Глава 8. Женитьба

Но, прежде чем вам рассказать о власти нападенье,
Посмотрим, как наш Емельян творил дела-решенья.
Опять в Яицкий городок царь Пугачёв вернулся,
Узнал, что крепость не взята, той вести усмехнулся:
«Что ж, знать, придётся снова мне давать распоряженья,
Раз стены стали непростой, но лакомой мишенью».
Так был подкоп возобновлён под крепкие редуты,
Зигзагами он в этот раз — обман наводит, смуту,
Дабы защитники-мужи не рыли контрподкопы,
Не затевали в них пожар иль страшные потопы.
И пороху на этот раз у казаков в избытке —
Как выйдет на фитиль плясать огонь забавный прыткий,
Вот будет шуму и огня — на всякий хватит праздник!
А порох тот добыл-привёз Овчинников проказник:
Он город Гурьев захватил, назначил атамана,
А сам к Емеле поспешал с добычей во карманах.
Теперь осталось порох тот распределить в подкопе
И после взрыва набежать на крепость дружным скопом.
Но Пугачёв велел годить — другие были планы,
Немного крепость обождёт, не порастёт бурьяном.

Недавно казаки пришли — Емели побратимы:
«Хотим делиться, государь, мы мыслями своими.
Женить надумали тебя — для дела выйдет польза,
Послушай доводы сперва и шибко не хорохорься».
Емеля строго посмотрел, но возражать не начал:
«Что ж, разговор я поддержу, пришли коль не судачить». —
«Императрица далеко — твоя законна жинка,
Со трона скинула тебя, боялась поединка.
Но выжил ты, берёшь реванш, за справедливость бьёшься,
Возьмёшь коль новую жену, в борьбе не промахнёшься.
Да Род всесильный всё поймёт, наказывать не станет,
Народ и тот не возразит, во зле не загорланит:
Ведь станешь ближе ты к нему — невеста из народа,
С поддержкой крепкою людской все выдюжишь невзгоды», —
Старшины гладко речь вели, глядели на Емелю.
«Что ж, значит, славную жену мне подобрать успели?», —
Лишь усмехнулся Пугачёв, смотрел сквозь них лукаво.
«Есть претендентка для тебя — покладистого нрава.
Собою статна, хороша, зовут Устинья деву», —
Речь плавно казаки вели со государем смело.
Их тихо слушал Пугачёв, да о своём всё думал:
«Как Софья, родная жена, в отраде иль угрюма?
В Казани ныне, говорят, с детьми да под присмотром
Властей. Две дочки всё растут, да сын уж стался отрок...
Эх, повидать бы их сейчас, да сжать в объятьях крепких!
Но не даёт того судьба, несёт, что в море щепку».

«Ну, что, царь-батюшка, молчишь? Даёшь своё согласье?
Обрадуется войско всё такому в одночасье!», —
Не унималися мужи, Емелю, знай, пытали,
И Пугачёв измыслил тут — надежды оправдает,
Коль делу пользу принесёт решенье непростое,
В душе хоть кошки заскребут, всю шрамами покроют.
И вскоре сватов разослал наш царь к отцу Устиньи
(а мать её уж померла — болезнь взяла, бессилье).
Средь сватов Толкачёв с женой да Почиталин Ванька,
Словно Устинья непроста — царица иль дворянка.
Но в первый раз не удалось застать отца девицы,
И братьев не было в дому — пуста совсем светлица.
Устинья ж испугалась вмиг — гостей не ожидала,
Не знала ей чего гадать да из дому сбежала.
Чрез время сваты вновь пришли, отца в сей раз застали,
Что царь желает в жёны взять Устинью, рассказали.
Мужик сначала возражал: «Как может быть такое?
Ведь царь наш батюшка женат, не вышло бы плохое!».
Но Толкачёв тут разъяснил, де, не жена царица,
Раз мужа с трона согнала, хотела стать убийцей.
Чуть успокоился отец, согласье дал на свадьбу,
Готовит принялся тотчас приданое познатней.

А в третий раз со сватами сам Пугачёв явился,
Отцу Петру Устиньи он учтиво поклонился:
«Хочу жениться на твоей родимой дочке славной,
Царицей станется она в большой Руси державной».
В ответ вдруг на колени встал отец, засомневался:
«Ты душу ей не погуби, над молодухой сжалься!». —
«Не гоже горьки слёзы лить! — казак отрезал строго, —
Устиньи выбрана судьба, и нет пути другого!
Ты, Пётр, сборы начинай, сыграем свадьбу ныне,
Я дочь твою не увезу в далёкую чужбину».
О том и было решено, царь с сватами уехал.
А казаки и рады ждать веселье и потеху,
С собой что свадьба принесёт — то для народа праздник!
Пусть долго он живёт-летит и солнцем не угаснет!
А к вечеру невестушке уж привезли подарки:
Рубахи, шубу, гладкий шёлк да сарафаны ярки.
Повеселела дева тут — уж не боится больше,
К тому же царь собой хорош, чай, не разлюбит дольше.

Под утро стали наряжать Устинью тётки-свахи,
Наряды красками цвели, словно у райской птахи.
Ждала явления царя красавица невеста,
Себе в светлице у окна не находила места.
Когда примчит её жених со свитой благородной?
Да станет ли она женой для казаков угодной?
И вот стал слышен громкий шум — кричали, пели песни,
Летели к дому казаки — благой посланцы вести.
И император с ними был, в большой карете мчался,
Сам весел, с казаками добр, с безбрачием прощался.
А свита рядом во шелках, пушистых длинных шубах,
Кричит частушки громче всех, ей действо это любо.
Словно звенящая река, под солнцем что искрится,
Волшебный нёсся караван — спешил наш царь жениться.
Отец сам встретил жениха, улыбкою светился.
«Ну что, мой драгоценный тесть, к невесте я явился», —
Сказал с порога государь, искал Устинью взглядом.
«Мы рукобитие пред тем свершим святым обрядом», —
На это Пётр дал ответ, берёг у дочки счастье,
С ним согласился Емельян: «Погоним прочь ненастья!».

Как вдруг невеста вышла в свет — собою ослепила,
И государю-казаку вмиг голову вскружила.
Горели звёздами глаза, румяна воспылали,
Вниманье дорогих гостей мгновенно привлекали.
«Прошу пожаловать за стол!», — позвал хозяин дома,
Эх, скоро праздник зазвучит весенним добрым громом!
А на столе всех яств не счесть, ждут-стынут угощенья,
Напитки сладки иль горьки- достойны восхищенья!
Любой наполнится живот на праздничном застолье,
Запомнит каждый первый гость то царское раздолье!
Да музыка ласкала слух — играли балалайки,
И гусляры пришли почтить невестушку-хозяйку.
Их голос зычный проникал в глубины душ народных,
Кто слушал, тут же забывал о думах посторонних.
В их песнях быстро мир кружил, о подвигах глаголил,
В которых русский богатырь бил ворога с моголом.
А были песни про любовь, что сердце замирало,
Их спето ныне для гостей баянами немало.
Но вот пора из-за стола всем выходить для дела,
Посмотрим же, что праздник нёс мы за гостями следом!

Венчанья дальше ждал обряд — допущено немного
Друзей-знакомых на него. Другие у порога
Невесту ждали, жениха, да распевали песни,
Чтоб обходили стороной ненастья их, болезни.
А на венчанье Пугачёв отдал приказ: «Отныне
Императрицей называть жену мою. Едины
Мы в власти станем пребывать великой всероссийской,
И не дадим здесь воле быть немецкой иль английской!».
Затем народ встречал царя да новую царицу,
Палили пушки без конца, кружили в небе птицы.
На кони Пугачёв взлетел, царица села в сани,
Бросали деньги всем вокруг, играл люд на баяне.
Процессия теперь пошла до Толкачёва хаты,
Чтоб пир продолжить знатный там, гостей встречать богато.
Два дня сидели за столом, рекой мёд сладкий лился,
Кто не горланил песни здесь, тот в танце укружился!
А на второй гулянья день наш царь подарки делал —
Он тестю шубу подарил, зимой чтоб шибко грела;
Бешметы шли да зипуны другим гостям на память —
Одежда не давала та веселье людям сбавить.
А многих близких казаков рублём-деньгой отметил
В тот день народный государь и благодарность встретил.
«Пусть счастьем будет полон дом!», — кричали гости дружно,
И не было средь них тогда угрюмых, равнодушных.

Устинья вскоре поняла, что сделалась царицей —
К ней фрейлин Пугачёв привёл, шутить те мастерицы.
Жена ж у Толкачёва, знай, хозяйством занималась,
Гостям прислуживала всё и тем не раздражалась.
Отец к Устиньи заходил, проведывал дочурку,
Да поражался, как она устроилась жить юрко.
А девушка в сомненьях всё ж, Емелю вопрошает,
Что он и вправду государь, не верит и не знает:
«Скажи, мой милый, не таясь, ты царь ли в самом деле?
Уж есть царица у тебя — то ль видано доселе,
Что при другой живой жене, царь заново женился?».
«Екатерина — не жена! — на это муж ярился. —
Ведь предала она меня, тогда тебя взял в жёны,
Не будут наши души тем в бесстыдности калёны.
Жалею лишь, что Павел-сын остался во столице,
Но и туда я доберусь, подобно грозной птице!».
Но говорила вновь жена: «Я молода, ты — старый.
А будем ли красивою с тобой смотреться парой?».
«Не стар я, просто борода года мне прибавляет,
Её я сбрею для тебя, как мир меня признает».
Так свадьба быстро пронеслась, закончились гулянья,
И снова в буднях началось со властью состязанье.

Царь Пугачёв решил опять штурм крепости продолжить,
В Яицком городке она стояла дюже полной —
Из неприятелей солдат. Прижать к ногтю несчастных!
«Мы снова взрыв осуществим для жизни их опасный! —
Отдал Емелюшка приказ. — Теперь под колокольней
В земле подкоп произведём, обставим недовольных!».
И вырыт ров, что чёрный зев земли холодной, стылой,
Но вновь в Яицком городке со взрывом не сложилось:
Донёс предатель в крепость весть — под колокольней порох!
И ловких несколько солдат, не поднимая шорох,
Часть пороха успели взять — стащили на поверхность,
А уж потом земная твердь взрыванию подверглась.
И мощным не случился взрыв — осела колокольня,
Да не разрушена стена — вверх смотрит своевольно.
Лишь взрыв палату развалил, где жался неприятель —
Погибло сорок человек Софии в той палате.
Тут перестрелка началась — палили пушки, ружья,
Но к осаждённым в тот момент была великодушна
Удача — крепость не взята, отхлынули казаки.
«Хоть и победы не нашли мы в этой славной драке,
Но потрепали наглецов! За ними ныне выбор —
Открыть нам вскоре ворота иль с голоду погибнуть, —
Сказал собратьям Пугачёв. — Пока же выбирают,
Зовут другие вдаль дела, я с тем вас покидаю.
До Оренбурга поскачу — там надобна поддержка,
Чтоб града важного в войне штурм выдался успешным».

А перед тем отъехать как, к жене пришёл Емеля.
Её с собой брать не хотел — не женское то дело
Войну кровавую вести, пускай хранит хозяйство.
«Хочу с тобой, моя жена, на время попрощаться.
Под Оренбургом ждут царя, и должен я явиться,
В сражении за славный град не трусить, не скупиться», —
Устинье молвил государь. Она смотрела строго:
«Побереги себя, мой муж, не вышло бы худого...
От пуль пусть Бог тебя хранит, от острых сабель страшных,
От зла предателей, невзгод, поступков бесшабашных».
Кивнул Емеля ей в ответ, взял руку, улыбнулся:
«У Бога лучше попроси, чтоб я скорей вернулся.
Да письма разные пиши, делись в них сокровенным,
Как только время отыщу, я их прочту мгновенно».
Так попрощались муж с женой, Емеля с дому вышел,
Их сокровенный разговор никто тогда не слышал.