Яик не был его родиной. Донской казак Емельян <Иванович> Пугачев происходил из той же станицы, что и Степан Разин. В 1772 г. ему исполнилось 30 лет. Впоследствии, на одном из многочисленных допросов, он так рассказывал о своей юности:
Казачья служба
На допросе 16 сентября 1774 г. Пугачев сообщал: «До семнадцатилетняго возраста жил я все при отце своем так, как и другая казачьи малолетки в праздности; однакож не раскольник, как протчия донския и яицкия казаки, а православного греческаго исповедания кафолической веры, и молюсь богу тем крестом, как и все православныя християне, и слагаю крестное знамение первыми тремя перстами (а не последними). На осмнатцатом году своего возраста написан я в казаки в объявленную же Зимовейскую станицу на место отца своего, ибо оной пошел тогда в отставку. А на другом году казачьей службы женился Донскаго же войска Ясауловской станицы на казачьей Дмитрия Недюжева дочери Софье, и жил с нею одну неделю: наряжон был в Прусской поход... Командиром в то время был при том наряженном Донском войске полковник Илья Федоров сын Денисов, которой и взял меня за отличную проворность к себе в ординарцы... Оной корпус... состоял в дивизии графа Захара Чернышева... Ночною порою напали на передовую казачью партию прусаки и... учинили великую тревогу... В торопости от прусаков, не знаю как, упустил одну лошадь, за которую мою неосторожность объявленной Денисов наказал меня нещадно плетью... Пришло известие из Петербурга, что ея величество государыня императрица Елизавета Петровна скончалась, а всероссийский престол принял государь император Петр III. А вскоре... той дивизии, в коей я состоял, велено итти в помощь прускому королю... При возвращении ж в России, перешед Одер, пришло известие из Питербурга, что ея величество государыня Екатерина Алексеевна приняла всероссийский престол... Возвратясь из того похода в дом свой, жил я в своем доме четыре года, в которое время прижил с женою своего сына Трофима... и дочь Аграфену...» [17, с. 1—2].
Таким образом, пока он служил в армии, распались международные союзы и сменилось царствование.
Только присягнули в феврале 1762 г. царю Петру III, как в июне он умер, и пришлось давать присягу овдовевшей Екатерине. Матерью герцога Гольштейнского Петра III была дочь Петра Великого Анна, а теткой — императрица Елизавета Петровна. В Екатерине же не было ни капли русской крови, и к тому же после трех императриц престол вновь заняла баба! Многие надеялись, что Петр покончит с засильем фаворитов, а потому его свержение воспринималось как горе. Кроме того его отречение произошло неожиданно, смерть случилась не в Петербурге и якобы по причине геморроидальной колики и апоплексического удара; все это выглядело весьма неправдоподобно и не могло не заставить юного сообразительного казака призадуматься, ведь он однажды имел счастье на параде лицезреть самого императора Петра III.
В 1768 г. разразилась русско-турецкая война. Пугачева призвали на службу, и в чине хорунжего он участвовал в осаде Бендер графом Петром Паниным. Возможно, тогда он и научился артиллерийскому делу; во всяком случае, позже он не раз сам наводил орудия на неприятеля. По болезни его отправили домой, позже он откупился от дальнейшей службы, дав нанятому вместо себя человеку две лошади с седлами, зипун, бурку, саблю, двенадцать рублей и «харч всякий» — следовательно, он не принадлежал к казачьей голытьбе. Что касается несправедливого, по его мнению, наказания плетью, якобы вызвавшего у него ненависть к властям, то такое наказание было тогда обычным делом.
Так закончилась армейская служба Пугачева.
Приключения
Затем начались его приключения. В Черкасске ему отказались дать отставку. В Таганроге муж сестры Пугачева, Павлов, предложил ему вместе бежать на Терек, но затем предал его; Пугачев скрывался в степи и осенью добрался до Терека — здесь он примкнул к группе «безпаспортных» казаков и вызвался доставить в Петербург их жалобы, но сам отправился на Дон. В Моздоке его схватили, бросили в тюрьму, однако 13 февраля 1772 г. ему удалось сбежать и вернуться в родную станицу, а затем перебраться на Правобережную Украину (она тогда входила в состав Польши), где скрывались бежавшие из России староверы. Он сообщил им, что с Дона «бежал из усердия к Богу, так как в службе никак богу угодить не можно».
Лжераскольник
В начале августа 1772 г. Пугачев прибыл на пограничный Добрянский форпост. Здесь на основании указа Петра III от 29 января 1762 г., дававшего беглым право вернуться домой, получить прощение, милость и льготы, им вручались паспорта «в те места, куда кто пожелает». Получив 12 августа этот документ, Пугачев отправился на Иргиз.
В паспорте нашего героя значилось: «По указу ея величества... Объявитель сего, вышедший из Польши и явившийся собой в Добрянском форпосте, веры раскольнической, Емельян Иванов сын Пугачев по желанию для житья определен в Казанскую губернию, в Симбирскую провинцию к реке Иргизу, которому по тракту чинить свободный пропуск, обид, налог и притеснений не чинить и давать квартиры по указам. А по прибытии явиться ему с сим паспортом Казанской губернии в Симбирскую провинциальную канцелярию; також следуючи, и в прочих провинциальных и городовых канцеляриях являться. Праздно ж оному нигде не жить и никому не держать, кроме законной его нужды. Оной же Пугачев при Добрянском форпосте указанный карантин выдержал, в котором находится здоров и от опасной болезни, по свидетельству лекарскому, явился несумнителен. А приметами он: волосы на голове темно-русые и борода черная с сединой, от золотухи на левом виску шрам, от золотухи ж ниже правой и левой соски две ямки, росту 2 аршина 4 вершка с половиной, от роду 40 лет. При оном, кроме обыкновенного одеяния и обуви, никаких вещей не имеется». Паспорт подписали чиновник и лекарь, на его обороте сообщался предполагаемый путь Пугачева: Новгород-Северск, Глухов, Валуйки, Тараблянская застава на Дону [18, т. I, с. 147, прим. 2]1.
Видимо, тогда, а может быть еще на Тереке, он узнал от староверов о событиях на Яике и убийстве царского генерала...
До Пугачева, вероятно, доходили слухи о волнениях казаков. Весной волжские казаки отказались формировать армейский полк, и 30 марта у них объявился некий «Петр III», которого они в массе своей приняли. Но вскоре его арестовали вместе с «государственным секретарем», однако, находясь в царицынской тюрьме, он разработал план всеобщего бунта, одобренный донскими казаками. Народ попытался освободить его из тюрьмы, но неудачно. Самозванца отправили в Нерчинск, в Восточную Сибирь, но по дороге он умер. Этот «Петр III» на самом деле был крепостным графа Р.И. Воронцова Федором Богомоловым2.
Атаман С.Д. Ефремов пригрозил, что «я уберусь в горы и таких бед России натрясу, что она будет век помнить. Джан-Мамбет-бею одно слово сказать, так ни одной души на Дону не останется» [18, т. I, с. 112]3. Донские казаки, вняв его призывам, отказались идти на войну с Турцией.
Итак, на Дону, как и на Волге, собиралась буря. А что было в это время на Яике?
Яицкая бунташная республика
Пугачев отправился на Иргиз. В Мечетной слободе (позже Николаевск, ныне город Пугачев) он узнал от отшельника Филарета последние новости.
После бунта в Яицком городке шли бесконечные споры между нерешительными и решительными «непослушными». Нерешительные не хотели окончательно порывать с империей и рассчитывали на милость императрицы, а вину за беспорядки возлагали на «господина генерала и солдат» и в знак примирения обещали освободить капитана Дурново. Позже, когда оренбургский губернатор Рейнсдорп потребовал выдать «зачинщиков» для их наказания, старшины нерешительных согласились было выполнить это требование, однако большинство казаков было против: «Из чего ж-де мы и кровь проливали, когда так вы судите [управляете]!» [72, с. 138]
Под давлением большинства круг и старшины приняли решение казнить наиболее одиозных «врагов Войска». Новых старшин заставили принести клятвы верности, атамана Бородина и казака Рогова оштрафовали на 500 руб. с каждого, а одного из «послушных» владельцев питейной лавки, — аж на целых 3960 руб.!
Потом занялись теми, кто в отличие от жителей Яицкого городка не имел привилегий — то есть служили в форпостах, крепостях или в Гурьеве. Их старшин переизбрали; новые старшины — из «непослушных» — получали вознаграждение в 33 руб. [72, с. 140]
Затем — конечно, не из благородных побуждений, а для получения поддержки от населения и служилых людей — освободили крепостных и работников домовитых казаков, приняв многих из них в казаки. Аналогично поступили и с большинством недавних беглых.
Пленных киргизов и калмыков отпустили на родину, решив отныне все споры с соседними народами решать мирно, «а в ссоры и драки с ними не вступать». Захваченные казаками лошади и скот были возвращены хозяевам. Сохранилось письмо султана Айчувака от 24 марта, который сообщает «о возвращении [ему] от старшины Нефеда Мостовщикова захваченных им двухсот лошадей» [72, с. 141].
Пять месяцев (13 января — 6 июня 1772 г.) Яик был демократической республикой бунтовщиков, поэтому власти в тот период воспринимали его как бунтующий край, не различая при этом «послушных» или «непослушных».
Подавление бунта
Отряд генерала Фреймана (2519 драгун, 1112 оренбургских казаков и около 20 орудий), которому было поручено наказать «бунтовщиков», в конце апреля занял позицию чуть выше Илецкой крепости — у Рассыпной, ожидая, когда казаки отправятся на весеннюю плавню. 16 мая отряд получил приказ выступать. Одновременно Рейнсдорп попросил давнего казачьего врага, киргиза Нурали-Хана, поддержать его. В Яицком городке решили обороняться: 28 мая старшина приказала форпостам и Гурьеву отправить в столицу Войска половину своих гарнизонов и пороха; казаков, ушедших на рыбный промысел, срочно отозвали обратно; были назначены воинские командиры. 30 мая 2000 человек с дюжиной пушек вышли навстречу царскому отряду, а выбранные жребием 200 казаков остались охранять городок (факсимиле приказа о мобилизации, изданного канцелярией бунтовщиков 28 мая 1772 г., см.: [72, с. 136—137]).
Некоторые «послушные» отказались воевать или вовсе перешли на сторону властей, 3 июня, в день Святой Троицы, Фрейман атаковал казаков у р. Ембулатовка. Казаки подожгли степную траву и под прикрытием дымовой завесы стали окружать неприятеля, но из-за отсутствия артиллерии разбить его не смогли. Вечером они сообщили в городок, что «такое страшное во весь тот день с обоих сторон сражение и из пушек стреляние даже до захождения солнца происходило. Но враг через реку не прошел. У нас было двое раненых, у Фреймана до 30 убитых и 8 пленных. Все сии дни помолебствовали, что[б] господь нам помог одолеть противника нашего». В городке зазвонили колокола; женщины и дети сами побежали на круг, затем отслужили молебен и прошли с образами по всем часовням, а «женщины ж... искали по домам послушной стороны мущин и били их» [72, с. 154].
Битва возобновилась на рассвете. Фрейман перешел реку и с холма начал расстреливать казаков из пушек. Бунтовщики были вынуждены отступить. Царские войска, изнуренные сечью, двинулись в поход лишь на следующий день. По решению круга Яицкий городок был эвакуирован: по мосту через Чаган переправили 30000 человек, 10000 повозок, лошадей и рогатый скот, пушки, порох и 800 ядер.
В ночь с 5 на 6 июня царские войска разбили лагерь в 300 верстах от городка, и Фрейман приказал казакам вернуться, обещая «чтоб не опасались ничего», ибо «их вину Бог и государыня прощает». Многие ему поверили, но 128 дворов не вняли этому призыву.
Предатели
Военным комендантом города был назначен полковник Симонов, а его заместителем — войсковой старшина Мартемьян Бородин. Последний был лидером «послушных», крупным землевладельцем и крепостником, обладал железной волей и являлся опытным дипломатом. Теперь он жаждал мести: избежав в свое время народной расправы, М. Бородин все же подвергся аресту и был освобожден лишь для того, чтобы принести присягу Войску.
Следственная комиссия начала розыск «непослушных», аресты, возвраты хозяевам крепостных и т. д. Казачий круг «временно» упразднили, а «непослушным» запретили ловить рыбу, обрекая их на голод. Фрейман организовал преследование укрывшихся в степи бунтовщиков. 2 августа, решив, что достигнуто «спокойное состояние», Рейнсдорп отозвал его из Яицкого городка, поручив оставить там «верных» агентов, но чтобы «один у другого о порученном не знал»: они должны были доносить полковнику Симонову об обстановке [72, с. 170].
Появление Пугачева
Пугачев, нарядившись богатым иноземным купцом, 22 ноября пришел в Яицкий городок вместе с торговцем зерном С. Филипповым и остановился у его друга Пьянова; последний был «непослушным», скрывался с атаманом И. Ульяновым на Волге, но потом тайно вернулся обратно. Пьянов скептически отнесся к идее «купца» увести «непослушных» к староверам на Кубань: «Ну как они согласятца, да с чем же им бежать, вить мы все люди бедные?» [72, с. 172—173]4 «Старшины», к которым Пьянов, тем не менее, обратился за советом, также ссылались на свою нужду. Тогда «купец» пообещал Пьянову: «...а на выход я вам дам денег, на каждую семью по двенатцати рублей».
Во время этого разговора Пьянов упомянул царя Петра III, который, по слухам, объявился в Царицыне. Тогда Пугачев изрек: «Я-де вить не купец, а государь Петр Федорович, я та-де был и в Царицыне, та бог меня и добрыя люди сохранили, а вместо меня засекли караульного солдата, а и в Питере сохранил меня один афицер...» [72, с. 173].
Это цитата из архивного документа, обнаруженного Рознером. Однако из протокола допроса Пьянова, опубликованного в сборнике «Пугачевщина», следует, что Пугачев лишь намекнул Пьянову о своем царском происхождении [65, с. 116].
Не в те ли дни Пугачев решил назваться Петром III и поднять бунт на Яике, а затем взбунтовать всех угнетенных вплоть до Москвы? Некоторые историки положительно отвечают на этот вопрос. Один из них полагает, что деньги, которые Пугачев пообещал Пьянову, самозванец якобы получил от османского султана [122]. Но было ли это на самом деле?
Что касается планов поднять на борьбу уже клокотавший Дон, Поволжье с его бунтами староверов, инородцев, крепостных и городской бедноты, Москву, где чернь еще недавно, во время чумы 1771 г., громила дома сбежавших от эпидемии богачей и убила митрополита Амвросия, то об этом мечтали Болотников, Разин и Булавин. И, конечно, теперь этого хотели «непослушные», еще надеявшиеся на что-то после поражения у Ембулатовки. Но скоро сказка сказывается да не скоро дело делается. Возможно, что Пугачев размышлял об этом в 1772 г. и позже, но так и не смог воплотить в жизнь.
Лже-Петры III
То, что он принял на себя имя Петра III, не было чем-то уникальным. Ведь у Болотникова тоже имелся «царевич Петр», у Разина — черкесский князь «царевич Алексей», и, наконец, незадолго до Пугачева волжский казак Богомолов уже провозглашал себя Петром III (по данным историков, в 1764—1772 гг. существовало семь «Петров III»5). К ним нужно еще прибавить двух знаменитых Лжедмитриев Смутного времени, и у всех них имелись фанатичные сторонники.
Самозванцы обычно принимали имена правителей, исчезнувших при невыясненных обстоятельствах и якобы пострадавших за народ. Простые люди верили, что Петр III, освободив дворян от обязательной службы, дал бы свободу и крепостным — ибо те принадлежали дворянам — и разрешил бы им служить государству: ведь он уже передал в казну монастырских крестьян. Народ считал, что бояре свергли с престола Петра III за то, что он прекратил преследования староверов, начатые Петром I. В народе таких правителей всегда жалели, их воскрешение было чудом Божьим, люди хотели помочь им уничтожить злодеев, угнетателей, бояр, восстановить на престоле, а затем получить от них свободу. Не нужно привлекать психоанализ, чтобы понять, на что надеялись угнетенные [97, гл. II—III].
Предводитель бунта был вынужден выдавать себя за царя, чтобы сторонники клялись ему в верности. Всякий, принявший имя Петра III, оказывался в крайне выгодной ситуации: все, дававшие присягу подлинному Петру III, а потом — Екатерине, могли вновь присягнуть ему. Поэтому Пугачев всегда требовал этого.
Вожаки бунтовщиков не были наивными людьми и всё прекрасно понимали. Но поскольку самозванец был их вождем и пользовался авторитетом, они вынуждены были ему подчиняться. Некоторые из сподвижников Пугачева позже скажут, что сильно сомневались в его царском происхождении, но боялись в этом открыто признаться.
Сам Пугачев о месте и обстоятельствах принятия на себя имени императора Петра Федоровича всякий раз рассказывал по-разному. Но так или иначе, он решил тогда покинуть Яицкий городок и вернуться в него во время осенней плавни. Пугачев отправился на Иргиз и остановился в Маликовке (ныне Вольск), чтобы продать свою рыбу.
Тюрьма и скитания
Увы! Филиппов его выдал. Пугачева бросили в тюрьму за подстрекательство казаков к побегу на Кубань. На допросе он говорил, что всего лишь рассказывал о давней истории ухода Некрасова и его соратников6. Пугачева отправили в Симбирск, а затем в Казань, где 4 января 1773 г. он предстал перед губернатором Я.Л. Брандтом. Из тюрьмы он передал староверам, что сидит «за крест и бороду». Благодаря их ходатайствам ему смягчили условия содержания, и он стал готовиться к побегу. 3 июня из Петербурга пришло распоряжение: Пугачеву «учинить наказание плетьми и послать, как бродягу и привыкшего к праздной и продерзостной жизни в город Пелым, где употреблять его в казенную работу... давая за то ему в пропитание по три копейки на день» [27, с. 87]. Однако еще 29 мая он сбежал. Его искали, но безуспешно, о чем 18 сентября оренбургский губернатор известил Военную коллегию. Очевидно, этому событию тогда не придали большого значения.
После бегства из тюрьмы Пугачев не терял зря времени. Он прошагал много верст севернее Казани, затем повернул в Прикамье и провел пять недель в деревне Сарсазы у одного старовера, а потом вновь отправился в Яицкий городок. Прослышав, что тот хорошо охраняется, он остановился в 60 верстах от него в Таловом умете, у хозяина которого, Оболяева, по прозвищу «Еремина Курица» (это была его любимая присказка) уже бывал в 1772 г.
Наказание
Именно здесь он повстречал «непослушных» казаков, мечтавших о продолжении борьбы. Они рассказали ему о расправах, творимых новыми властями — командиром оккупационного корпуса Бюловым, комендантом городка Симоновым, старшиной Мартемьяном Бородиным: «У мятежников не менее двух человек в каждом доме постояльцев быть могло», Войско разделили на 10 полков по 533 человека, 10 июля по приговору императрицы 16 «первых и главнейших зачинщиков» публично выпороли и заклеймили каленым железом, вырвали ноздри и сослали на пожизненную каторгу в Нерчинские заводы, 38 человек выпороли и выслали с женами и детьми в различные места, 6 выпороли и отправили на войну с Турцией «для омытия пролитой ими крови», 25 выпороли и забрали в армию. 2461 «непослушных» помиловали, потребовав от них принести новую присягу на верность и выплатить 20107 руб. 70 коп. [72, с. 180—181]
Полковник Симонов увеличил эту сумму до 36756 руб. и самовольно оштрафовал зажиточных на 5—10 руб., а бедняков, жилища и скот которых он продал с молотка, — на 40—50 руб.
Поэтому если после поражения яицкого бунта люди были деморализованы, то теперь они рвались в бой. Пушкин пишет, что когда из Оренбурга в Яицкий городок отправляли помилованных казаков, они кричали толпе, собравшейся на площади: «То ли еще будет! Так ли мы тряхнем Москвою» [68, с. 12].
«Я вам государь...»
Пугачев прекрасно понимал, что дни его пребывания под Яицким городком могут стать для него судьбоносными. Призтают ли его казаки в качестве Петра III? Он осторожно беседовал со всеми, кто посещал его и, убедившись, что человек ему поверил, просил прислать других людей. Как правило, Пугачев пересказывал свою историю, иногда «вспоминая» свой «арест» в Петербурге боярами, спасение благодаря офицеру Маслову и последующие скитания: «...я страдаю уже двенатцеть лет, и был де я у черкасов на Дону и по России во многих городах, то примечал, что везде народ раззорен, и вы де также терпите много обид и налог... И всегда де так бывает: как де пастыря не станет, то всегда народ пропадает...» [65, с. 131].
Как-то парясь в бане с Ереминой Курицей и увидев, что того заинтересовали странные отметины на груди Пугачева, Емельян сказал ему: «А приметил ли ты на мне царские знаки? — Какие знаки? Я не только не видывал, но и не слыхивал, что за царские знаки такие. — Прямая ты курица! О царских знаках даже не слыхал! Ведь каждый царь имеет на себе телесные знаки... — Что это, Пугачев, к чему ты это говоришь, каким быть на тебе царским знакам? — Экой ты безумный, и догадаться даже не можешь к чему я говорю, ведь я не донской казак, как тебе сказался, а государь Петр Федорович» [18, т. I, с. 178].
Его собеседник позже признавался, что тогда насмерть испугался: ведь у него гостит сам царь! Что касается «знаков» на груди и виске у Пугачева — две ямочки под правым и левым сосками [97, с. 138, прим. 2] — то это были последствия перенесенной им когда-то золотухи.
Чтобы убедить всех (или, по крайней мере, некоторых) своих посетителей в царственном происхождении, Пугачев требовал от них преклонять перед ним колени и лобызать руку, после чего просил: «Я буду вас жаловать так, как и прежние государи, а вы мне за то послужите верою и правдою». Позже, уже в разгар бунта, он однажды даже всплакнул перед портретом царевича Павла и только о своей «супруге», Екатерине, обычно не вспоминал [18, т. I, с. 187—189].
Тайна
Однако даже самые наивные относились к этому бородачу с явно недворянским выговором, подстриженному по-казачьи, одетому в «кафтан сермяжной, кушак верблюжей,... рубашка крестьянская холстинная, у которой ворот вышит был шолком, наподобие как у верховых мужиков, на ногах коты и чулки шерстяные, белые» [16, с. 228], с недоверием. И многие из будущих военачальников Пугачева вскоре нашли подтверждение своим подозрениям.
Как-то раз Зарубин пришел к своему другу Караваеву и попросил его: «Скажи де мне и отъкройса; пускай, вы знаете об нем, вить де и я никому не вынесу, — ныне де дело будет общее». Караваев заставил его поклясться, что тот не выдаст тайны «ни отцу, ни матере, ни жене, ни детям», а затем сообщил, что «ето де не государь, а донской казак, и вместо государя за нас заступит, — нам де все ровно, лишь быть в добре». Зарубин согласился с этим. Позже, в ответ на слова Пугачева «Точьной я де вам государь», Зарубин признался ему: «Вить де нас, батюшка, не сколько теперь, только двоечька; мне де вить Короваев росказал о тебе все точьно, какой ты человек». После этих слов между ними состоялся следующий диалог:
— Врешь де, дурак.
— Я де в том Короваеву дал клятву, чтоб никому о том не сказывать, так теперь и тебе де, батюшка, даю, — вит де мне в том нужды нет: хоша де ты и донской козак, только де мы уже за государя тебя принели, так тому де и быть.
— Ну, кали так, то смотри же, держи в тайне: я де подлинно донской козак Емельян Иванов. Не потаил де я о себе и сказывал Короваеву и Шыгаеву, также Пьянову [65, с. 130—131].
Именно этим людям было поручено огласить весть о появлении «царя». Все Яицкое войско уже полгода знало о пребывании Петра III в Царицыне, и что он «был у Пьянова в доме». Его ждали, на него надеялись. Поэтому первым его апостолам было не трудно убедить часть казаков, что Спаситель уже явился.
Читать, писать
У «царя» имелся очень большой недостаток: он был неграмотен. Один из его посетителей, попросив Пугачева что-то записать, дабы не забыть, вынудил самозванца идти за писарем к иргизским монахам, но там его не оказалось. Еремину Курицу, который был с ним, арестовали, и самого его едва не схватили. Скрываться здесь стало опасно. Полковник Семенов, узнав о появлении в этих местах «Петра III», велел его поймать. Пугачеву пришлось схорониться на уединенном хуторе братьев Кожевниковых.
Затем он переехал на небольшую речку Усиха, где продолжил принимать единомышленников. Один из них принес ему четыре знамени времен бунта 1772 г.; из них сделали семь. Другой, Яков Почиталин, подарил ему «царскую» одежду — зеленый кафтан с золотыми галунами, шелковый пояс, высокие сапоги из черного бархата, и предложил в качестве секретаря своего сына Ивана. Видимо тогда же один из соратников Пугачева, Идыр Баймеков, порекомендовал обратиться к хану Нуралы, «штобы он прислал к вам на помощь войска, а я думаю, што он пришлет человек сто», на что «Петр III» ответил: «Хорошо послать, да кто же письма та напишет?» Это сделал сын Идыра Баймекова Балтай, ставший, таким образом, писарем на татарском языке [18, т. I, с. 236—237].
Через несколько дней Усиху пришлось покинуть. Зарубин предложил перебраться на хутор Толкачева, в 40 верстах отсюда и в 100 верстах от Яицкого городка. Казаки, которым соратники Пугачева доверяли, уже собрались там.
В пути Пугачев вспомнил, что у него нет никакого документа о его царском происхождении. Тогда молодой Почиталин на основе разговоров с Пугачевым составил манифест «императора» к населению, но когда принес его на подпись, «царь» молвил: «Я не имею на это права. Только в Москве! До этих пор мой почерк не должны знать. На это есть серьезные причины... Ты подпишешь вместо меня».
Так он поступал всегда. Когда Пугачеву подали на подпись именной указ к донским казакам, то, по словам Творогова, он, «потупя голову вниз и потом вскинув на меня глаза, сказал так: «Иван! Нельзя мне теперь подписывать, до тех пор, покуда не приму царства. Ну, вить ежели я окажу свою руку, так вить иногда и другой кто-нибудь, узнав, как я пишу, назовется царем...»». Творогов далее сообщает, что Пугачев «писывал в глазах наших какия-то крючки, иногда мелко, а иногда крупно, и сказывал, што пишет по-немецки; также, естли когда подашь ему в руки што-нибудь написанное, то, смотря на оное, шевелил губами и подавал вид, што он читает...» [65, с. 151—152].
Клятвы
Небольшой казачий отряд прибыл к Толкачеву в ночь с 15 на 16 сентября. Сначала в нем было 30—40 человек, потом подоспели другие. Никто не знал, зачем их вызвали с оружием, но Зарубин сообщил: «Нам свет открылся: государь, третий император Петр Федорович с нами присутствует!» На следующее утро в отряде числилось уже 80 казаков. Пугачев приказал казакам поклясться на коленях перед святым образом: «Обещаемся перед богом служить тебе, государь, во верности до последней капли крови. И хотя все войско Яицкое пропадет, а тебя живого в руки не отдадим». Затем «царь» тоже преклонил колени и поклялся «любить и жаловать яицкое войско, так, как и прежний цари. И буду вас жаловать рекою Яиком и впадающими во оною реками и притоками, рыбными ловлями, землею, сенокосными покосами и всеми угодьями безданно и безпошлинно. И распространю соль на все четыре стороны — вези, кто куда хочет. И оставлю войско яицкое при прежней их вольности» [27, с. 97].
Хладнокровный человек
Так говорил «Петр III».
Описание внешности «императора» в его паспорте дополняют показания сподвижников. Ростом Пугачев был 1,62 м, лицом кругл, смугл, веснушчат; глаза имел серые или коричневые. Бороду носил короткую, она была с проседью и немного доходила до ушей. Нос у него был средний, вздернутый, острый; отличался широкими плечами и достаточно тонкой талией. Его жена на допросе вспомнила, что у мужа не было сверху переднего зуба, который он потерял в игре. По некоторым сведениям, голос у Пугачева был хриплым.
К этому вполне заурядному портрету пугачевец Шигаев добавлял: «Самозванец наречие имел чистое, а иногда, прошибаясь, употреблял речи, наподобие донских казаков... отличался от прочих лехкостию походки, бодростию, отменным станом и прищуриванием одним глазом, но которым — не упомнить» [68, с. 107; 65, с. 106].
Короче говоря, Пугачев совсем не походил на подлинного Петра III — голубоглазого блондина и упитанного увальня.
В том, что он смог убедить свое окружение в царском происхождении, большую роль сыграли его хладнокровие и храбрость, умение разбираться в ситуации и настроениях людей. Твердо заявляя всем, что он царь, и быстро приспосабливаясь к обстоятельствам, Пугачев долго сохранял свой авторитет. В сложных жизненных ситуациях он всегда находил правильное решение.
Его жена свидетельствовала, что он «веру содержал истинно православную; в церковь божию ходил, исповедался и святых тайн приобщался, на что и имел отца духовного, Зимовейской же станицы священника Федора Тихонова; а крест ко изображению совокуплял большой с двумя последними пальцами», что было характерно для староверов. Сам Пугачев сообщил на одном из допросов, что он был «не раскольник, как протчия донския и яицкия казаки, а православного греческаго исповедания кафолической веры, и молюсь богу тем крестом, как и все православныя християне, и слагаю крестное знамение первыми тремя перстами (а не последними)» [17, с. 107]. Выше уже говорилось, что он причислял себя к староверам, чтобы получать от них помощь. Падуров, один из его военачальников, полагал, что Пугачев был старовером, «потому что оныя казаки в церквах над образами, которыя были написаны живописью или на то похожим, делали великия надругательства, выкалывая глаза, а иногда и совсем раскалывали и разрубали; но самозванец, будучи о том известен, казакам ничего за то не выговаривал и, по-видимому, попущал их на истребление оных икон» [65, с. 188]. На самом деле у Пугачева не замечали каких-то особых проявлений религиозности, и лишь перед казнью он искренне покаялся перед Богом и народом.
Бездушие Пугачева, его суровость к соратникам и жестокость к врагам не вызывали у людей симпатий и поэтому его власть держалась на силе и терроре. Под страхом смерти даже ближайшие сподвижники не могли сомневаться в его царском происхождении и этим они оправдывали себя на допросах. Что касается простонародья, то оно, вероятно, вслед за тестем Пугачева казаком Кузнецовым было убеждено: «Как можно простому человеку взять на себя такое название»? [65, с. 118]
Манифест к казакам
Между тем Пугачев приказал Ивану Почиталину огласить свой косноязычный указ:
«Самодержавнаго амператора, нашего великаго государя Петра Федаровича всероссийскаго: и прочая, и прочая, и прочая.
Во имянном моем указе изображено яицкому войску: Как вы, други мои, прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и оцы ваши, так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю амператору Петру Федаравичу. Когда вы устоити за свое отечество, и ни истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей вашых. Будити мною, великим государям, жалованы: казаки и калмыки и татары. И каторые мне, государю императорскому величеству Петру Федоровичу, винъныя были, и я, государь Петр Федарович, во всех винах прощаю и жаловаю я вас: рякою реку с вершын и до усья и землею, и травами, и денижным жалованьям, и свинцом, и порахам, и хлебныим правиянтам.
Я, великий государь амператор, жалую вас Петр Федаравич.
1773 году синтября 17 числа» [64, с. 25].
Манифест понравился казакам, и они похвалили Почиталина за умение составлять документы. Как писал Пушкин, «первое возмутительное воззвание Пугачева к яицким казакам есть удивительный образец народного красноречия, хотя и безграмотного»; оно резко отличалось от призывов оренбургского губернатора, кои «были написаны столь же вяло, как и правильно, длинными обиняками с глаголами на конце периодов» (то есть тяжелым бюрократическим стилем конца XVIII в.) [67, с. 371].
Примечания
1. На самом деле Пугачеву было тогда 30 лет.
2. <Богомолов Федот Иванович (?—1772) — самозванец, объявивший себя в 1772 г. императором Петром III>.
3. Джан<-Мамбет-бей (ум. 1776)> — один из <пророссийских> татарских <правильнее: ногайских> вождей Кубани, с которым Ефремов сотрудничал.
4. Таким образом, как справедливо отмечал капитан С. Дурново в своем рапорте Екатерине II, инициаторами и наиболее активными участниками бунта были казаки, «не имеющие у себя ни порядочных домов, ни промыслов».
5. <См.: [118]>.
6. <После поражения булавинского восстания осенью 1708 г. часть донских казаков во главе с атаманом Некрасовым ушла на Кубань — территорию, принадлежавшую в то время Крымскому ханству>.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |