Глава 9. Удар Петербурга

Меж тем переведём мы взгляд на сторону другую:
Как ранее говорено, беду свою большую
Екатерина поняла, решения искала,
Чтоб гнев народный прекратить. Война же возрастала
С порабощёнными людьми — крестьянством, крепостными,
Казачеством, что слитно шло рядами боевыми.
Но вникнуть в суть проблем тогда София не желала —
Надежды, чаянья людей к себе не подпускала.
Что судьбы ей простых крестьян, что судьбы миллионов?
Решила немка воевать — ей нет пути другого!
И, значит, нужно натравить своих бойцов послушных,
Чтоб те смогли остановить, пускай в боях натужных,
Порывы к воле у людей. Послала самых лучших —
Давите русских наглецов, пусть месть летит кипуча!
Негоже слугам да рабам свою имети волю —
Им спину гнуть да помирать, не изменить ту долю!
И успокоилась тогда в дворце императрица —
Уж скоро смерти полетит-помчится колесница!

И снова с местью кто пришёл, был Карл Муфель немец —
Командовал майор полком, сам быстр да приземист.
К Самаре Бибиков послал его, отбить, очистить город —
Глядишь, увидев конный полк, враз ворота отворит.
Когда же Муфель подошёл, стоял ещё декабрь,
Народ пред ним не отступил — был до сраженья храбр.
На волжском льду его встречал — здесь битва закипела,
Там казаков отряд летел на праведное дело.
И крепко, жадно наседал, но Муфель смог отбиться,
Пришлось удалым казакам ко граду возвратиться.
«Теперь ко сте́нам подойдём, нас заждалась Самара, —
Полку Карл указанье дал. — По городу ударим!».
Но и у стен отпор был лют — пошла пальба свирепа
Из пушек, жизни оборвав, введя напавших в трепет.
«Сомкнуть ряды, не отступать!», — кричал майор истошно
И смог порядок навести из действий суматошных.
В ответ орудия палят уже по стенам града,
Утих защитников огонь, для немца то — услада.
Снаряды кончились, видать, у казаков за стенкой,
Прижали Муфеля войска восставших хорошенько.

И в город вскоре полк вошёл — не сдюжила защита,
Но не расслабился майор — продолжилася битва
На переулках городских да улицах широких.
Не ждали Муфеля мужи боёв таких жестоких!
Но всё ж теснили казаков среди домов и зданий,
Набрали грозное число побед и задержаний.
Аж двести воинов лихих и разных командиров
Схватили Муфеля войска, не признавали мира.
Да за решётку упекли — пускай-ка потомятся,
Повешенья иль порки ждут, своей судьбы боятся.
И тридцать первого числа град сделался захвачен,
Сопротивленья больше нет, стал Карла путь удачен.
Защитники, кто ещё мог, ретировались спешно —
До пригорода отошли, не гас в них дух мятежный.
Но немец сразу же послал большой отряд вдогонку,
Боялся — станет мстить казак потом неугомонно,
Поджоги в городе пускать, давить солдат нещадно.
И повелел то Карл пресечь, чтоб не было досадно.
Так в Алексеевке чрез день отряд царя добили,
Кто жив остался — во цепях в Самару притащили.
Пороли жёстко в ней плетьми, и многие скончались,
Живых отправили в Симбирск, в «грехах» чтоб признавались.

Чуть позже, в снежном январе, войска пришли царицы
К Кунгуру, чтобы перестал пульс судорожно биться
Решивших волю обрести. А Миллер-воевода
Наказ дал пугачёвцев бить, мстить русскому народу.
Секунд-майор Попов затем привёл четыре сотни
Солдат и рекрутов с собой — для боя дюже годны.
«Кунгур мы ныне отстоим, — сей гордый муж балакал, —
Да пугачёвцев припугнём оружьем, жёстким шагом!».
И правда, город стал теперь горою неприступной,
Для осаждающих людей преградой дюже крупной.
С подмогой прибыл к казакам хоть Салават Юлаев,
Кунгур не открывал врата, победу отнимая.
Майор же осмелел совсем и вылазку устроил,
Видать, осточертело ждать — он непоседой скроен.
И воинов много было с ним, но те мужи таились,
Лишь небольшой отряд в бою разбить тогда решились.
Да в плен уволокли крестьян, в темницу посадили,
Так пробу сил произвели, напавшим насолили.

Прошло ещё немного дней, в Кунгуре выжидали —
Что пугачёвцы сотворят? Пока же отдыхали.
Как вдруг явился Салават да предложенье сделал,
Уж небо к вечеру тогда холодное темнело.
«Не доводите до смертей, боёв кровопролитных!
Коль не дождёмся града врат смиренного открытья,
То силою Кунгур возьмём, предателей повесим,
А так прощение дадим, забудем зло и спесь все.
Да царь вас батюшка к себе на службу быстро примет,
Во всепрощении своём и милости обнимет», —
Глаголил молодой башкир, но нем остался город —
Видать, упрямы в нём бойцы, их смерть не злобит, голод.
«Знать, скоро битве славной быть», — шепнул себе Юлаев,
Да возвратился ко войскам, костры где полыхали.
И о молчании донёс всем казакам, крестьянам,
Хоть вожделели люди мир, но мир порос бурьяном.

Наутро важный был совет — как выстроить сраженье.
Собраньем было решено — устроить разделенье:
Отряд Юлаев поведёт башкир, татар, мордвинов,
А Кузнецов всех русских враз на град в атаку двинет.
Да и орудия тотчас для боя разделили —
Иван себе семь пушек взял (их подвезти спешили),
Десяток ж Салават забрал — для дела пригодятся.
Снарядов, жаль, совсем чуть-чуть — в бою не сохранятся.
И двадцать третьего числа Кунгура штурм начался,
В него казак, отбросив страх, с остервененьем рвался.
Со двух сторон мужи пошли на город непокорный,
А в нём секунд-майор Попов сидеть решил упорно.
«Готовить пушки для стрельбы! — кричал-вопил вояка. —
Императрица верит в нас, дадим отпор рубакам!
И ядер много в закромах — на всех повстанцев хватит,
О том не ведают они — напрасно жизнь истратят!».
Да и скопилось в граде том солдат императрицы
Уже немалое число — слетелись, словно птицы,
Чтоб пугачёвцев задержать, спасти Екатерину,
В войне уж Азии тряслась честная половина.

И понеслася казаков орда скорей рататься,
Летели ядра ко стенам, тем прикрывали братство.
В руках лучилися клинки, палили дымно ружья,
Но смерти первые в рядах уж брали непослушных.
Пусть есть у пугачёвцев дух — не сломишь их так просто,
И страху во сердцах бойцов не свить-напутать гнёзда,
Но ныне стал силён Кунгур войсками Фредерики,
Да ощетинился, как зверь, в громоподобном рыке.
И хоть старался здесь казак, но градом стался сдержан,
Да пушки с стен несли огонь, плодя число умерших.
А пушки эти наводить сам помогал для боя
Секунд-майор, что битве рад, не чувствовал покоя.
И вот нещадная картечь задела Салавата,
Упал с коня сей славный муж, от боли зубы сжаты.
Две раны — на руке, ноге — кровь с них текла обильно,
Их туго замотал башкир, стянул тряпицей сильно.
Потерь премного в том бою — кто ранен, кто убитый,
Лежали рваные тела, да крови поразлито.
Так отступили казаки, не сдюжили с Кунгуром,
Их много взято было в плен, в цепях теперь понуры.
«От града нужно отойти, заштопать дабы раны,
От тяжких битв передохнуть да залатать кафтаны», —
Решили вольные бойцы, что выжили в сраженье.
С тем согласился командир: «Отход — не преступленье».
К Ильинскому острогу так мужи враз отступили,
Да в лагерь боевой его на время превратили.
Надеялись в покое там седмицу отсидеться,
Что дальше делать порешать, тихонько осмотреться.
Но невзлюбили тишину войска императрицы —
Опять подмога к ним пришла — военные всё лица:
Три сотни опытных солдат из города Казани,
Гагарин с ними командир — готов восставших ранить!
И ждать секунд-майор не стал — в погоню сразу вышел,
Нагнать противника хотел, его дыханье слышал.
Так что пришлось совсем уйти от града пугачёвцам,
Была опасной чересчур для действий обстановка.
А Салават на родину до дому устремился,
Он раны залечить хотел, ведь к бою не годился.

Чуть позже в Екатеринбург подмога подоспела —
Сам Деколонг её собрал, в ней надобность созрела.
И Фишер ныне командир (как говорилось раньше),
Начальством послан на Урал для жёсткого реванша.
Две роты с Фишером идут на пугачёвцев смелых,
Дабы изгнать из крепостей «поганцев озверелых».
Но на заводы тот майор повёл солдат сначала,
Чтоб производство в них прервать (София приказала)
Орудий, пушек пребольших, снарядов смертоносных —
К войне способность подорвать у казаков серьёзно.
Так в середине февраля секунд-майор ворвался
В Шайтанские заводы все, казак хоть защищался.
Белобородов отступил — людей немного было,
Чтоб нападение отбить, врагу порезать жилы.
«Прости, царь-батюшка, меня!», — перед собой винился
Иван, да кулаки сжимал, с потерей не мирился.
Поджог заводы Фишер враз — вдруг отобьют их снова,
Снаряды злые отольют для действия лихого?
И ныне базу казакам уж здесь не обустроить —
Огонь строения пожёг, себе добро присвоил.
Гагарин тоже не дремал — секунд-майор Софии,
Он от побед не пребывал в бездумной эйфории.
Отбил враз Уткинский завод у казаков во схватке —
Не будет больше ядер им в сражениях в достатке.
Но тут на помощь поспешил ко Уткинским повстанцам
Иван Белобородов сам, готов к смертельным танцам!
С ним сотен несколько крестьян да казаков суровых,
Не раз бывавших во боях под ливнем пуль свинцовых.
Вот только силы не равны — Гагарин вновь успешен,
Отбросил воинов царя, в решеньях шибко взвешен.
«Не будем долго восседать — пройдёмся по Уралу,
Белобородова найдём, крестьянам вырвем жало!», —
Приказывал секунд-майор и действо сие начал,
Императрицы волю нёс, народа волю пряча.

А на Каслинский же завод ушёл Белобородов —
Решил Иван повыжидать жестокие невзгоды.
Но долго там не усидел — карателей отряды
В начале марта подошли, готовили снаряды.
И снова принял бой Иван кровавый и неравный,
Завод упорно защищал, как Уткинский недавно.
Но сызнова потери жгут — десятков шесть убито
Карателями казаков, надежда кровью смыта.
«К царю нам нужно поспешить, с ним воссоединиться,
Отдельно не хватает сил, чтоб с Фредерикой биться», —
Иван команду отдавал, с ним соглашались люди:
«Одним, без помощи царя, небось, придётся худо».
Гагарин ж Екатеринбург избавил от осады,
Победу в споре одержал, царя привёл в досаду.

Но не сдавались просто так солдатам тем уральцы,
То тут, то там отряды шли подобно злым скитальцам:
Карателей кусали вдруг и ловко растворялись —
Поди, сыщи потом людей, в Руси что растерялись.
Одним отрядом заправлял капрал Матвей Евсеев,
Село он Течинское взял, прогнал отсель злодеев.
И рады жители тому — гостей своих встречали,
Им подносили хлеб да соль, радушно принимали.
Здесь был зачитан манифест, что царь издал народный,
Да выбран новый атаман, к делам военным годный.
«Вы, люди добрые мои, не бойтесь иноземку.
За правду стойте до конца, авось, сумеем немку
Народной силой одолеть, найдём-таки управу,
И на престол наш царь зайдёт по правде и по праву! —
Евсеев твёрдо говорил, давал надежду людям. —
Ведь счастье можно только взять сраженьем, но не чудом!».
И было много их таких бесстрашных, своенравных,
Готовых жизнь свою отдать в крутой борьбе неравной.

Тогда же Деколонг-француз ходил по Зауралью,
И город Шадринск посетил, подавленный печалью:
Вокруг Емелины бойцы кружили, норовили
Напасть внезапно всей гурьбой, без жалости казнили.
Там Бибикову всё писал — мол, зло вокруг пылает,
Преступников, с больших дорог бандитов, собирает.
К Тюмени путь теперь закрыт — бесчинствуют повстанцы,
Когда же воля ниц падёт Емели самозванца?
Пусть сам безвылазно сидел посланник Петербурга,
Но воинов в бой горяч пускал, войны держался курса.
И в том поддерживал его Чичерин-губернатор,
Знай, на крестьян отряды гнал, житья ломал уклады.
Да на Тюмень пустил солдат, район чтоб тот очистить
От пугачёвцев-удальцов. «Вперёд, артиллеристы!
Да конные отряды в путь!», — командовал военный,
Был казаков намерен смять, пускай и не мгновенно.
И так каратели смогли людей войной отвадить,
Большою силою прогнать, Тюмень себе оставить.
Казалось, скоро уж совсем прижмут паршивцев вольных,
Дворянству заживётся вновь в России хлебосольно.

Так выбора для казаков совсем не оставалось —
Все в Оренбургские края войска повозвращались:
На севере губернии пока дышалось вольно,
Там Емельяна армии всё было подконтрольно.
А Бибиков, что главным был во брани с Пугачёвым,
Не мог унять горячий пыл, хотел сражений новых.
К Уфе надумал подойти, где встал Зарубин-Чика —
Его прогнать, осаду снять, поднять крестьян на пики.
И для того придумал план, как обмануть восставших —
Он Ларионова послал к его как будто ждавшим
Софии слугам в Оренбург, но повелел майору
К Уфе внезапно повернуть — с Зарубиным быть спору!
И ближе к марту воин сей в окрестностях у града
Теснить стал вольных казаков да выставлять засады.
И дальше с непослушными намеревался биться —
Отряд большой с посланником — смешно с таким страшиться!

Майор взял быстро Нагайбак, желал пройти к Бакалам,
Повстанцы ждали в том селе майора-генерала.
Но выпал вскоре снег большой, да пугачёвцы разом
Завалами прикрыли путь — он стался непролазным.
И Ларионов тут поник, ретивость растворилась —
Вернулся снова в Нагайбак, ждал у погоды милость.
К тому же слух плохой пошёл — мол, брат идёт у Чики,
С собой толпу крестьян ведёт, те в злости буйной дики.
А с ними множество старшин, вояк лихих, бывалых,
И Ларионов стал совсем от новостей тех вялым.
Но всё ж Бакалы в марте взял, когда утихли вьюги,
Солдат здесь многих потерял — зазря их ждут подруги.
Да вновь в селении застрял, боялся дальше двигать —
Вдруг налетит лихой казак, задавит злобой мигом?
Повесит тихо на суку иль голову посрубит,
Уж лучше греться у печи в кафтане и тулупе.

А в штабе Бибиков совсем своим не хвастал братом —
Его бездействие теперь опасно, чревато.
Пусть оправдания майор искал всем неудачам
(сожгли мосты, была метель, повстанцы бьют в придачу),
Но веры больше нет ему — не оправдал надежды
Здесь Ларионов Александр, зачислен в ранг невежды.
И вот дела уж передал свои майор другому,
Раз на войне не проявил характера стального.
Как раз карабинерный полк пришёл из северного града,
С ним подполковник Михельсон, ему безмерно рады.
«Прошу возглавить вас отряд, что на Уфу направлен, —
Сам Бибиков указ давал. — Пусть станется задавлен
Премерзкий пыл у казаков, разогнана их шайка!
Вы ко смертельному броску скорее приступайте!».
И расторопный Михельсон в ответ кивнул главою —
Готов удары нанести, кровавою волною
Пройтись в окрестностях Уфы: «Немедля выступаю!».
Так подполковник взял отряд, задачу выполняя,
И в бронях на Уфу пошёл двадцатого уж марта,
Солдаты выполняли марш, все грозны да опрятны.

А по дороге захватить муж языка пытался,
Чтобы вызнать, выгоднее как ко граду пробираться,
Понять, Зарубин где стоит с большим лихим отрядом,
А где немного лишь крестьян гнетут-секут порядок.
Но пугачёвцы, как назло, наверно, сговорились,
Для языков-пособников нисколько не годились —
Сдаваться в плен никчёмные живьём не собирались,
Словно берсерки — до смерти несчастные ратались.
Лишь двадцать третьего числа вдруг на отряд нарвался
Повстанцев малый Михельсон, да с ним серьёзно дрался.
И пленных захватить успел, пытали коих после —
Так вызнал немец, где теперь повстанцы свили гнёзда:
Почти две тысячи мужей во Жуковой деревне,
И пушек несколько у них — повстанцы дюже гневны.
Зарубин ж в Чесноковке сам — с ним десять тысяч воинов,
Орудий множество при нём опасных да убойных.
Большая силушка сидит, клинки лелеет-точит,
Императрице-матушке нервишки, знай, щекочет.

«Ну, коль узнали, Чика где, туда скорее двинем, —
Вояка руки потирал, сомнения отринем!».
Да в Третьяковке по пути разбил отряд восставших —
Палили ружья без конца, число плодили падших.
К Зарубину примчал казак, что видел эту бойню,
И атаману говорил, глаголил беспокойно:
«Каратели сюда спешат, их тьма уж в Третьяковке,
Хотят сгубити души все, не знают остановки!». —
«Что ж, повстречаем тех гостей, — ответ давал сурово
Иван, очами засверкал, был к действию готовым. —
Семь тысяч человек пошлём — пускай во сече рубят,
На ворогов поналетят, их злые планы сгубят!».
И вышли казаки смелы, их высились знамёна,
Не думали мужи о том, им ждать иль нет урона.
Но немец и о том прознал: «Готовьте к бою пушки,
Хотят пугать нас мужики, но встретим мы их пуще!».
Засады ставил Михельсон по лесу, вдоль дороги,
Чтоб под большой обстрел несли повстанцев их же ноги.
А тех, кто выживет в огне, добьют солдаты разом —
Пощады нету казакам, все отданы приказы.

И точно получилось так — две стороны столкнулись,
Бой длился несколько часов, под ливнем древа гнулись
Из ядер, пуль и острых стрел, не знали что пощады.
Бесстрашье, честь вели мужей — они сражаться рады!
Но воины батюшки-царя, увы, не доглядели,
Что их столичные войска в кольцо стянуть сумели.
Засада немца удалась, внезапность пригодилась,
Да пораженьем казаков, к несчастью, обратилась.
«Ещё немного поднажмём и разобьём повстанцев! —
Кричал довольный Михельсон. — А после самозванца
Мы Пугачёва закуём в несокрушимы цепи,
И станет каждый на Руси послушен, раболепен!».
Под Чесноковкой одолел царя отряды немец,
В победе этой ликовал Софии иноземец.
А казаки, те что смогли, бежали с поля боя,
Насилу ноги унесли от Михельсона роя.
Земля же сталася в крови: здесь головы сложили
Те, государю своему что преданно служили.

А Михельсон не выжидал, а двинул к Чесноковке.
Как хищники его бойцы, отряды, словно волки,
Почуяли добычу близь, её хотят нагнати,
Когтями уцепиться в плоть, зубами жадно рвати.
В селенье этом казаков совсем осталось мало,
Да раненых средь них бойцов сейчас располагалось
Десятков несколько. Чика ж и не подумал сдаться,
Он до конца решил стоять, за справедливость драться.
Двадцать четвёртого числа тот важный бой случился,
Казак стоял литой стеной, невозмутимо бился.
Количеством лишь взяли бой солдаты Михельсона —
Не сдюжили царя бойцы тот натиск легиона.
Полтысячи убитых там, да раненых премного,
Пленённых тыщи полторы — хребет повстанцев сломан.
Зарубин ж вырваться сумел, уйти из окруженья,
С ним два десятка удальцов спаслись в лихом стремленье.
Кусал зло локти Михельсон, не взял что атамана,
Помощников его за то повесил утром рано.
«Я всё равно тебя схвачу, — шептал во злобе немец, —
В Табынске скоро нагоню, тебе не скрыться в тени!».

Так стих во Чесноковке шум да гомон сиплых глоток,
Но люд простой в большом селе не стался нем и кроток.
Башкиры не признали власть и проявили смелость —
Кидались с боем на солдат, как небеса темнели.
Живыми не сдавались в плен, военных поражая,
Сам Михельсон во страх пришёл, борьбу ту наблюдая.
Но вскорости и партизан в селенье не осталось,
Так дальше немец был готов нести Софии ярость.
И через пару тёплых дней к Табынску гордо вышел,
Победы жаждал командир, к ней подбирался ближе.
К отпору был сей муж готов, привык уж — не сдаются
Простые люди, казаки, бесстрашно, шибко бьются.
Однако удивление его сковало вскоре —
Предательство произошло во пугачёвской своре.
Нашёлся вдруг один такой, что изменил Емеле —
Им есаул казачий стал, а честным был доселе:
Схватил Зарубина казак с командой ему верных,
Что Пугачёва обвели, для воли дела скверных.
А Михельсон тому и рад — Табынск без боя сдался,
Зарубин зря в него спешил, на помощь полагался.

«Места я здешние смирил, вернул порядок строгий,
Солдат пусть славных полегло в боях с Емелей много», —
Отчёт для Бибикова слал, писал-старался немец,
Хотел обласканным он стать скорей властями всеми.
Чуть позже перешёл в Уфу — четвёртого апреля,
Дальнейших указаний ждал, чтоб обуздать Емелю.
Туда же Чику отвезли под пристальной охраной,
В цепях сидел он, взаперти — боялись, знать, смутьяна!
Да всех помощников его, что доблестно ратались,
В хитросплетении интриг предателям попались.
Их лютый ныне ждал допрос о планах Пугачёва:
Какие силы на Руси служить ему готовы?
Куда он сам идти решил — не на саму ль столицу?
Корона на его челе разбойнику ль не снится?
Один из центров так был смят военных государя,
Столичные войска смогли внезапно жутко вдарить
По непокорным казакам, что волею могучи —
Над головою у царя сгущались грозно тучи.