т. 137, стр. 380.

68. Может быть, в них участвовали уже знакомые паны ротмистры Ботвинья и Фурс, так как в грамоте «царевича Петра» от мая 1607 г. упомянуты их «прежнее раденье и службы».

69. С.А. Белокуров. Разрядные записи за Смутное время (7113—7121 гг.). М., 1907, стр. 158, 143, 214; см. также ПСРЛ, т. XIV, ч. 1, стр. 73.

70. С.А. Белокуров. Разрядные записи..., стр. 143, 214; «Восстание Болотникова». Документы и материалы. М., 1959, стр. 310.

71. ПСРЛ, Т. XIV, ч. 1, стр. 74.

72. Там же, стр. 74; см. также: С.А. Белокуров. Разрядные записи..., стр. 158 и др.

73. Biblioteka im. Raczyńskich, rkp. 34, k. 69.

74. Трудно сказать, были ли вообще реализованы намеченные меры. В конце июня ротмистры уже были в Мстиславле (см. далее), а Мещовск оставался под правительственным контролем еще осенью 1607 г.

75. Biblioteka im. Raczyńskich, rkp. 34, k. 67 v. В списке грамоты существует непонятная путаница дат. После грамоты князя Д.В. Масальского указана дата 22 июня 1607 г., в самом же ее тексте упомянуто о привозе указной грамоты из Тулы в Рославль от 29 июня. Отдаем предпочтение последней дате, так как в условиях начавшейся осады Тулы доставка грамот из нее была делом отнюдь не легким и не быстрым.

76. «Записки гетмана Жолкевского о Московской войне». СПб., 1871, стр. 9—10; «Сборник РИО», т. 142, стр. 390—391. Настроения боярских кругов в пользу королевича были переданы через гонца самозванца И. Безобразова, имевшего по данному вопросу доверительную беседу с А. Гонсевским.

77. П. Пирлинг. Димитрий самозванец, стр. 421.

78. Muzeum Narodowe w Krakowie. Oddział: Zbiory Czartoryskich», № 342, k. 79.

79. Biblioteka w Kórniku, rkp. 1539, k. 402 v.

80. Основная масса посадских людей Смоленска вряд ли согласилась бы с такими пожеланиями части купеческой верхушки (свидетельство чему героическая оборона Смоленска в 1609—1611 гг.). К тому же по польским источникам времени осады Смоленска и многие зажиточные купцы проявляли непреклонность и решимость сражаться до конца.

81. Следует, правда, учитывать, что все вышеупомянутые документы так или иначе исходят из самих польских кругов, заинтересованных и готовивших эту открытую интервенцию. Кроме того, в отдельных случаях (как, например, с гонцом И. Безобразовым) надо иметь в виду возможную двойную политическую игру. Боярские круги, готовившие заговор против самозванца, подобными действиями, помимо всего прочего, пытались его лишить польской поддержки (или хотя бы ослабить ее). Поэтому скорее всего определенные преувеличения есть во всех цитированных известиях. Однако наличие явно выраженных прокоролевских симпатий в высшей среде господствующего класса в России несомненно.

82. Попытки установления дипломатических связей повстанцами, возможно, не ограничивались Речью Посполитой. Весной 1607 г. правительство В. Шуйского было крайне обеспокоено возможными контактами повстанцев с крымским ханом, что ярко отразилось в правительственной документации, связанной с предполагавшейся отправкой в Крым гонца С. Ушакова в апреле 1607 г. («Акты времени правления царя Василия Шуйского». М., 1915, стр. 243—244, 246, 250, 251, 262, 263—264).

83. Необходимо также учитывать возможность влияния на повстанцев идей и организации запорожского казачества.

84. См. на этот счет весьма красноречивые высказывания типичного представителя данного слоя шляхты ротмистра С. Маскевича («Сказания современников о Дмитрии самозванце», изд. 3-е, ч. 2. СПб., 1839, стр. 19).

85. О положении мелкой шляхты в Речи Посполитой второй половины XVI — начале XVII в. см.: W. Czaplinski. Propaganda w służbie wielkich planów politycznych в сборнике статей того же автора «O Polsce siedemnastowiecznej. Problemy i sprawy». Warszawa, 1966.

86. Донесение Олесницкого интересно также рядом сообщений о событиях начального времени тульского периода восстания, характеризующих военную сторону событий. Он сообщает об отправке наряда из Москвы под Тулу (10 июня ст. ст.) и об успешной вылазке осажденных (19 июня), когда они захватили 20 пушек в лагере противника. Интересны и его оценки военных сил обеих сторон: у повстанцев, по его мнению, «войска гораздо меньше, чем у Шуйского, но [они] сильнее военными людьми», а в армии Шуйского преобладает пехота и очень плоха конница. С его сообщениями, однако, надо обращаться осторожно, так как посол склонен путать факты, преувеличивать результаты отдельных инцидентов и т. д.

87. Biblioteka w Kórniku, rkp. 1539, k. 402.

88. В «Бельской летописи» с января 1607 г. Беззубцев и Кохановский выступают постоянно военными руководителями крупных операций («Вопросы истории», 1971, № 5, стр. 149, 150, 151, 152).

89. В 1607 г. князь В.М. Рубец-Масальский был воеводой в Кореле.

90. Помимо князя Д.В. Масальского, «князь Василий Федоров сын Александров Масальский» (смертельно ранен в битве на Вырке) и князья Иван Львович и Иван Данилович Масальские. Один из них руководил войском повстанцев в битве при Серебряных Прудах и был взят в плен («Изборник», стр. 334), другой, видимо, находился в Туле вплоть до ее падения (Масальского в числе гетманов повстанцев при осаде Тулы называет Олесницкий, неверно отождествляя его с князем В.М. Рубцом-Масальским).

91. Biblioteka w Kórniku, rkp. 1539, k. 402. В связи с этим Олесницкий подтверждает факты обращения правительственной стороны к повстанцам с просьбами о предъявлении царя Дмитрия: «...а что самое странное, что сам Шуйский и его «факция» спрашивают о нем, а они несомненно об этом должны были бы знать, и домогались не раз у противной стороны, чтобы могли его увидеть, желая ему челом ударить, если бы был жив, но этого не получили...» Скорее всего имеется в виду известный эпизод в период осады Москвы болотниковцами.

92. Эту историографическую оценку роли И.И. Болотникова в руководстве восстанием подтверждает не привлекавшееся ранее свидетельство. По словам смоленского дворянина Н. Еуфимьева, в ноябре 1610 г. «воцарился де Михаила Борисович (Шеин. — Авт.) ныне в Смоленске так же, что Болотников в Туле и Болотников де смерти на себя дождался ж». Показательно, что сравнение Шеина с Болотниковым было вызвано реквизициями запасов хлеба и другого имущества у смоленских дворян в период осады города, как поступал и И. Болотников, конфискуя движимое имущество и запасы у дворянских элементов в Туле в 1607 г. («Памятники обороны Смоленска», стр. 114, 224—225).

93. Очень показательна классовая ограниченность Олесницкого. В его интерпретации длительность и размах борьбы подтверждает слух о спасении Дмитрия, ибо любого другого «Шуйский легко удовлетворил бы... какой-либо провинцией», Дмитрий же, желая владеть всем государством, «не перестанет воевать, пока его не займет». Других причин, в первую очередь социальных, Олесницкий не замечает.

94. Точно происхождение Матвея Михайловича Сомова не можем определить (о его отчестве см.: «Изборник», стр. 365). О Сомовых, преимущественно выборных дворянах по Лихвину, Козельску, Белеву, Болхову и др. см.: ЦГАДА, ф. 210, Московский стол, стб. 751, столпик 3, л. 61; В.Н. Сторожев. Материалы для истории русского дворянства, вып. 2. М., 1908, стр. 63, 132, 133. О политической, приказной и дипломатической деятельности М.М. Сомова в 1610—1634 гг. см.: «Арзамасские поместные акты». М., 1916, стр. 345—351, 354—369; «Утверженная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова». М., 1906, стр. 82; АМГ, т. I, стр. 95; С.К. Богоявленский. Приказные судьи XVII века. М.—Л., 1946, стр. 31—33, 46, 67; «Изборник», стр. 362, 365.

95. Поволжские отписки менее интересны в этом плане. Зато они дают очень важный материал о взаимных связях местных органов власти различных повстанческих районов.

96. И.И. Смирнов. Из истории восстания Болотникова, стр. 72—73, 78.

97. Исходя из такого различия, можно предположить, что еще 27 мая И. Болотникова в Туле не было. Как установил И.И. Смирнов, документы от имени «царя Дмитрия» рассылались именно Болотниковым (И.И. Смирнов. Из истории восстания Болотникова, стр. 72). И. Масса (указ. соч., стр. 170) сообщает, что после снятия осады с Калуги Болотников отправился в Путивль, а уже потом в Тулу. Еще 17 мая в Москве не знали о местопребывании Болотникова (А.А. Зимин, Р.Г. Королева. Указ. соч., стр. 51—52).

98. Когда и как попал князь Д.В. Масальский в лагерь повстанцев, неизвестно. Последнее его известное назначение перед восстанием (в марте—июне 1606 г.) — вторым воеводой полка левой руки берегового разряда (в Кашире) («Разрядные записи», стр. 80, 83 и др.).

99. Масловский архив, № 14, стр. 21. В ноябре 1610 г. Л.И. Челюсткин получил грамоту от Сигизмунда III на владение И. Баборыкова в Рославльском уезде. Последний служил второму самозванцу (АЗР, т. IV, стр. 389).

100. Можно было бы считать его также городовым приказчиком, но в документах от июля 1603 г. и августа 1607 г. (Масловский архив, № 86, 91) упоминается рославльский городовой приказчик Остафий Селиванов, который скорее всего занимал эту должность и между указанными двумя датами.

101. «Восстание Болотникова», стр. 207—210.

102. Масловский архив, № 98.

103. А. Гонсевский отправился к Великим Лукам на помощь тушинцам в намечавшемся походе на Торопец и Белую. В середине июля он вернулся в Польшу (И.С. Шепелев. Освободительная и классовая борьба в Русском государстве в 1608—1610 гг. Пятигорск, 1957, стр. 418—420; «Памятники обороны Смоленска», стр. 20, 22).

104. Известен как наместник и воевода Великих Лук с 12 июля 1608 г. (АИ, т. II, № 88, стр. 120). Воеводой Великих Лук был и в мае 1610 г. («Сборник князя Хилкова». СПб., 1879, стр. 79—81).

105. Почти точная аналогия характеристике действий повстанцев Болотникова в грамотах Гермогена.

106. W. Sobieski. Żółkiewski na Kremlu, str. 12—13.

107. АН, т. II, № 88, стр. 120.

108. Biblioteka w Kórniku, rkp. 1539, k. 402.