В.В. Мавродин. По поводу характера и исторического значения крестьянских войн в России

Вполне понятен интерес, проявляемый советскими исследователями к крестьянским войнам в крепостной России. Об этом свидетельствует обширная литература вопроса, а также дискуссии, историографические обзоры и рецензии на вышедшие в свет за последнее время научные труды, посвященные крестьянским войнам¹. Все крестьянские войны XVII—XVIII вв. нашли отражение в соответствующих монографиях и статьях, в коллективных и обобщающих трудах.

Однако трудно себе представить, чтобы выход в свет какого-либо исследования раз и навсегда решил бы все проблемы, связанные с изучением данного исторического явления. Естественно, что многие вопросы крестьянских войн вызывали споры, по некоторым высказывались различные точки зрения, ряд проблем требует дальнейшей разработки. Не случайно свою рецензию на книгу «Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв.» А.П. Пронштейн назвал «Решенные и нерешенные вопросы истории крестьянских войн в России»².

Не только новый материал, но и новый аспект исследования поставит новые проблемы, породит новые мнения и по частным, и по общим вопросам.

Крестьянские войны большинство исследователей считает высшей формой проявления классовой борьбы в феодальной России.

Вряд ли можно согласиться с Б.Ф. Поршневым, утверждающим, что «невозможно и не нужно проводить метафизическую грань между крестьянскими войнами и другими формами классовой борьбы крестьянства»³. Едва ли существует необходимость приводить обширную аргументацию в пользу того, что между бегством и подачей челобитных, «ересью» и «огурством», с одной стороны, и крестьянской войной — с другой, существует огромная разница. Это подчеркнули в своей статье А.П. Пронштейн и А.А. Пушкаренко, категорически выступившие против трактовки всякого вооруженного восстания как «войны» и отказа от поисков специальных дефиниций крестьянской войны⁴. Говоря о классовой борьбе крестьянства в России в XVIII в., Ф. Энгельс выделяет среди «бесчисленных разрозненных крестьянских восстаний» против дворян и отдельных чиновников «последнее крупное крестьянское восстание при Екатерине II», как назвал он Крестьянскую войну 1773—1775 гг. под предводительством Е.И. Пугачева⁵.

Определение сущности крестьянских войн в России было предложено В.И. Лебедевым и авторами коллективной статьи «Об особенностях крестьянских войн в России»⁶. Крестьянская война рассматривалась как гражданская война — это определение базировалось на характеристике, данной В.И. Лениным Крестьянской войне в Германии⁷. Крестьянская война направлена против всей крепостнической системы, против всего класса феодалов и выражающего его интересы крепостнического государства, а не только против отдельных представителей господствующего класса. В ходе Крестьянской войны ставился вопрос о самом существовании феодального строя. Крестьянским войнам в России не свойственны ни компромиссы, ни переговоры восставших с феодалами по поводу содержания и форм уступок. В этом отношении крестьянские войны в России отличались от аналогичных им социальных движений в Западной Европе. Напомним о переговорах руководителя Жакерии Гильома Каля (при этом следует иметь в виду, что назвать Гильома Каля руководителем можно лишь условно, так как сама Жакерия представляла собой сумму отдельных местных восстаний) с королем Наваррским Карлом Злым, переговоры Уота Тайлера с королем Ричардом II (Майн-Эндская и Смитфилдская программы). Во время крестьянских войн в России такого рода переговоров не было, а если руководители крестьянских войн и обращались к правительственному лагерю, то исключительно с целью прекращения военных действий с той и другой стороны, капитуляции царских войск, а отнюдь не для обсуждения каких-либо социальных преобразований и уступок со стороны господствующего класса.

Самой важной чертой, отличающей крестьянскую войну от других форм классовой борьбы крестьянства, в том числе и от локальных его восстаний, является то обстоятельство, что во время крестьянских войн крестьянство ведет борьбу не за уступки, а за ликвидацию крепостнической системы в масштабе всей страны.

Такая трактовка сущности крестьянских войн в России встретила поддержку в работах многих исследователей. Но вместе с тем было высказано мнение, что во время восстания Пугачева крестьяне «не могли подняться до понимания необходимости борьбы против всего класса феодалов и крепостнического государства», что в крестьянской войне решался вопрос только о том, «будет ли феодальный строй относительно более смягченным для крестьянина»⁸.

Авторы коллективного доклада «Переход от феодализма к капитализму» считают, что вообще крестьянские войны XVII—XVIII вв. только «способствовали тому, что устанавливался такой вариант феодальной системы, который оказывался для крестьян более желательным, чем тот, к которому стремились крепостники», и восстание Пугачева «не несло в себе радикального, преобразующего начала»⁹. По нашему глубокому убеждению, подобные оценки не могут быть приняты, фактический материал решительно противоречит им. Достаточно обратиться к социальному содержанию «прелестных писем» Болотникова и Разина, к манифестам, именным указам и другим документам, исходившим от Пугачева и его Военной коллегии.

Даже в такой аморфной по социальному составу Крестьянской войне, как восстание под руководством Болотникова (независимо от того, считать ли крестьянской войной только само восстание или распространять ее на 1604—1614 гг.), в котором значительную роль сыграли «попутчики» из лагеря феодалов, от детей боярских до князей, содержание «листов» и «грамот» — это призыв к «боярским холопам» и посадским низам «побивать своих бояр..., гостей и всех торговых людей» «и животы их грабити».

Из записки англичанина — современника первой Крестьянской войны в России — явствует, что Болотников обращался к холопам, призывая их взяться за оружие против своих господ и завладеть «их имениями и добром». В том же плане составлено и обращение Болотникова к холопам в осажденной Москве, которым восставшие «и вотчины, и поместья им сулят». Это были призывы к захвату собственности феодалов и купцов, т. е. к ликвидации самих материальных основ феодальной системы.

Из грамот патриарха Гермогена известно, что Болотников и его соратники сулили восставшим «боярство, и воеводство, и окольничество, и дьячество». Речь, следовательно, шла о том, чтобы восставшие — холопы, крестьяне и черные посадские люди — взяли власть в свои руки, сами стали бы воеводами, как стал их предводитель Болотников, окольничими и пр. И независимо от того, произошло бы феодальное перерождение вчерашних холопов, крестьян, казаков и пр. или нет, несомненно, что восставшие народные массы стремились именно захватить власть в государстве, а не договариваться с правительством о каких-то уступках с его стороны.

Мы не вправе забывать о том, как Разин призывал «всю чернь» идти на «изменников-бояр», «выводить» «мирских кровопивцев», как разинцы «по уездам рубят помещиков и вотчинников, за которыми крестьяне», как Булавин обращался к «голытьбе непокрытой», «всяким черным людям» и призывал их истреблять всех, «кто неправду делает», мстить им «за их злое дело» и земли «пахать на себя», как Пугачев жаловал крестьян волей, землями, лесными и сенокосными угодьями и призывал их всех дворян «ловить, казнить и вешать», так как только «по истреблении... злодеев-дворян всякий может восчувствовать и покойную жизнь»¹⁰.

Такого рода призывы свидетельствуют о том, что крестьянские войны были направлены против всего класса феодалов и всей крепостнической системы в целом. Следовательно, речь шла не о таком-то боярине, дворянине, заводчике (имя рек), не о такой-то территории, ограниченной по замыслу самих восставших, а обо всех феодалах, обо «всем царстве», обо всей стране.

В общегосударственном масштабе вопрос о феодальной системе в целом и о власти в государстве выдвигают только крестьянские войны. Множество отдельных, мелких, разрозненных крестьянских восстаний, имевших место до и после крестьянских войн и направленных против отдельных феодалов, светских и духовных, против конкретных форм зависимости и эксплуатации, установившихся в данном феодальном владении, ставят локальные цели и до понимания необходимости борьбы против всего класса феодалов не поднимаются¹¹.

Источники, вышедшие из лагеря восставших, свидетельствуют о социальных стремлениях крестьянских масс, о накале классовой борьбы и ее направленности. М.В. Нечкина, полемизируя с авторами коллективного доклада на Всесоюзной дискуссии 1965 г., была права, говоря о том, что Пугачеву нужен был отнюдь не ««простор» внутри феодальных отношений»», так как «его лозунги идут как раз против основ феодализма»¹². Документы, вышедшие из лагеря восставших во времена крестьянских войн, ярко рисуют цели их борьбы. Не только слова, подтверждающие это и заключающиеся в «прелестных письмах», манифестах и именных указах, но и дела «мятежного крестьянства» (В.И. Ленин), действовавшего против «изменников-бояр» и «злодеев-дворян», являются тому подтверждением.

Каково же было истинное положение в областях, охваченных крестьянскими войнами, как осуществлялись социальные стремления и призывы восставших, изложенные ими в своих документах, имеющих программное значение?

На территории, охваченной крестьянскими войнами и в XVII, и в XVIII вв., практически уничтожалось феодальное землевладение. Все известные нам источники, относящиеся к восстаниям под руководством Болотникова, Разина, Булавина, Пугачева, говорят о том, что восставшие физически истребляли носителей феодального землевладения — бояр и дворян, и пока не обнаружены документы, свидетельствующие о том, что по тем или иным причинам с санкции восставших в районах боевых действий их отрядов сохраняли свою феодальную собственность представители враждебного восставшим господствующего класса.

Как ни скудны источники, относящиеся к восстанию Болотникова, но они все же дают возможность установить, что на территории, где действовали отряды восставших, «людишек кобальных роспускали и крепости им повыдали», дворяне и дети боярские жили «мимо своих поместий», а их крестьяне не несли никаких повинностей и не платили ничего «в государеву казну»¹³.

Степан Разин действительно призывал «не тронуть и домов... не разореть» тех дворян, детей боярских и мурз «цывилян» (из Цывильска), которые станут «заодно» с разницами, с восставшими¹⁴. Но в данном случае речь идет о возможном исключении, о тех, кто примкнет к восстанию, как бывало во время восстания Болотникова, когда на стороне повстанцев временно находились люди из феодальных кругов.

В районах, где протекало крестьянское движение в годы восстания Кондратия Булавина, также не оставалось островков феодального землевладения¹⁵. Тем более это характерно для Крестьянской войны 1773—1775 гг. Очень немногочисленные дворяне, примкнувшие по тем или иным обстоятельствам к восставшим, либо совсем не имели крепостных крестьян, либо оказывались владельцами 5-10-15 душ, и их социальное лицо определялось не земельными владениями и не крепостными, а их положением в местных учреждениях или в воинских частях; и примыкали они к восставшим не как землевладельцы, а как сержанты, капралы, офицеры или мелкие чиновники¹⁶. Объявив «смертный приговор всему российскому дворянству», восставшие тем самым решали и вопрос о земле, так как она «за упразднением дворянства сама собой должна была остаться в руках крестьянства»¹⁷.

То же самое можно сказать и о государственном аппарате крепостной России и олицетворяющем его чиновничестве всех рангов. Чиновники сохраняли жизнь и порой даже свои старые служебные места только в том случае, если они безоговорочно присоединялись к восставшим и согласны были выполнять их требования. В частности, во времена Крестьянской войны под предводительством Пугачева, везде, где действовали восставшие, не оставалось ни одного чиновника, офицера или священника, которые отказывались бы подчиняться «Петру Федоровичу» — Пугачеву и признать социальное и политическое содержание его манифестов и указов. Таких случаев, исключая восстание Болотникова, во всех других крестьянских войнах было очень мало. К власти приходили сами восставшие.

Крестьянская война как война гражданская является борьбой за власть, хотя и в старой, привычной форме, ориентированной на монархический характер правления. Борьба шла не против монархии, а за нее, но во главе со своим, «хорошим», «мужицким» царем, что было типичным проявлением монархических иллюзий, в основе которых лежали патриархальные устои русской деревни, а не «царистская» идеология дворянства¹⁸. Этим и объясняется широкое распространение самозванства в России. Данную специфическую особенность классовой борьбы крестьянства в России (в частности, крестьянских войн) отмечал Ф. Энгельс¹⁹. Это та особенность социального движения, которую В.И. Ленин назвал наивным монархизмом²⁰.

Высказывалось мнение (М.П. Вяткин), что поскольку борьба за власть характеризует революцию, а крестьянская война не являлась революцией, то она и не могла ставить целью захват власти в стране²¹. Эта точка зрения не получила распространения в исторической литературе.

В крестьянских войнах в России религиозный момент не имел существенного значения²². В Крестьянской войне начала XVII в. религиозные мотивы совершенно отсутствуют. Во время восстаний под руководством Разина, Булавина, Пугачева лозунг «старой веры», раскольничьего старообрядческого «креста» и «бороды» выдвигался нередко. Но у Разина он мирно уживался с попытками использовать имя ярого противника «старой веры» опального патриарха Никона, ненавистного «старолюбцам», с борьбой за «дом пресвятой богородицы» и сохранением полуязыческих народных обрядов; у Пугачева «древний крест и молитва» сочетались с торжественным богослужением и колокольным звоном, которым встречали «третьего императора» — Пугачева в никонианских церквах²³.

Крестьянские войны в России в отличие от крестьянских войн в Западной Европе происходили в «новый период русской истории», когда была ликвидирована феодальная раздробленность, установилось крепостное право, значительно ухудшившее положение крестьян, когда возникали национальные экономические связи и шел процесс складывания русской нации. Это придавало крестьянским войнам общенациональный характер. То обстоятельство, что Крестьянская война под предводительством Разина охватила только Дон и Поволжье, а также сопредельные земли, а восстание Пугачева распространилось на Волгу, Яик, Прикамье, Урал и Западную Сибирь, отнюдь не означает, что они не были проявлением классовой борьбы крестьянства в национальном масштабе.

Общенациональный характер Крестьянской войне 1773—1775 гг. придала не только и не столько обширность охваченной территории, сколько стремление восставших ликвидировать феодальную систему во всей стране. Даже самая осторожная оценка восстания Пугачева в этом отношении дает возможность говорить, что возражения против общенационального характера «не могут вести к решительному отказу от тезиса о Крестьянской войне 1773—1775 гг. как общенациональном восстании» и «мысль об общенациональном характере движения 1773—1775 гг. нет основания отбрасывать полностью»²⁴. Поэтому утверждение Б.Ф. Поршнева о том, что «политический кругозор крестьян не поднимался до национальных масштабов», в отношении крестьянских войн в России требует поправок²⁵. Конечно, политический кругозор каждого восставшего крестьянина не поднимался до всероссийского масштаба, но предводители крестьянских войн и их соратники намеревались овладеть «всем Российским царством» и во всем «Российском царстве извести» феодалов-крепостников. Таково было субъективное стремление восставших народных масс в годы крестьянских войн в России, таковы были их действия.

Но каково было объективное содержание крестьянских войн? Каковы были возможные социальные их итоги?

Прежде всего следует отметить, что в крестьянских войнах в России основной движущей силой явилось крестьянство. И это вполне естественно, так как не только попутчики из дворян вроде Ляпунова, Сумбулова и Пашкова, не только султаны, ханы и мурзы нерусских народностей Поволжья и Приуралья, но даже холопы, активно участвовавшие в восстании Болотникова, и казачество, выступавшее застрельщиком крестьянских войн, не являлись основной движущей их силой. Ею в России всегда выступало крестьянство.

Точка зрения Д.П. Маковского о том, что уже в годы Крестьянской войны начала XVII в. в отдельных ее этапах ведущей силой оказывались то бюргеры, то плебеи-наймиты, «предшественники позднейшего пролетариата», стремившиеся «иметь республиканский строй», а сама «Крестьянская война выступает как буржуазная революция на ее раннем этапе», не получила поддержки²⁶. Цель восставшего крестьянства сводилась к освобождению от всех форм феодального гнета, переходу всех земель и угодий к крестьянам, установлению самоуправления, в том числе и казацкого. Причем антифеодальные лозунги восставших от одной крестьянской войны к другой становились все более отчетливыми²⁷. Крестьянство стремилось захватить все земли и угодья не в силу того, что оно страдало от малоземелья (земель в районах, охваченных этой Крестьянской войной, было пока что достаточно), а потому, что считало феодальную собственность на землю несправедливостью и исключало самую возможность ее существования. Речь шла не о том, чтобы отобрать у феодалов часть земель потому, что крестьянам не хватало земли, а о том, чтобы ликвидировать всякую собственность феодалов на землю и угодья, которые должны стать собственностью тех, кто их обрабатывает.

На протяжении XVI—XVII и большей части XVIII в. везде, где русский беглый крестьянин, уходя от крепостничества, обосновывался на вольной земле, утверждался казацкий строй, конечно, с известными местными особенностями. Следовательно, и казацкий социальный уклад в немалой мере соответствовал стремлениям крестьянина. Поэтому трудно согласиться с утверждением, что в Крестьянской войне 1773—1775 гг. «показачение» могло происходить и помимо воли и желания крестьян, что вряд ли крестьянство в массе стремилось «к казацкому строю как социальному идеалу»²⁸. Ссылка на то, что казацкий идеал чужд крестьянину, потому что последний занимается «производительным трудом», вряд ли может быть принята, так как тогда придется признать казачество социальной категорией, не занимавшейся производительным трудом. Но хорошо известно, что производительный труд не ограничивается одним хлебопашеством, включая и другие сельскохозяйственные занятия — скотоводство, огородничество, бахчеводство, рыболовство и т. д. На первых порах именно эти занятия были ведущими в хозяйстве казаков. Со временем и землепашество занимает определенные позиции в казачьих областях. Нельзя думать, что казаки только ходили в походы «за зипунами» и «лупили чабанов». Исследования в области истории донского казачества показали, что на Дону земледелие становилось ведущей отраслью хозяйства²⁹. Казацкое устройство давало возможность крестьянину получить долгожданную волю и пахать землю.

Общественным строем, о котором мечтало и к которому стремилось крестьянство, является строй свободных мелких производителей³⁰. Но поскольку не существует общественного строя мелких производителей-крестьян, поскольку мелкий производитель в тенденции, в своем стремлении переродиться в товаропроизводителя идет по определенному пути и, наконец, поскольку «лозунг черного передела или земли и воли, — этот распространеннейший лозунг крестьянской массы, забитой и темной, но страстно ищущей света и счастья, — буржуазен»³¹, постольку крестьянские войны в той или иной мере ведут к расширению и утверждению капиталистических элементов. Следовательно, чем глубже влияние крестьянской войны на историю страны, тем больше эта война способствует развитию буржуазных отношений. К. Маркс подчеркивал, что «феодализм тоже имел свой пролетариат — крепостное сословие, заключавшее в себе зародыши буржуазии»³².

В крестьянских войнах на авансцену выступал как социальный идеал казацкий строй. Но на казацких землях, все усиливаясь, шел процесс дальнейшего классового расслоения. «Дюжему», «домовитому» казачеству Дона противостояли «голутвенные» казаки, «голытьба»; «дукам» Запорожья — «нетяги», «голота», «серомаха». Среди самого казачества, особенно во второй половине XVIII в., шла борьба двух начал: феодального и буржуазного³³. Создавая зимовники и хутора, применяя наемную рабочую силу, торгуя и занимаясь промыслами, казачья старшина вступала на буржуазный путь развития, но, находясь в системе крепостного хозяйства и государства крепостников, обзаводилась собственными крепостными, эксплуатировала труд приписных крестьян, пользовалась феодальными привилегиями, получала чины и дворянские звания и превращалась в казачье дворянство, в феодалов³⁴. Следовательно, и то показачение, которое имело место в крестьянских войнах, особенно во время восстания под руководством Пугачева, могло развиваться по двум путям.

Первый — это путь, по которому шло крестьянство и казачество в период освободительной войны на Украине под руководством Богдана Хмельницкого и в ближайшие после нее десятилетия. Он характеризовался утверждением казацкого строя, установлением своеобразной формы феодализма, определяемой неродовитым, «старшинским» происхождением феодалов, выкристаллизовывавшихся из среды самого казачества, ослаблением крепостнической зависимости и эксплуатации. Это был путь феодального перерождения восставших³⁵. Подобные социальные отношения, которые могли бы установиться в результате крестьянской войны, если бы она победила хотя бы на какой-то более или менее длительный период времени, действительно могут быть названы условно смягченным феодальным строем. Такие формы социального строя в одних случаях становились реальностью, в других — возможностью, но социальным идеалом восставшего крестьянства они никогда не были и ни в одном источнике, вышедшем из лагеря восставших, о них нет никаких упоминаний.

Второй путь вел к развитию и укреплению буржуазных отношений. Тенденция к развитию этих отношений заложена в самой природе крестьянства, но возможность превращения ее из тенденции в действительность обусловлена рядом обстоятельств и прежде всего уровнем развития капиталистических отношений в стране, который во времена Пугачева, конечно, был гораздо выше, чем при Болотникове и Разине³⁶.

Развитие России могло пойти и по тому, и по другому пути. Это зависело от уровня развития капитализма в стране. Таким образом, для определения проявившихся в крестьянских войнах социальных тенденций эволюции общественного строя в стране большое значение приобретает вопрос о развитии и роли буржуазных элементов в России XVII—XVIII вв.³⁷

Все крестьянские войны в России потерпели поражение. Как естественное следствие этого факта наступала политическая реакция господствующего класса, стремящегося удержать власть над крепостным населением. Однако обойтись только репрессиями было нельзя. Были и некоторые изменения в области правительственной политики. Так, Крестьянская война 1773—1775 гг. побудила правительство, действовавшее не только кнутом, но и пряником, ослабить остроту крестьянского вопроса путем форсирования определенных сторон своей экономической политики. Оно пошло навстречу «прожиточным», «капиталистым» крестьянам и всем крестьянам вообще, стремившимся облегчить свое положение и «выбиться в люди», издав манифест от 17 марта 1775 г. и указ от 22 ноября 1779 г. об отмене монополий и о разрешении «всем и каждому» «свободно заводить станы всякого рода и на них производить всякого рода рукоделия без других на то дозволений». Манифест от 17 марта 1775 г. «отрешал от ряда сборов» (с бортей, ульев, «соляных вольно-промышленных варниц», с красильного, воскобойного, кожевенного, мыловаренного и других промыслов, с торговых балаганов, полков, скамей, уметов и т. п.), обращался ко «всем вообще беглым» (в том числе крестьянам — государственным, дворцовым, экономическим, приписным), предлагая возвратиться и обещая прощение³⁸. К такого же рода законодательным актам относятся указ о поощрении развития промышленности 1784 г., городовое положение 1785 г., разрешавшее «уездным обывателям», т. е. главным образом крестьянам, торговлю своими изделиями в городах.

Эти законодательные меры помогали развитию крестьянской промышленности, кустарных промыслов, отходничества и торговли, что, несомненно, стимулировало развитие производительных сил и способствовало перерастанию простого товарного производства в капиталистическое, росту буржуазных элементов в деревне³⁹. Являлись ли эти акты только результатом Крестьянской войны 1773—1775 гг., уступками, вырванными у правительства, или они составляли звенья той цепи «увольнения коммерции», которое было обусловлено самим экономическим развитием страны? Стремилось ли правительство создать в лице «капиталистых», «первостатейных» крестьян опору себе и помещику в деревне, как бы предвосхищая столыпинскую аграрную политику, или хотело лишь пополнить свою казну и повысить доходность дворянских поместий, так как «прожиточный» крестьянин не только богател сам, но обогащал и своего барина, и государство? Ответ на эти вопросы довольно труден и требует специальных больших разысканий.

Но несомненно, что сам факт принятия манифеста и указа тотчас же вслед за Крестьянской войной, когда правительство не только карало «мятежников», но и награждало «верных», в том числе не только одних дворян, но и горожан, мурз, старшин, даже «неприклонившихся к самозванцу» приписных крестьян, свидетельствует о прямой связи между этим законодательством и восстанием Пугачева. Не случайно манифест 1775 г. призывал беглых возвращаться на свои места, обещая полное прощение всем. А беглых и в «Большом войске» Пугачева, и в отрядах «пугачей» было немало.

Если после восстания под предводительством Пугачева в положении помещичьих, крепостных крестьян ничего не изменилось, то все же стала более гибкой правительственная политика по отношению к заводским крестьянам⁴⁰. Режим «самовластия и неограниченной суровости» был несколько ослаблен в отношении дворцовых, государственных и экономических крестьян, а также близких к ним однодворцев. По закону 1778 г. с целью удовлетворить потребности в земле государственных крестьян прекратили продажу свободных государственных земель. В течение 1783 г. было издано два указа о наделении государственных крестьян и однодворцев минимумом земли⁴¹.

Опасаясь новых выступлений различных категорий работных людей, правительство пошло на некоторые уступки и им. Манифестом от 31 марта 1775 г. оно разрешило выдачу ссуд («вспоможения») жителям районов, где происходили бои, для восстановления «недвижемых имений» и дворов. В число этих жителей включили и рабочих Урала. Мастеровые и работные люди стали получать плату за работу в праздники, хлеб по определенной норме и цене, рекрутчина заменилась взносом деньгами. Манифест от 21 мая 1779 г. определил обязанности приписных, повысил оплату их труда⁴².

Но следует ли эту политику правительства Екатерины II характеризовать как «смягченный феодальный строй», «благоприятный для крестьян вариант феодализма»? Вряд ли можно назвать «смягченным феодальным строем» царствование Екатерины II с его крепостным правом, которое, по характеристике В.И. Ленина, в России «ничем не отличалось от рабства»⁴³, с его крепостничеством, которое, как указывал Ф. Энгельс, именно Екатерина «сделала... полным», завершив оформление законодательства, позволявшего «помещикам все более притеснять крестьян, так что гнет все более и более усиливался»⁴⁴. Возможно ли считать «благоприятным для крестьян» «вариантом феодализма» время «екатерининских орлов», когда возникала и распространялась месячина, когда крестьяне превратились в «крещеную собственность», которую дарили, продавали и покупали, проигрывали в карты, меняли на породистых собак и курительные трубки и т. п.? Ведь такие формы крепостничества характерны не только для времени, предшествовавшего Крестьянской войне, но и для последней четверти XVIII в.

Историческое значение крестьянских войн, в том числе последней в истории России Крестьянской войны — восстания под предводительством Пугачева, следует усматривать не только и, может быть, не столько в непосредственных их результатах, отразившихся в правительственных документах, в политике самодержавия. Вековой опыт крестьян накапливал у них «горы ненависти, злобы и отчаянной решимости»⁴⁵, научил бороться за «землю и волю», вспоминать о Разине и Пугачеве, мечтать о том времени, когда они начнут с оружием в руках «черный передел». Как ни старались «верхи» террором, преобразованиями государственного аппарата и армии заставить «низы» смириться, они не смирялись. Крестьяне не забывали и не могли забыть, как некогда «гуляли» по Дону и Волге атаманы Разина, как горели барские усадьбы, как добывалась трудовым людом воля в годы грозного «набеглого царя» — Пугачева.

И те, кто для крестьян оставались навсегда окруженными ореолом борцов за народное дело, были для феодалов «ворами», «разбойниками», «злодеями». На тенденциозность официальных терминов «воры», «разбойники» по отношению к участникам и руководителям крестьянских войн указывал К. Маркс. Конспектируя книгу Н.И. Костомарова о Разине, К. Маркс говорит о разницах: «...их деяния воспевались в песнях и т. д., они не были в глазах простонародья простыми разбойниками в обыкновенном смысле этого слова... Сами они говорят о себе в своих песнях: «Мы не воры, не разбойники — мы удалые добры мОЛОдцы»»⁴⁶.

Фольклор о Разине, Булавине, Пугачеве стал мощным оружием в идейном арсенале крестьянства. Высоко ценя устное народное творчество, Максим Горький говорил, что «от глубокой древности фольклор неотступно и своеобразно сопутствует истории», и указывал, что «подлинную историю трудового народа нельзя знать, не зная устного народного творчества», так как оно является отражением социальной жизни в широких художественных обобщениях⁴⁷. На эту особенность устного народного творчества обратил внимание В.И. Ленин. В.Д. Бонч-Бруевич сообщает, что в связи с изучением литературы по фольклору и этнографии В.И. Ленин говорил ему: «Какой интересный материал. Я бегло просмотрел все эти книжки и вижу, что не хватает, очевидно, рук или желания все это обобщить, все это просмотреть под социально-политическим углом зрения. Ведь на этом материале можно было бы написать прекрасное исследование о чаяниях и ожиданиях народных»⁴⁸.

Устное народное творчество о крестьянских войнах, в первую очередь разинский и пугачевский фольклор, является не чем иным, как фиксацией в памяти народа вспышек его классовой борьбы, воспоминанием о тех временах, когда «на слом» крепостнической системы поднимались деды и прадеды, добывая себе волю и землю. Вот почему не только сами Разин и Пугачев вселяли ужас в умы феодалов, страх охватывал их при упоминании о Разине и Пугачеве даже в том случае, если о них рассказывали «сказ» или пели песню. Когда в 1827 г. А.С. Пушкин попытался напечатать в «Северных цветах» собранные им «Песни о Разине», Бенкендорф написал ему: «Песни о Стеньке Разине при всем поэтическом своем достоинстве по содержанию своему неприличны к напечатанию. Сверх того, церковь проклинает Разина, равно как и Пугачева»⁴⁹. Внучатого племянника второй жены Пугачева Устиньи Натория Кузнецова «трясли» жандармы за слушание в железнодорожном вагоне сказов и песен о Пугачеве из книги И. Железнова «Уральцы», вышедшей в свет в... 1858 г.!⁵⁰ И поскольку в фольклоре воспевались «воители храбрые», вышедшие из народных масс и ставшие во главе их в годы «мятежа», боровшиеся за такую жизнь, когда «ни барской плетки», «ни царя, ни купцов даже званья не останется», то, естественно, все эти песни и сказы были по «сурьезному делу» и выступали как «тайные», их «и говорить-то с опаской надо», да и «не всякому можно»⁵¹.

В статье «О чем думают наши министры?», написанной для газеты «Рабочее дело» еще в 1895 г., но увидевшей свет только в 1924 г., В.И. Ленин сослался на одно письмо учителя воскресной школы, отобранное у того при обыске и встревожившее власти: «В письме говорится о программе исторических чтений, об идее закрепощения и раскрепощения сословий, упоминается о бунте Разина и Пугачева. Должно быть, эти последние имена и напугали так доброго министра: ему сейчас же померещились, вероятно, вилы»⁵².

Выступая 30 марта 1842 г. на заседании Государственного совета, Николай I, не случайно взявший на себя редактирование пушкинской «Истории Пугачева», говорил: «Пугачевский бунт показал, до чего может дойти буйство черни». Ему вторил поборник «исторического православия», защитник теории официальной народности М.П. Погодин, в годы Крымской войны заявивший: «Мирабо для нас не страшен, но для нас страшен Емелька Пугачев»⁵³.

И не только поражение в Крымской войне, не только развитие в стране капиталистических отношений, но и «призрак пугачевщины», который «вечно стоял в глазах нашего дворянства и как грозное memento mori напоминал о необходимости покончить с крепостным правом в интересах помещиков»⁵⁴, побудил Александра II заявить о необходимости освободить крестьян «сверху» для того, чтобы они не начали свое освобождение «снизу». В.И. Ленин писал: «Мы всегда учили и учим, что классовая борьба, борьба эксплуатируемой части народа против эксплуататорской лежит в основе политических преобразований и в конечном счете решает судьбу всех таких преобразований»⁵⁵.

Классовая борьба крестьянства и в первую очередь крестьянские войны имели огромное значение в развитии общественно-политической мысли в России. О связи между возглавленной Пугачевым Крестьянской войной и развитием общественно-политической, революционной мысли догадывались и современники пугачевского восстания, и их ближайшие потомки. Уже в январе 1791 г. А.Р. Воронцов усмотрел в «Путешествии из Петербурга в Москву» «тон Мирабо и других бешеных Франции», а через год С.Р. Воронцов, говоря о действиях революционного народа во Франции, вспоминал о Пугачеве⁵⁶. Сын одного из «усмирителей» движения под руководством Пугачева, А.И. Бибикова, сенатор А.А. Бибиков писал, что Пугачев «употреблял те же меры и шел той же дорогою, коими впоследствии времени успевали в действиях своих, к пагубе и нещастию своего отечества и ко всеобщему ужасу — Мараты и Робеспиеры»⁵⁷.

Но всего важнее взаимосвязь между классовой борьбой крестьянства и развитием передовой, революционной общественно-политической мысли в России, между крестьянскими войнами и освободительным, революционным движением в стране. Безоговорочно принимая революцию как средство изменения общественного строя, А.Н. Радищев видел в народном движении, возглавленном Пугачевым, одно из ее проявлений. Несомненное влияние оказали на Радищева манифесты Пугачева. Так, и в заглавии, и в тексте «Беседы о том, что есть сын отечества», в которых речь идет об «истинном сыне отечества», сквозят мотивы пугачевских манифестов⁵⁸. Радищев, не случайно ставивший Разина в один ряд с деятелем английской революции Кромвелем (революция во Франции была еще делом будущего), оказался в представлении Екатерины II и ее окружения «бунтовщиком хуже Пугачева» именно потому, что его мировоззрение формировалось под значительным воздействием классовой борьбы крестьянства. Порожденная этой последней, передовая общественно-политическая мысль, находившаяся под определенным влиянием буржуазной революции во Франции, становилась в свою очередь пугалом для российского дворянства.

«Дворянские революционеры» — декабристы не могли пройти мимо грандиозных социальных потрясений времен Разина и Пугачева. А.В. Поджио назвал Пугачева «русским Спартаком», «великой исторической личностью», «гражданином»; В.Ф. Раевский усматривал в восстании Пугачева величайшее проявление ненависти крестьян к крепостничеству; П.Г. Каховский в письме Николаю I подчеркивал, что сложившийся в России общественный порядок обусловил восстание Пугачева, в которое вылился гнев народа. Никита Муравьев указывал на силу пугачевского восстания и инициативу самого Пугачева⁵⁹.

Следующее поколение русских революционеров с пристальным вниманием изучало историю крестьянских движений прошлого. В.Г. Белинский, Н.А. Добролюбов, Н.Г. Чернышевский и особенно А.И. Герцен придавали крестьянским войнам в России очень большое значение. Напомним, что Н.Г. Чернышевский однажды сказал: «У нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем... Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня»⁶⁰. Н.П. Огарев заявил: «Если у нас явится Пугачев, то я пойду к нему в адъютанты»⁶¹.

Для марксистско-ленинской исторической науки изучение проблем крестьянских войн в России имеет особое значение. Двухсотлетний юбилей народного движения, возглавленного Е.И. Пугачевым, побуждает советских историков к новым творческим исследованиям.

Примечания

1. См. библиографию в конце книги.

2. «Вопросы истории», 1967, № 7, стр. 151—161.

3. Б.Ф. Поршнев. Феодализм и народные массы. М., 1964, стр. 292.

4. А.П. Пронштейн, А.А. Пушкаренко. Крестьянская война в России в 1773—1775 гг.: итоги и перспективы исследования. — «Вопросы истории». 1971, № 8, стр. 78—79.

5. К.Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 547.

6. В.И. Лебедев. К вопросу о характере крестьянских движений в России XVII—XVIII вв. — «Вопросы истории», 1954, № 6; В.В. Мавродин, И.З. Кадсон, Н.И. Сергеева, Т.П. Ржаникова. Об особенностях крестьянских войн в России. — «Вопросы истории», 1956, № 2.

7. См. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 77.

8. П.Г. Рындзюнский, М.А. Рахматуллин. Некоторые итоги изучения Крестьянской войны в России 1773—1775 гг. — «История СССР», 1972, № 2, стр. 83, 88.

9. «Переход от феодализма к капитализму». М., 1969, стр. 33.

10. «Восстание И. Болотникова». Документы и материалы. Сост. А.И. Копанев и А.Г. Маньков. М., 1959, стр. 197—201; И.И. Смирнов. Восстание Болотникова. 1606—1607. М., 1951, стр. 282, 495; он же. Английское известие 1607 г. о восстании Болотникова. — «Исторические записки», т. 13; «Крестьянская война под предводительством Степана Разина». Сборник документов, т. I. М., 1954, стр. 8; т. II, ч. 1. М., 1957, стр. 52, 65, 91, 152; т. II, ч. 2. М., 1959, стр. 74—75; «Крестьянские и национальные движения накануне образования Российской империи. Булавинское восстание. 1707—1708». М., 1935, стр. 450, 466; «Пугачевщина». Сборник документов, т. I. М.—Л., 1926, стр. 28, 30, 31, 36, 38, 39, 41.

11. Поэтому мы не можем согласиться с Б.Ф. Поршневым, утверждающим, что нельзя проводить грань между войнами и другими формами классовой борьбы крестьянства (Б.Ф. Поршнев. Указ. соч., стр. 292).

12. «Переход от феодализма к капитализму», стр. 119.

13. И.И. Смирнов. Восстание Болотникова. 1606—1607, стр. 495—500.

14. «Крестьянская война под предводительством Степана Разина», т. II, ч. 1, стр. 91.

15. Е.П. Подъяпольская. Восстание Булавина. 1707—1709. М., 1962; она же. Крестьянская война 1707—1709 гг. — «Крестьянские войны в России XVII—XVIII вв.» М.—Л., 1966; А.П. Пронштейн. Земля Донская в XVIII веке. Ростов-на-Дону, 1961.

16. «Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Восстание Пугачева», т. III. Л., 1970, стр. 339—342.

17. Н.Н. Фирсов. Пугачевщина. СПб. — М. [1908], стр. 124, 126, 127, 128, 162.

18. См. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 5, стр. 80; ср. т. 10, стр. 263.

19. См. К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 18, стр. 547.

20. См. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 12, стр. 374.

21. «О некоторых спорных вопросах классовой борьбы в Русском государстве начала XVII века». — «Вопросы истории», 1958, № 12, стр. 206.

22. В.Г. Белинский писал о русском народе: «...это по натуре своей глубоко атеистический народ. В нем еще много суеверия, но нет и следа религиозности... мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме...» (В.Г. Белинский. Полн. собр. соч., т. X. М., 1956, стр. 215).

23. И.З. Кадсон. Церковь — активный участник подавления Крестьянского восстания под руководством Е. Пугачева. — «Ежегодник Музея истории религии и атеизма», вып. VI. М.—Л., 1962; он же. Восстание Пугачева и раскол. — Там же, вып. IV. М.—Л., 1960; «Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Восстание Пугачева», т. III, стр. 348—378.

24. П.Г. Рындзюнский, М.А. Рахматуллин. Указ. соч., стр. 73.

25. Б.Ф. Поршнев. Указ. соч., стр. 307.

26. Д.П. Маковский. Первая Крестьянская война в России. Смоленск, 1967, стр. 468, 470—472, 477, 482.

27. И.И. Смирнов. Восстание Болотникова. 1606—1607, стр. 282; И.В. Степанов. Крестьянская война в России в 1670—1671 гг., т. I. Л., 1966; т. II, ч. 1. Л., 1972; Е.П. Подъяпольская. Восстание Булавина, стр. 101—118; В.В. Мавродин. Основные проблемы Крестьянской войны в России в 1773—1775 гг. — «Вопросы истории», 1964, № 8; «Крестьянская война в России в 1773—1775 гг. Восстание Пугачева», т. II, стр. 7—26, 413—443.

28. П.Г. Рындзюнский, М.А. Рахматуллин. Указ. соч., стр. 86.

29. А.П. Пронштейн. Земля Донская в XVIII веке, стр. 80—86.

30. См. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, стр. 211.

31. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 11, стр. 102.

32. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 143.

33. В.А. Голобуцкий. Запорожское казачество. Киев, 1957; он же. Черноморское казачество. Киев, 1956; А.П. Пронштейн. Земля Донская в XVIII

34. А.П. Пронштейн. Земля Донская в XVIII веке, стр. 120—135, 182—183; он же. Усиление крепостного гнета на Дону в XVIII в. — «Вопросы истории», 1955, № 6; М.Н. Корниш Донское казачество (Из прошлого). Ростов-на-Дону, 1949; И.Г. Рознер. Социально-экономические отношения на Яике накануне Крестьянской войны под руководством Е. Пугачева. — «Научные записки Киевского финансово-экономического института», № 7, 1959; он же. Яицкое казачество накануне Крестьянской войны 1773—1775 годов. — «Вопросы истории», 1958, № 10; А.И. Андрущенко. Классовая борьба яицких казаков накануне Крестьянской войны 1773—1775 гг. — «История СССР», 1960, № 1; А.С. Минский. Терское линейное казачество в середине XVIII века. — «Ученые записки Курганского Государственного педагогического института», вып. 2, 1959.

35. Нельзя не отметить, что идеология крепостничества оказывала влияние и на представителей социальных слоев, близких к крестьянам, и на самих крестьян. Так, один из самозванцев, однодворец Гавриил Кремнев, обещал другому однодворцу пожаловать ему «людей», т. е. крестьян. Пугачев пожаловал «города Пензы городского товарища» Кознова «в вечное и потомственное владение» семьей «жительствующего» у него крестьянина Федосеева. Еще в 40-х годах XIX в. в Култуме, в Сибири, жил в собственном доме пугачевец Маруша, слывший богатым человеком и занимавшийся ростовщичеством. Маруша говорил, что они «бунтовали» потому, что хотели победить, и «выиграй мы — имели бы своего царя, произошли бы всякие ранги, заняли бы всякие должности. Господа были бы в таком угнетении, в котором нас держали» (ЦГАДА, Госархив, Разряд VI, д. 453, л. 16; К.В. Сивков. Самозванчество в России в последней трети XVIII в. — «Исторические записки», т. 31, стр. 105; В.М. Проторчина. К истории воронежских однодворцев в XVIII веке. — «Известия Воронежского государственного педагогического института», т. XIX. Исторический факультет, 1955, стр. 125; она же. Волнения воронежских однодворцев в XVIII веке. — «Из истории Воронежской области». Воронеж, 1954, стр. 43—44; С. Максимов. Сибирь и каторга, ч. III. СПб., 1891, стр. 122—123).

36. Е.И. Индова, А.А. Преображенский, Ю.А. Тихонов. Буржуазное расслоение крестьянства в России в XVII—XVIII вв. — «История СССР», 1962, № 3; они же. Народные движения в России XVII—XVIII вв. и абсолютизм. — «Абсолютизм в России (XVII—XVIII вв.)». Сборник статей. М., 1964; они же. Классовая борьба крестьянства и становление буржуазных отношений в России. — «Вопросы истории», 1964, № 12.

37. В.В. Мавродин. Основные проблемы Крестьянской войны в России в 1773—1775 гг. — «Вопросы истории», 1964, № 8, стр. 64—67.

38. ПСЗ, т. XX, № 14275, стр. 84—86.

39. Е.И. Индова, А.А. Преображенский, Ю.А. Тихонов. Классовая борьба крестьянства и становление буржуазных отношений в России.

40. «Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева», т. II, стр. 23.

41. В.И. Недосекин. Социально-экономическое развитие Черноземного центра России во второй половине XVIII века. Автореф. докт. дисс. М., 1968, стр. 40.

42. П.А. Вагина. Волнения на Авзяно-Петровских заводах после Крестьянской войны под руководством Пугачева (1775—1781 гг.). — «Из истории Урала». Сборник статей. Свердловск, 1960, стр. 125—135.

43. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 39, стр. 70.

44. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 645.

45. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 17, стр. 211.

46. К.Маркс. Стенька Разин. — «Молодая гвардия», 1926, кн. 1, стр. 109; И.З. Серман. Карл Маркс о русских исторических песнях разинского цикла. — «Русский фольклор». Материалы и исследования, т. IV. М.—Л., 1959, стр. 279.

47. А.М. Горький. О литературе. М., 1937, стр. 456.

48. В.Д. Бонч-Бруевич. В.И. Ленин об устном народном творчестве. — «Советская этнография», 1954, № 4, стр. 118. К сожалению, изучение под этим углом зрения устного народного творчества фольклористами оставляет еще желать лучшего, а историки лишь только начали привлекать его в своих исследованиях.

49. А.С. Пушкин. Соч., т. IV. Пг., 1916, стр. 290—291; А.Н. Лозанова. Предания и легенды о пугачевщине. — «Язык и литература», т. VIII, 1932, стр 38—39.

50. В.Г. Короленко. Избранные письма, т. I. М., 1932, стр. 190—191.

51. В.П. Бирюков. Дореволюционный фольклор на Урале. Свердловск, 1936, стр. 189, 212.

52. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 2, стр. 79.

53. М.П. Погодин. Историко-политические письма и записки в продолжении Крымской войны. 1853—1856. — Соч., т. IV. М., 1874, стр. 262.

54. В.И. Семевский. Крестьяне в царствование Екатерины II, т. II. СПб., 1881, стр. 571.

55. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 9, стр. 333—334.

56. М.М. Штранге. Русское общество и Французская революция 1789—1794 гг. М., 1956, стр. 76, 121.

57. «Записки о жизни и службе А.И. Бибикова, написанные сыном его сенатором А.А. Бибиковым». М., 1865, стр. 115.

58. А.Н. Радищев. Полн. собр. соч., т. 1. М.—Л., 1938, стр. 215—223; т. 2. М.—Л., 1941, стр. 128.

59. А.В. Поджио. Записки декабриста. М.—Л., 1930, стр. 68, 80—81; В.Г. Базанов. Владимир Федосеевич Раевский. Л.—М., 1949, стр. 122—123; П.С. Бейсов. Новое о В.Ф. Раевском. — «Ученые записки Ульяновского государственного педагогического института». Пушкинский юбилейный сборник. Ульяновск, 1949, стр. 308; «Из писем и показаний декабристов». Сборник под ред. А.К. Бороздина. СПб., 1906, стр. 18; «Рассуждение о непременных государственных законах» Д.И. Фонвизина в переработке Никиты Муравьева. — «Литературное наследство», т. 60, кн. 1. М., 1956, стр. 344, 358.

60. Н.Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. I. М., 1939, стр 418—419.

61. Н.П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения, т. I. М., 1952, стр. 810.