День седьмой

Кинуло корабль волной
На берег родной.
Там увидел казак
Отца с матерью,
Отца с матерью —
Молоду жену,
Молоду жену —
Малых детушек,
Малых детушек — все сиротушек.
— И зачем же ты по морю гулял?
— Я не сам пошел, и не сам поехал,
Погнала меня царска служба,
Что царя-то служба, Петра Третьего...

Из песни

Нет в мире худа без добра!
По-разному ведутся войны.

Стояла вешняя пора,
Казань спала себе спокойно.
«Завяз по горло Пугачев
Под Оренбургом осажденным
И долго простоит еще!» —
Казань судила полусонно.

...Возы соломы впереди,
За ними — воины с оружьем.
За рядом ряд идут ряды,
Казань сжимая полукружьем.
Вал крепостной со всех сторон,
Дабы к нему не подступиться,
Преградой водной обнесен.
Вода вскипает, как ушица.
Вверх пузом плавают ерши,
Все гуще, гуще рвутся ядра.
Казанский гарнизон дрожит,
А подкрепленье только завтра!
(Повстанцам сразу донесли
Об этом местные шпионы.)
Возы соломы подожгли
Артиллерийские заслоны...
В дыму, в пыли, в кромешной тьме
Со ржаньем рвут подпруги кони.
В рубахе красной на холме
С мечом Емелька. По округе
Грохочет перезвон церквей.
Стоят встревоженные гулы.
На осаждающих людей
Смола течет! Зловеще-бурый,
В дымах и бликах небосклон.
Пожары от возов горящих
Со всех шестнадцати сторон.
И задыхается в смердящем
Чаду казанский гарнизон!

...И взяли пугачевцы с ходу
Казань — у мира на виду.
На радость черному народу,
Желудкам сытым на беду!
И не смогли при отступленье
Враги исполнить своего:
Чтоб не было в исторьи тени
От Пугача, — детей его
С женою вместе уничтожить
И по ветру развеять прах!
(А кто-нибудь вздохнул, быть может,
Легко: «Минул нас этот страх!
Господь помог... А то б сгубили
Своих же собственных детей:
Ведь Пугачев пока что в силе
И скорби не простит своей!»)

В лесу случаются пожары:
Дым подпирает небосвод.
Кипящим пламенем и жаром
Лицо за версты обдает!
На пепелище ни единой
Живинки. Выжжено дотла.
Но смотришь: зацвела рябина,
И птичка песни завела.
Так, значит, жизнь не умирала.
На время только замерла,
И весь господень мир помалу
Расправит мудрые крыла.
И даже, говорят, пожары
На пользу: гибнет короед!
Еще стройней взойдет, пожалуй,
Лесок, пройдя горнило бед!

Какой пожар гудел в Казани.
Казалось, выжжена дотла!
Но с Пугачевым на свиданье
В слезах и в радости пришла!

...А он искал своих детишек.
— Родные! Вас ли вижу я?! —
И угощает спелой вишней,
Любви отцовской не тая.

Потертые на детях платья.
Не схватишь ниткой за края, —
Лежит заплата на заплате...
И это — кровушка моя!
А у Трофимки бьется сбоку
Для подаяния сума.
Шли от порога до порога,
Оповещая все дома,
Что Пугачев не царь российский,
А просто муж и батька их,
Такой же голодранец низкий,
Из казаков совсем простых!
Ожоги на лице Христина
Все гладит, гладит. А Трофим
Обнял, и никакою силой
Теперь не разлучиться с ним.
Впервые увидали слезы
На Емельяновых глазах.
И это он, крутой и грозный,
Чей непреклонен каждый шаг!
— Спасибо, Софьюшка, спасибо,
Что деток сохранила ты!

Не могут люди скрыть улыбок
И говорят от простоты:
— Великий царь, а чьи же дети?
— А друга! — отвечает царь. —
Его уж нет давно на свете,
Дворянская сгубила тварь!

Детишки — до того похожи
На государя! Та же стать.
Зачем же людям лезть из кожи,
Чтобы загадку разгадать?!
Прости, господь, за ложь святую,
За самозванца лже-Петра.
Пропали б замыслы впустую,
Русь не взяла бы топора!

...В Казань вошедши, по обычью
Сбил Пугачев с тюрьмы замки.
И пальцем в заключенных тычет:
— За что сидите, мужики?
Дарую волю. Геть отседа!
Кто хочет, жалуйте ко мне,
Но знайте, не одни победы
На белом я вершу коне!
...А кто решил обогатиться,
Рискните: за башку мою
Сто тыщ отвалит вам царица,
И заживете, как в раю! —
Но толпы на колени: «Что ты?
Рабы твои мы, государь!
Теперь мы — боевые роты.
Веди нас! По Москве ударь?!»

— Приспеет времечко — ударим,
Но час еще не наступил! —
И Пугачев улыбки дарит:
Ну, прибывает наших сил.

Команду подает ретиво:
«Эй, пленные, шагай в тюрьму!»
Устал... Потом неторопливо
Мы разберемся, что к чему!
(Но, место лобное готовя,
Стучали бойко топоры:
Прольется же сегодня крови!
Не зря все стихло до поры!..)

...Лилось рекой хмельное зелье.
Веселье шло без Пугача:
Его заветное веселье —
Поесть домашнего борща!
И — ни на шаг жена от мужа.
Он ест, и счастлива она,
Взгрустнет слегка — она затужит,
Заснет Емелька, а жена
От спящего отгонит муху:
«Ну что, проклятая, зудишь?»
...Ишь, притомился, нету духу!
Прислонится к подушке лишь,
И тут же засыпает сладко...
(Полынью пахнет во дворе
И разогретой солнцем мяткой,
Совсем как на донской поре!
Сопит, женою охраняем,
И словно никаких забот!)
Родименький! Пришел хозяин.
Храни господь нас от невзгод!
...По всей империи летает,
И нету войничей¹ его.
Рубахи кто ему латает,
Кто холит милого мово?
Слыхала, есть она, воровка!
Но, может быть, вбивают клин?!
...Тут повернулся он неловко,
Открыл глаза.
— А ты прикинь:
Сама ни в чем не виновата? —
И так взглянул он на нее,
Что страха не могла упрятать.

— Встань в положение мое:
Как добирался я из Польши,
Душою рвался к вам, на Дон!
И мог ли думать, что поможешь
Злодеям взять меня в полон?!
— Ведь мне, родимый, пригрозили:
«Придет — немедля доложи,
Не то детей отнимем силой!» —
Такое можно ль пережить?!

— А я тогда почуял сразу,
Что не до ветру вышла ты —
По атаманскому приказу!
Спасибо, на базу кусты!
...Простил тебя — детишек ради,
А то б такой устроил суд!
Ты знаешь, ненавижу гадин —
Доносчиков. Им первый кнут!

...О, сколько бочек на майдане!
Без батьки — тарарам твори!
Вино — опасный враг восстанью,
Врагу его и подари!
Пьют первый ковш — готовы Питер
С царицей вместе разнести:
«Ну, басурманы, погодите,
Теперь недолго быть в чести!»
Пьют ковш второй. Уже потише
На притеснителей слова:
«Пора под собственные крыши...
Топить бы печь, рубить дрова...»
И гнев не прежний, а унылый, —
Садится впрямь корабль на мель!
С какой-то сатанинской силой
Характер подавляет хмель...
Пьют третий ковш. И жизнь как будто
Вокруг не очень-то плоха:
«Почто подняли эту смуту?
К чему пускали петуха?!»

Четвертый ковш. Екатерина
Уже премудра и стройна:
«Не баба — сладкая перина,
Покаемся — простит она!»
Пьют пятый ковш — и без разбора
Ведут на виселицу всех.
Живет в знобящем страхе город:
Повесят просто для утех!
На главной улице Казани,
С вином мешаясь, кровь лилась.
Своими увидал глазами
Все Емельян, туда явясь.
Не мог от гнева слова молвить,
Лишь бочки прострелил насквозь.
Под пистолетом красной кровью
Вино на камни полилось.
Хоть впрямь на лодках по майдану
Плыви — ногами не пройдешь!
Орали злобно атаману
Пьянчуги: «Золота не трожь!»
И Пугачев с размаху саблей
Рассек по пояс крикуна!
Отер руками крови капли
И глянул на поток вина:
— Уж если суждено погибнуть
Руси, то, видно, от вина!

Замолкли все, пугаясь пикнуть:
Ведь понимали, их вина!
...Едва взялась судить имущих,
Как выражались баре, «рвань»,
Царева сила тьмою-тьмущей
Вдруг навалилась на Казань.
Давно ли Емельян гордился,
Что взял Казань за три часа,
А Грозный-царь семь лет возился,
Войска свои на смерть бросал!

...Очистил от повстанцев город
Печальной славы Михельсон.
Очистил, уподобясь вору,
Лабазы, лавки, церкви он!
И скоро в доме Михельсона
Хрусталь казанский зазвенит,
Ковры и редкие иконы
Военные напомнят дни.
На совесть Пугачу повесят
И этот памятный грабеж,
Чтоб, исходя ученой спесью,
Нести заведомую ложь...

Примечания

1. Войничей — воинственней, бойчей (местн.).