Выслушав утром 17 сентября этот указ, казаки направились к Яицкому городку. Бунт начался.
Отъезд
На следующий день к бунтовщикам прибыл мулла с подарками от хана Нуралы. Поскольку мулла утверждал, что когда-то видел в Петербурге Петра III, Пугачев спросил, узнаёт ли он его, на что тот ответил положительно. Хан, конечно, помощи не оказал, хотя Балтай просил дать 200 человек. Нуралы опасался оренбургского губернатора, и во время бунта сохранил нейтралитет, а затем принес присягу Екатерине.
В тот же день казаки захватили сержанта, посланного Симоновым для наблюдения за их передвижением; этого дворянина не повесили, а сделали помощником Почиталина. Бунтовщики взяли Бударинский форпост и продвинулись еще на 5 верст к Яицкому городку. Здесь, у Чаганского моста, они наткнулись на 500 пехотинцев, казачью конницу и пушки. Пугачев призвал их «как... прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и отцы вашы, так и вы послужити... мне... И жаловаю я вас: рякою с вершын и до усья и землею, и травами, и денежным жалованьям...» [18, т. II, с. 6]. 50 казаков и 100 солдат перешли на сторону Пугачева. Среди них был и Максим Шигаев — в дальнейшем один из самых активных бунтовщиков, 11 «послушных» казаков на рассвете были повешены.
К утру 19 сентября у Пугачева имелось уже более 500 человек, но ни одной пушки, поэтому штурмовать Яицкий городок он не стал, а обошел его и двинулся вверх по реке. На собрании, состоявшемся на озере Белые Берега, казаки избрали атамана (им стал Андрей Овчинников), полковника и есаула, а также сотников и хорунжих. Киргизам Абулхаир-хана был направлен указ, обещавший, что «землею, водою, лесами, оружием, свинцом, провиантом... от головы до ног от нас снабжены и пожалованы будете», и запрещавший слушаться «генеральских и боярских речей», а также просивший «с двести человек» подмоги [64, с. 26—27]1. К Пугачеву присоединился гарнизон Гниловского форпоста. Также без боя были взяты форпосты Рубежный, Генварцовский, Кирсановский и Иртекский. За один день бунтовщики продвинулись на 87 верст и приобрели 3 орудия.
Благодарственный молебен
20 сентября пали форпосты Кондуровский, Студеный, Мухранов. Войско подошло к Илецкому городку. Несмотря на бревенчатые стены, 12 пушек и 300 казаков он сдался, поверив, что Пугачевым «во всех выгодах и жалованьях отказано вам не будет... пороху и свинцу всегда достаточно от меня будет» [64, с. 25—26]. 21 числа жители городка встречали «Петра III» хлебом-солью под колокольный звон. Казачий атаман сразу же был повешен. На круге вместо него избрали Ивана Творогова, а секретарем — Максима Горшкова. Во время службы благодарственного молебна, поскольку илекские казаки были землепашцами, Пугачев заявил: «А у бояр-де села и деревни отберу, а буду жаловать их деньгами» [88, с. 115]. Победу шумно праздновали три дня. Этот церемониал стал у пугачевцев традицией.
Покорение Яика
Войско, имевшее теперь 4 пушки и 300 человек, выступило к Рассыпной крепости, которую защищали 50 оренбургских казаков и рота солдат. 24 сентября Пугачев предложил им сдаться. Комендант крепости приказал открыть огонь, но бунтовщики, разбив ворота, ворвались внутрь. Коменданта, нескольких офицеров и священника повесили. Раздобыв здесь еще 3 пушки, порох и ядра, бунтовщики двинулись на север. Встретив по пути 100 казаков, шедших в Рассыпную, они разбили их, а командира повесили.
В ночь с 25 на 26 сентября пришли сдаваться казаки Нижне-Озерной крепости. Бунтовщики подошли к ней и легко взломали ее ворота. По словам Пушкина, Пугачев «ехал впереди своего войска. «Берегись, государь, — сказал ему старый казак, — неравно из пушки убьют». — «Старый ты человек, — отвечал самозванец, — разве пушки льются на царей?». Пушкин далее продолжает: комендант «Харлов бегал от одного солдата к другому и приказывал стрелять. Никто не слушался. Он схватил фитиль, выпалил из одной пушки и кинулся к другой. В сие время бунтовщики заняли крепость, бросились на единственного ее защитника и изранили его... Между тем за крепостью уже ставили виселицу; перед нею сидел Пугачев, принимая присягу жителей и гарнизона. К нему привели Харлова, обезумленного от ран и истекающего кровью. Глаз, вышибленный копьем, висел у него на щеке. Пугачев велел его казнить и с ним прапорщиков Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая. Гарнизон стал просить за своего доброго коменданта; но яицкие казаки, предводители мятежа, были неумолимы» [68, с. 18—19].
В 28 верстах отсюда находилась Татищева — сильнейшая крепость Яицкой линии, насчитывавшая 13 орудий и 1000 человек гарнизона, который недавно пополнился отрядом бригадира Билова из примерно 350 солдат, оренбургских казаков и свыше 60 ставропольских калмыков. Билов был послан оренбургским губернатором арестовать Пугачева в Илецком городке. Но разведывательный разъезд во главе с Падуровым, посланный Биловым, примкнул к Пугачеву.
К штурму Татищевой бунтовщики готовились тщательно: «Утром 27 сентября Пугачев показался на высотах, ее окружающих. Все жители видели, как он расставил там свои пушки и сам направил их на крепость. Мятежники подъехали к стенам, уговаривая гарнизон — не слушаться бояр и сдаться добровольно. Им отвечали выстрелами. Они отступили. Бесполезная пальба продолжалась с полудня до вечера; в то время скирды сена, находившиеся близ крепости, загорелись, подожженные осаждающими. Пожар быстро достигнул деревянных укреплений. Солдаты бросились тушить огонь. Пугачев, пользуясь смятением, напал с другой стороны. Крепостные казаки ему передались. Раненый Елагин и сам Билов оборонялись отчаянно. Наконец мятежники ворвались в дымящиеся развалины. Начальники были захвачены. Билову отсекли голову. С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны2. Жену его изрубили. Дочь их, накануне овдовевшая Харлова, приведена была к победителю, распоряжавшему казнию ее родителей. Пугачев поражен был ее красотою и взял несчастную к себе в наложницы, пощадив для нее семилетнего ее брата. Вдова майора Веловского, бежавшая из Рассыпной, также находилась в Татищевой: ее удавили. Все офицеры были повешены. Несколько солдат и башкирцев выведены в поле и расстреляны картечью. Прочие острижены по-казацки и присоединены к мятежникам» [68, с. 19].
Бессильная империя
А чем же в это время занимались власти? Менее чем за десять дней мятеж нескольких десятков казаков во главе с очередным авантюристом превратился в стремительно разрастающийся бунт. Высшей властью на Урале тогда был оренбургский губернатор. И что же он делал, этот самый генерал Рейнсдорп?
За поимку живого Пугачева он пообещал 500 руб., а за его труп — 250 руб. Большего губернатор не мог: «укрепленные» линии были таковыми лишь на словах — вместо солдат на них обычно служили отставники да к тому же некоторые офицеры были скорее помещиками, чем воинскими командирами. Могли ли эти форпосты и крепости противостоять пропаганде и натиску пугачевцев? Насильно пригнанные калмыки и башкиры были ненадежны, а регулярные войска находились в то время на турецком фронте. Именно поэтому, а также благодаря имевшимся у него преимуществам Пугачев добился молниеносного успеха.
На Оренбург!
Татищева была ключевым пунктом оборонительной линии. Западнее нее протекала Самара, от которой шла дорога на Волгу, то есть на Казань, Нижний Новгород и Москву. Пугачев и его самые отчаянные сподвижники мечтали поднять бунт в центре империи. Но власть там была сильнее, чем на Урале, ведь у мятежников было всего лишь около 30 старых пушек. Пугачевцы стояли в 50 верстах от Оренбурга, которому подчинялись Яик, Башкирия и заводы Урала. Взятие этого города привело бы к восстанию Сибири, появлению новых бунтовщиков (местных инородцев и приписных крестьян) и оружия. А оставлять у себя в тылу столь мощную крепость было опасно, ибо она угрожала независимости Яика, для казаков более важной, чем освобождение русских крепостных. Итак, Оренбург нужно было взять любой ценой!
Пугачев шел к Оренбургу вдоль Яика. 29 сентября он занял Чернореченскую. «В сей крепости оставалось несколько старых солдат при капитане Нечаеве, заступившем на место коменданта, майора Крузе, который скрылся в Оренбург. Они сдались без су-противления. Пугачев повесил капитана по жалобе крепостной его девки».
Оренбург был крепким орешком. Поэтому Пугачев сначала послал в город двух человек на разведку. Один из них был схвачен, а второй, струсив, вернулся и сообщил, что оренбуржцы якобы готовы стоять насмерть. Пугачев поверил этому и отложил штурм. Очевидец этих событий П.И. Рычков, информации которого можно вполне доверять, позже писал, что если бы Пугачев штурмовал Оренбург сразу, то город неминуемо бы пал: «Городские валы и рвы в таком состоянии были, что во многих местах без всякого затруднения на лошадях верхом выезжать было можно» [76, с. 219]
Манифест к мусульманам
Но Пугачев, обойдя Оренбург слева, двинулся в густонаселенную татарскую Сеитову слободу (Каргалы); местные богатеи заранее сбежали. Самозванца ждал радушный прием: вероятно, там уже получили его манифесты к мусульманскому населению. Составленные в восточном стиле на русском и тюркских языках, они разошлись в многочисленных копиях далеко за пределы Урала. Содержание указов было примерно одинаковым, датируются они концом сентября — серединой октября. Приводимый ниже текст одного из них был написан по-русски и оглашен 1 октября:
«Тысячью великой и высокой и государственной владетель над цветущем селении, всем от бога сотворенным людям самодержец... император Петр Федорович, царь российской...
Время от времяни пришедшим в подданство свецкому народу в городах и провинциях, також в степе и в полях повелению моему повинующимся добрым и худым людям моим с женами, с детьми и с дочерьми известно и ведомо да будет.
Сии мои указы публиковать во всех сторонах живущим в деревнях, в пути проезжающим и в деревнях по каждой улице распротроняя,... також с других стран, заблуждая и претерпевая нужду и печаль,... вспомня меня и услыша о моем имяни,... желающим быть в моем подданстве... Каким образом и чем отцы и прадеды ваши издревле предкам отца моего и прежним дядьям и теткам служили, проливая кровь,... и ныне таким же образом... дражайшей... государыне... [так и теперь] повелениям бы моим были послушными... Точно верьте: в начале Бог, а потом, на земли я сам, властительный ваш государь... Будьте послушными и к сей моей службе преданность учините, то я вследствие первых примеров всем тем, что вы от единого бога просите, равно пожалую, ибо всемилостивейший ваш государь я. О чем верно знайте и верьте: отныне я вас жалую землями, водами, лесами, рыбными ловлями, жилищами, покосами и с морями, хлебом, верою и законом вашим, посевом, телом, пропитанием,... жалованьем, порохом и провиантом, словом всем тем, что вы желаете во всю жизнь вашу. И бутте подобными степным зверям... Истиной ваш государь сам идет, и с усердием и верностию вашею благословенное лицо мое видеть встречайте... А когда повелению господина скорым времянем отвратите и придете на мой гнев,... прощать не буду, ей, ей.
Сей мой указ писан сентября в последних числах... в день Покрова» [64, с. 27—28].
Интересно, что Пугачев называет государыню, с которой воюет, «дражайшей», его идеалом являются дикие звери, а датируется указ к мусульманам по православному празднику!
Хлеб-соль
2 октября Пугачев с несколькими казаками отправился в Сакмарский городок. «В крепости у станичной избы постланы были ковры и поставлен стол с хлебом и солью. Поп ожидал Пугачева с крестом и с святыми иконами. Когда въехал он в крепость, начали звонить в колокола; народ снял шапки, и когда самозванец стал сходить с лошади, при помощи двух из его казаков, подхвативших его под руки, тогда все пали ниц. Он приложился ко кресту, хлеб-соль поцеловал и, сев на уготовленный стул, сказал: «Вставайте, детушки». Потом все целовали его руку... Он обратился к священнику и грозно приказал ему отыскать их, примолвя: «Ты поп, так будь и атаман; ты и все жители отвечаете мне за них своими головами». Потом поехал он к атаманову отцу, у которого был ему приготовлен обед. «Если б твой сын был здесь, — сказал он старику, — то ваш обед был бы высок и честен: но хлеб-соль твоя помрачилась. Какой он атаман, коли место свое покинул?» — После обеда, пьяный, он велел было казнить хозяина; но бывшие при нем казаки упросили его; старик был только закован и посажен на одну ночь в станичную избу под караул. На другой день сысканные казаки представлены были Пугачеву. Он обошелся с ними ласково и взял с собою... На берегу Сакмары повесил он шесть человек» («Повешены два курьера, ехавшие в Оренбург, один из Сибири, другой из Уфы, гарнизонный капрал, толмач-татарин, старый садовник, некогда бывший в Петербурге и знавший государя Петра III, да приказчик с рудников Твердышевских») [68, с. 101].
Пугачев потребовал от Рейнсдорпа сдать Оренбург и послал Ивана Творогова в Пречистенскую крепость. После ее взятия два офицера были помилованы и приняты в войско, а один сержант оставлен для организации снабжения. Впервые от основного войска бунтовщиков смог отделиться самостоятельный отряд: пугачевцы теперь насчитывали «до трех тысяч пехоты и конницы и более двадцати пушек», а также 400 башкир, призванных Рейнсдорпом на защиту Оренбурга и перешедших на сторону бунтовщиков.
В ночь с 3 на 4 октября Пугачев перешел близ Сакмарского городка реку через мост, уцелевший вопреки распоряжениям Рейнсдорпа, и решил брать Оренбург.
Осада Оренбурга
Оренбургская крепость была окружена земляным валом шириной 12 м, высотой 4 м и такой же глубины рвом. Длина вала составляла около 6 км. Доступ в город был возможен через четверо ворот. Все это было срочно отремонтировано. Гарнизон был пополнен до 3000 человек, из которых 1100 были регулярными; имелось 70 орудий и приблизительно 100 артиллеристов, а также команда «для пожарного случая». 28 сентября было решено разоружить и отправить под охраной на Урал пленных польских конфедератов, которые якобы «согласились к содействию с злодейскими шайками Пугачева». Их арестовали, а вожаков выпороли [27, с. 124]. Рейнсдорп распустил слух, что будто бы мнимый Петр III был «наказан кнутом с поставлением на лице его знаков...». 4 октября из Яицкого городка в Оренбург прибыли 246 пехотинцев и 420 казаков майора Наумова и генерал-майора Мартемьяна Бородина: они стали самыми активными защитниками города.
5 октября Пугачев разбил свой лагерь в 5 верстах от Оренбурга на Казачьих лугах. Не получив ответа на свой ультиматум, он в тот же день попытался штурмовать город. В ответ была открыта «страшная и сильная пушечная пальба»: 88 пушечных выстрелов и брошено 3 тридцатифунтовые бомбы. Ночью около города запылали скирды заготовленного на зиму сена, которые губернатор не успел забрать в город. Утром 1500 конных и пеших под командованием майора Наумова предприняли вылазку, встреченную орудийным огнем. После двухчасовой перестрелки Наумову пришлось отступить, так как на его левом фланге показалась конница Пугачева. Окрыленный своим успехом, Пугачев вечером применил тактику, принесшую ему победу под Татищевой: он попытался залпами артиллерии поджечь центр города и, воспользовавшись паникой, начать его штурм. И хотя мощный ответный огонь сорвал планы Пугачева, жители Оренбурга все же испытали «робость и страх».
На следующий день Рейнсдорп собрал военный совет, где задал его участникам вопрос: выступить ли еще противу злодея или под защитой городских укреплений ожидать прибытия новых войск? Вылазку поддержал только один из присутствовавших, но когда 9 октября ударный корпус из 2000 человек был все же сформирован, офицеры доложили губернатору о «роптанье и великой робости и страхе» своих солдат. Рейнсдорп попросил Военную коллегию «как возможно поскорее учинить помощь... прислав войска и хороших командиров». Постоянно атакуя, бунтовщики вынуждали осажденных «стоять денно и нощно в ружье».
12 октября горожане предприняли еще одну вылазку. Пугачев, заранее предупрежденный о ней перебежчиками, расставил свои пушки в самых удобных местах. Как только отряд Наумова вышел из города, он сразу же попал под мощный огонь артиллерии, был окружен мятежной конницей и поспешно отступил, потеряв 150 убитыми, ранеными и бежавшими. Перестрелки происходили ежедневно, толпы мятежников разъезжали около городского вала и нападали на фуражиров.
Осажденный Оренбург
С началом морозов пугачевцы расположились в 5 верстах от города в шалашах, какие использовались охотниками и на зимних работах. Охрану лагеря несли башкиры. Уральские заводы прислали бунтовщикам пушки и опытных рабочих, соорудивших землянки.
22 октября под прикрытием густого тумана Пугачев подвел под крепостные стены 4 гаубицы и 4 медных пушки и открыл из них огонь. 2 ноября он лично руководил штурмом крепости, но егерям Рейнсдорпа удалось его отбить.
5 ноября Пугачев отвел свою армию в Берду, оставив у города лишь башкир и калмыков. Оренбург был полностью блокирован, царские курьеры проникали в него с оказией и с большим опозданием, а фураж и продовольствие иссякали. 9 ноября Рейнсдорп написал президенту царской Военной коллегии графу Чернышеву жалобное письмо: «Der kläglichste Zustand des Orenburgischen Gouvernements ist weit kritischer als ich ihn beschreiben kann, eine reguläre feindliche Armee von zehntausend Mann würde mich nicht in Schrecken setzen, allein ein Verräter mit 3000. Rebellen macht ganz Orenburg zittern... Meine aus 1200 Mann bestehende Garnizon ist noch das einzige Komando worauf ich mich verlasse, durch die Gnade des Höchsten haben wir 12 Spions aufgefangen etc.» [68, с. 102]3.
Бердская штаб-квартира и Военная коллегия
Берда была не только штаб-квартирой войска, но и столицей пугачевцев. Насчитывавшая 200 дворов, она находилась в 7 верстах от Оренбурга, на реке Сакмаре, и была защищена крепостными стенами и рогатками.
6 ноября Пугачев создал из числа своих самых верных и опытных соратников Военную коллегию.
Максим Горшков сообщал, что в нее включили «полковника Ивана Творогова, Илецкого казака Максима Шигаева, Андрея Витошнова и Данилу Скабычкина, думным дьяком — Ивана Почиталина (все они — яицкия казаки), а меня, по рекомендации атамана Овчинникова и полковника Творогова, — секретарем... Сперва главным судьею самозванец назначил, было, быть Творогова, так, как полковника, но оной Творогов сам его просил, чтоб главным зделать Витошнова, по старости его лет, что самозванец и зделал, и Витошнов сидел выше Творогова; а Шигаев, хотя и ниже их сидел, но как он был их замысловатее и любимее больше самозванцом, то они следовали больше его советам, а равно Почиталин и я слушивались больше его. В сей названной коллегии никаких письменных судов не производилось...; письменное же производство было в ней только такое, что даваны были из нея наставления поставленным от самозванца полковникам, старшинам и другим частным командирам, посылающимся от него в разныя места: о покорении к нему народа, о доставлении из всех мест в главной стан провианта и фуража, о разграблении господских пожитков, о отобрании в крепостях и на заводах пушек и пороху и о присылке их в Берду...» [65, с. 113].
Творогов добавлял: «Приваживали к нам многих, не почитающих злодея государем, разнаго звания людей, которых иногда злодей сам, а иногда и мы на словах допрашивали и по допросе представляли злодею, которых он иногда вешивал, а иногда прощал, но не иначе, как оставлял служить в своей толпе. Случалось времянем и то, что во время отлучек из Берды злодея Шигаев сам собою вешивал людей, ибо хотя он по Витошнове и второй член был, но, будучи любимее всех злодею, имел преимущество пред всеми нами и делал то, что хотел... В сочинениях упражнялись Горшков и повытчики, а Почиталин редко писывал, ибо мы с ним худо знаем грамоте, а только што почти имяна свои можем подписывать» [65, с. 143—144]. Возможно, неграмотность Почиталина здесь несколько преувеличена, поскольку тексты, к которым приложил руку этот сын простого казака, отличаются хорошим стилем и ясностью.
Но у Пугачева были и более грамотные сподвижники, например, Супонин, Герасимов, Пустоханов, Григорьев (он был заводским приказчиком). В ноябре к бунтовщикам в плен попал гренадерский подпоручик Шванвич, которого помиловали и даже сделали есаулом (капитаном); зная иностранные языки, он стал переводить документы на французский и немецкий. Так, он перевел на немецкий манифест от 2 декабря. Балтай со своим отцом переводил манифесты, письма, указы с русского на арабский, персидский, турецкий и татарский, а на русский — рапорты, получаемые от башкирских, киргизских, калмыцких и прочих отрядов.
Агитация бунтовщиков
Одной из задач Коллегии была агитация населения. Уже 8 ноября был издан именной указ Пугачева «в Воскресенской старой завод бывшему прикащику Петру Биспалову» об изготовлении артиллерийских орудий [64, с. 54], 17 ноября — несколько странный именной указ «нашему губернатору к Рейнздорпу»: «Только вы, ослепясь ниведениям или помрачитесь злобою, ни приходите в чювство... Однако мы, по природному нашему к верноподданному отеческому великодушию, буде хотя и ныне, возникнув от мрака ниведения и пришед в чювство, власти нашей усердно покорясь, всемилостивейшии прощаем... А будет в таком же ожесточении и суровости останитесь и данной нам от создателя высокой власти ни покоритесь, то уже ниминуемо навлечети на себя правидный наш гнев» [64, с. 34]. 25 ноября Военная коллегия бунтовщиков огласила манифест «всем моим верноподданным рабам всякого звания и чина», призывающий их к покорности, а кто станет противиться, тот испытает «праведный наш гнев» [64, с. 35].
Вскоре Коллегия выпустила другой манифест, получивший более широкое распространение и напоминавший предыдущий:
«Небезизвестно есть каждому верноподданному рабу, каким образом мы не от доброжелателей и зависцов общего покоя всероссийскаго и по всем правам принадлежащаго престола лишены были. А ныне всемогущий господь неизреченными своими праведными судьбами, а молением и усерднейшим желанием наших верноподданных рабов скипетру нашему покоряет, а зависцов общему покою и благотишию под ноги наши повергает. Только ныне некоторые, ослепясь неведением или помрачены от зависти злобою, не приходят в чувство и высокой власти нашей чинят противление и непокорение и тщатся процветшаяся имя наша таким образом, как и прежде, угасить и наших верноподданных рабов, истинных сынов отечеству, аки младенцев, осиротить. Однако мы, по природному нашему к верноподданным отеческому великодушию, буде кто и ныне, возникнув из мрака неведения и пришед в чювство, власти нашей усердно покоритесь и во всеподанническии должности быть повинитесь, всемилостивейше прощаем. Сверх того, всякою вольностию отеческой вас жалуем. А буде же кто и за сим в таком же ожесточении и суровости останется, и данной нам от создателя высокой власти не покоритесь, то уже неминуемо навлечете на себя праведный наш и неизбежный гнев. Чего ради от нас для надлежащего исполнение и всенароднаго истиннаго познания сим и публикуется.
2 декабря 1773 г.
На подлинном подписано собственною его императорскаго величества рукою тако:
Петр».
Этот документ во множестве списков распространялся вплоть до апреля 1774 г. [64, с. 35, 227] Он отличался необычайной краткостью, ясностью и почти идеальным формуляром — при составлении этого манифеста Почиталин и Горшков пользовались собранием «печатных и письменных публичных указов».
Пугачев всегда уделял агитации первостепенное внимание, ведь без нее он не смог бы набрать свое войско и восстановить силы после крупных поражений.
Организация военного дела
«Военная коллегия» являлась военным министерством и ставкой бунтовщиков.
По словам Шванвича, Пугачев собрал в Берде около 20000 «всякой сволочи», «пушек больше ста со всеми снарядами, при которых человек шестьсот было канониров: русских людей, крестьян, казаков и салдат и несколько человек конфедератов; при них командиры-сотники — яицкия казаки, а над всеми ими Чюмаков, яицкой же казак, был полковником. Артиллерию ж получал с крепостей и с заводов, также порох и свинец... Ядра и бомбы чинили и заряды делали в Берде; при оной работе был главной Оренбургскаго баталиона кананер Степан Калмыцкой» [66, с. 214].
Всем этим ведала «Военная коллегия». Она давала, как мы видели, заказы заводам, запасала оружие и боеприпасы, требуя срочно доставлять в Берду их излишки, конфисковывала артиллерийские склады или боеприпасы (в Гурьеве и Ильинской крепости), продовольствие и имущество, закупала хлеб, организовывала забой скота и заготавливала фураж.
Так, 16 декабря 1773 г. она приказала атаману Илье Арапову, действовавшему в районе реки Самары:
«Чрез сие повелевается тебе имеющей в окрестных селениях барской всякого рода хлеб приказывать, кому способно: немолоченой — молотить, а намалоченной — молоть и, смоловши, присылать в здешнюю армию тех же или протчих жителей равенственно на подводах. А за провоз тем подвотчикам выданы деньги из казны будут. И сколько ж будет от тебя отправлено, сюда репортовать.
А как одному тебе порученное сие дело вскоре исполнить нельзя, то позволяетца тебе выбирать по себе поверенных и посылать в те жительства з данными от тебя наставлениями с принадлежащим числом конвоем для высылки сюда в армию всякаго молотаго хлеба; также и овса, сколько найдется, высылать же. Да и то наблюсти, чтоб посланные от тебя поверенные не отваживались чинить крестьянам никаких обид; в противном же случае подвергнут себя его величества гнева. И порученное сие дело исполнить тебе, как можно наискорея.
Публикацию ж, при сем приложенную, объявлять во всяком селении и чинить по сему его императорскаго величества указу во всем непременно.
Декабря 16 дня 1773 года.
Иван Творогов.
Дьяк Иван Почиталин.
Секретарь Максим Горшков» [64, с. 43—44].
Этот приказ в первую очередь касался войска, стоявшего под Оренбургом, ибо остальные отряды добывали пропитание сами. Водку брали с государственных складов, хлеб пекли в Чернореченской крепости и в Каргалах и выдавали в Берде каждые два дня. Остальное покупали у бердских купцов.
Для закупок, выплаты жалованья и компенсаций за военные издержки требовались деньги. Они были нужны и для платы за постой в деревнях. Рабочим остановленных заводов бунтовщики также платили зарплату. Откуда же у них было столько денег? В основном их выручали от продажи населению соли и водки. Имели место, конечно, и чрезвычайные меры: конфискация имущества богачей, чиновников, захват казенных, городских и заводских касс. Но чаще всего командиры бунтовщиков отправляли главному пугачевскому казначею Шигаеву излишки своих трофеев: так, атаман Белобородов внес 1500 руб. [65, с. 327].
У Коллегии имелись свои представители на местах, назначаемые из числа грамотных крестьян, работных людей, духовенства и составлявшие своеобразную административную сеть. Но военная обстановка не позволила этой системе оформиться [27, с. 461].
Инициативы на местах
Впрочем, было бы неверно считать, что все вышеизложенное основывалось на каком-то законе. Напротив, как сообщали позже на допросах участники или свидетели тех событий, все происходило спонтанно. Понятно, что жалованье бунтовщикам выплачивалось нерегулярно, а суд и расправа зависели исключительно от настроения судей. Коллегия не ограничивала, да и не могла ограничить инициативы, возникавшие снизу. Приведу лишь один пример того, как делились полномочия между Коллегией и Пугачевым в военной сфере.
В ноябре 1773 г. из поместья отставного офицера татарина Арапова, что по реке Самаре в 50 км от Бузулука, сбежал некий Илья Арапов. Он, видимо, был крепостным, взявшим фамилию своего господина. Вскоре он объявился в Бузулуке, спешно покинутом его комендантом Вольфом и занятом яицкими казаками. Конечно же, И. Арапов уже был известен Пугачеву, ибо являлся атаманом и, вероятно, имел от него срочное поручение. Тогда же он получил от Военной коллегии приказ о реквизиции зерна, который я воспроизвел выше. Здесь же, в Бузулуке, он принял в свой отряд 1000 крепостных крестьян графов Орловых. Затем он исполнил свое поручение. 22 декабря он отправился из Бузулука в другие оборонительные посты Самарской линии и вошел в Ставрополь, где обосновались крещеные калмыки: они уже грабили окружающие окрестности.
И. Арапов послал к коменданту Самары гонца, который сообщил, что силы бунтовщиков велики и у них есть 50 пушек. Поверив в это, капитан и поручик с 25 людьми и казной покинули город. Остальные 40 его солдат сдались. Арапов велел провести богослужение, дать салют и открыть бочки с самогоном. После этого Военная коллегия отправила в Самару капитана Чулошникова, поручив ему вместе с Араповым мобилизовать крестьян этого региона в бунташную армию из расчета один мужик от пяти душ. Вербовщики добрались на севере и востоке до окрестностей Бугуруслана, Бугульмы, а в Башкирии — до Нагайбакской крепости.
Так союз личной инициативы, главнокомандующего и главной штаб-квартиры способствовал захвату территорий вне Яика44.
Великодушие Пугачева
Обычно Коллегия не ограничивала власть Пугачева. У него был свой круг приближенных (куда входил, например, Овчинников), к которым он относился более дружелюбно. Когда после ухода из Берды началась война, этот узкий круг практически заменил собой «Военную коллегию».
Из показаний Почиталина можно узнать, какими методами действовал Пугачев. В первое время он приказывал беспощадно вешать всех дворян и офицеров. Позже, если кто-то из них раскаивался, то получал прощение и принимался в казаки, поскольку Пугачев хотел оказачить всю страну (вот почему он всегда носил казачью одежду). Самозванец осуждал грабежи невинных людей и приказывал вешать таких лихоимцев. Пленных солдат посвящали в казаки, вооружали копьями и ружьями, при необходимости палками, и одевали по-казачьи [65, с. 114].
Командиры, офицеры, заводские приказчики, чиновники и крупные помещики, оказавшие сопротивление или выданные своими подчиненными, подвергались казни немедленно, остальным сохранялась жизнь после принятия ими присяги. «Послушных» яицких казаков не щадили: во время осады Яицкого городка, увидев казнь десятка бывших сторонников Мартемьяна Бородина, Пугачев приказал одного из них четвертовать; два палача были на месте, но, как рассказывает в своих показаниях (описанных секретарем от третьего лица) очевидец этого, «топором же сечь было некому. Тогда Пугачов и Авчинников, оборотясь назад прямо на него, Ефремова, приказывали ему итьтить и рубить, почему он, Ефремов, не смея отговоритца протиив самозванцова приказа, не говоря ни слова, пошел и рубил того человека на части: сперва отрубил руки и ноги, а потом голову» [65, с. 181]. Это произошло у всех на глазах.
Подбор соратников: Хлопуша
Пугачев подбирал соратников либо сам, либо по совету своих ближайших сподвижников. Именно так перед осадой Оренбурга он приблизил к себе Хлопушу5.
Этот человек с юности враждовал с властями, и его участие в пугачевщине было недолгим, но оказало большое влияние на движение. Родом из вотчины тверского архиерея, он уехал в Москву, где промышлял извозом. Уличенный в краже серебра, Хлопуша был приговорен к наказанию шпицрутенами и отдан в солдаты, но вскоре бежал и вернулся домой, был арестован за продажу краденой лошади и сослан работать на горном заводе графа Шувалова. За разбойное нападение на купцов, возвращавшихся с Ирбитской ярмарки, его приговорили к наказанию кнутом, вырыванию ноздрей и клеймению лба и щек словом «ВОР». После многих приключений Хлопуша оказался в оренбургской тюрьме. В начале октября 1773 г. Рейнсдорп поручил этому ловкому смельчаку проникнуть во вражеский лагерь и убедить бунтовщиков в том, что Пугачев — это битый кнутом и заклейменный беглый казак, передать четыре «увещевания» губернатора, и, если удастся, схватить самозванца и доставить его в Оренбург.
Хлопуша (от слова «хлопать»; настоящая его фамилия — Соколов — встречается только в документах следствия) охотно согласился выполнить это поручение. Он пришел к Пугачеву под Сакмарскую крепость и встретил там своего бывшего сокамерника Шигаева, отбывавшего срок за участие в бунте 1772 г., который и представил его самозванцу. Хлопуша передал Пугачеву «увещевания» и выразил желание служить ему. Овчинников счел его шпионом и предложил повесить, однако Пугачев поверил Хлопуше, повелев все же первое время присматривать за ним; этот человек был ему нужен.
14 октября он отправил Хлопушу вести агитацию на заводах, и вскоре получил с Преображенского медеплавильного завода Твердышева, расположенного в 120 верстах к северо-востоку от Оренбурга, 83 крестьянина, кассу, 5 пушек и весь запас пороха. Так Хлопуша стал «над заводскими крестьянами полковником». Он будет верно служить Пугачеву до самого своего пленения у Татищевой крепости [65, с. 107,133; особенно: 18, т. II, по указателю].
Однако Пугачев не только подбирал для себя людей, но и при помощи соратников обучал их, а затем присваивал звания.
Когда один молодой башкирский сотник отличился под Нагайбаком — Пугачев сделал его сначала майором, а затем полковником [27, с. 210]. Другим пугачевским командиром был перс из Мешеда, попавший в плен к туркменам и проданный ими киргизам, затем сбежавший в Гурьев и потом оказавшийся в Оренбурге, где крестился. Однажды он был захвачен калмыками и привезен в Берду. Пугачев передал его полковнику Падурову, который поручил персу доставить манифест «императора» в Нагайбак, где, выслушав его, все тамошние казаки присягнули Пугачеву. После этого Пугачев назначил перса сотником [65, с. 411].
Подражание
«Петр III» во всем копировал царский двор и столичный церемониал. Его «Военная коллегия» во главе с «графом Чернышевым» (Зарубиным) была аналогом екатерининской Военной коллегии (президентом которой являлся настоящий граф Чернышев). У самозванца имелась «гвардия» из примерно 50 человек, казна, «Москва» и «Киев» (соответственно, Берда и Каргалы6). Иногда эти подражания выходили ему боком: когда он приказал установить свой «трон» в одной из церквей, то нашелся казак (и, конечно, таковой был не один), который сказал, что настоящий царь не совершил бы такого святотатства. Примерно так же была воспринята людьми и женитьба Пугачева.
«Царица»
Однажды в феврале 1774 г., возвращаясь в Берду после штурма Яицкой крепости, Пугачев объявил сподвижникам о женитьбе на дочери казака Петра Кузнецова Устинье.
Сама Устинья на допросе рассказывала: «...Отца ее не было дома... Вскоре приехали к ним в дом яицкия казаки: Михайло Толкачев с женою и Иван Почиталин... Она, Устинья, хотела было спрятаться, но они сказали: «Не бегай! Мы приехали тебя посмотреть и хотим высватать за гвардионца», на что она им ни слова не отвечала; и они, побыв малое время, поехали...
А вскоре... приехали те же сваты во многом числе. Тут Устинья ушла, было, в другую, напротивную, избу, а сваты тотчас приказали снохе ее, Устинью, сыскивать, с приказанием тем, что приехал де свекор посмотреть ее... А как скоро вышла... сам Пугачов вошол в двери и сел на лавку, говоря при том, чтоб показали ему невесту... Сказав, что «очень хороша», и говорил: «Поздравляю тебя царицею!» и в самое то время дал ей, Устиньи, серебреных денег, — ...рублей тритцать — и при даче оных, поцеловал. Во оное время приехал отец ее Петр Кузнецов, и что он с Пугачевым говорил — того не помнит, ибо она тогда была в великих слезах. Потом Пугачев приказал ей, Устиньи, не плакать и готовиться к венцу...
И того ж дни около сумерек приехали, как видно, первыя Пугачова любимцы и привезли ей, Устиньи, сарафан и рубашку голевую, сороку и шубу длинную лисью и приказали ей нарядиться... Когда же она была готова, то вскоре приехал и Пугачов, — посадил ее подле себя и велел подносить вино всем, тут бывшим; и продолжалось пьянство до самой утренней зари, поздравляя благополучной зговор...; за здоровье государя цесаревича Павла Петровича и великой княгини Натальи Алексеевны.
А по утру приехал Пугачов с поездом, и при нем было безчисленное множество войск с знаменами; и, взяв ее, повезли в церковь Петра и Павла. Какой поп венчал, она не видела, ибо покрыта была фатою и горько плакала. После венца привезена была в дом Толкачова, где Пугачов главную квартиру имел. Был брачной обед с великим пьянством, поздравляли уже все ее царицею; тут Пугачов дарил всех гостей канаватами, зипунами и бешметами, а отца ее — шубою. Тот же день определил ей двух фрелин, казачьих девок».
По мнению казаков, «царица» была «глаз-та что ли или брови-та, так уж полно и говорить, одним словом — великая красавица» [15, с. 207, № 107]. «Когда случалось ей с ним говорить, то она, Устинья, спрашивала ево: «Подлинно ли де ты государь, и я сумневаюсь в том, потому что ты женился на казачке. И как де я вижу, что ты меня обманул и заел мою молодость, ибо ты — человек старой, а я — молодехонька». На то он говорил: «Я де со временем бороду-то обрею и буду моложе»... Потом Устинья сказала, что он имеет государыню: «Как же ее бросить? Вить и то не водится, чтоб иметь две жены!» На что Пугачов сказал: «Какая она мне жена, когда с царства сверзила! Она мне злодейка... Жаль только Павлушу, потому что он — законной мой сын. А ее де, как бог допустит в Петербург, то срублю из своих рук голову... Только б Оренбург взять, а то все ко мне приклонятся!» Сии последняя слова часто говорил Пугачов и при казаках... Пугачов сердясь на нее, приказывал тем ему не скучать... Часто приходили к ней спрашиваться о делах,... именовав ее, как и всегда бывало: «Что ваше императорское величество повелеть соизволите?»... Она... и отвечала: Мне де до ваших дел никакой нужды нету и что хотите, то делайте, а мне о том никогда не докладывайте» [65, с. 197—199,118—119].
Женитьбу Пугачева его соратники не одобрили, и хотя не могли осудить это открыто, но все, как позже рассказывал на допросе Горшков, прощаясь с Пугачевым, уходили понурые — так были недовольны... Сам Горшков с тех пор стал сомневался в царском звании «Петра III», ибо считал, что царь не мог бы жениться на простой казачке. Но даже после этого он продолжал служить Пугачеву, поскольку видел, как того любил народ, и надеялся, что «император», вернув престол, не оставит Горшкова без награды [65, с. 114].
Праздники в Берде
«Живши же в Берденской слободе, — рассказывает Горшков, — самозванец часто езжал в татарскую Каргалинскую слободу в гости с немногими людьми, откуда приезжал с женами тамошних татар Мысы Уляева и Абрешита (а прозванья не упомню), которых он произвел: Улеева — атаманом, а Абдрешита — сотником, и с теми татарками по улицам в Берденской слободе прохаживался, кои водили его иногда под руки; а яицкия казаки певали песню, нарочно ими в честь самозванцу составленную, а исецкаго полковника писарь Иван Васильев игрывал на скрипице. Во время ж таких веселостей яицкия и другая все казаки напивались до пьяна, а самозванец от излишня-го питья воздерживался и употреблял редко. Для стола его кушанье было готовлено изобильно, потому что отвсюду привозили к нему разных съестных припасов довольно; кушанье приготовляли две жившия у него руския девки: одна, взятая в Чернореченске, капитана Нечаева дворовая, а другая, не знаю, чья такая. За стол сажал с собою больше яицких казаков, как-то: атамана Овчинникова, полковника Лысова, Шигаева и прочих командиров, а меня пригласил только однажды обедать, а в другой раз ужинать...» [65, с. 115].
В тот вечер, когда Горшков ужинал у самозванца, к «царю» был приглашен Шванвич: «Пили здоровье Пугачева, потом государя-цесаревича Павла Петровича, а за ним — Яицкаго войска и всей ево армии. И при том рассказывал Пугачев, как везли ево во Иерусалим... Сказывал же при том, что он много нужды имел и сидел в разных тюрьмах: «Однако ж Бог велел мне еще царствовать по-прежнему». А как встали из-за стола, то дал мне Пугачев шубу, покрытую старым камлотом на мерлущетом лапчетом меху, и отпустил на квартиру, сказав при отпуске: «Служи, друг мой, мне верой и правдой, — я тебя не покину» [66, с. 212].
Но праздники в Берде не мешали серьезной военной подготовке, которую Пугачев контролировал лично. Проводились учения, скачки, соревнования в стрельбе. Пугачев сам на скаку метко стрелял издалека по набитой сеном кольчуге или по поднятой на острие копья шапке. Пушечные выстрелы извещали о подъеме и отбое, колокольный набат означал тревогу. Лагерь был защищен и тщательно охранялся. Дисциплина была строгой: за попытки сбежать к противнику Пугачев наказывал смертью.
Манифест Екатерины II. Злоключения генерала
Осада Оренбурга наконец-то заставила Санкт-Петербург отнестись к событиям на Яике со всей серьезностью.
15 октября Екатерина подписала манифест, извещавший о появлении беглого казака-раскольника, который «собрав шайку подобных себе воров и бродяг из яицких селений, дерзнул принять имя покойного императора Петра III, произвел грабежи и разорения в некоторых крепостцах по реке Яику к стороне Оренбурга, и сим названием малосмысленных людей приводит в разврат и совершенную пагубу». Затем следовал призыв к раскаянию и угрозы в адрес тех, кто упорствовал в своем безумии. Этот манифест должен был огласить генерал Кар, которому, дабы самого «злодея»«и злодейскую его шайку переловить, и тем все злоумышления прекратить» [68, с. 163], были даны 300 солдат из Москвы во главе с генералом Фрейманом, гренадерская рота новгородцев, «равномерно ж» башкиры и поселенные в Казанской губернии отставники. Ранее Кар прославился расправами в Польше, а Фрейман — как усмиритель мятежа в Яицком городке в 1772 г.
В 500 верстах от Оренбурга Кар собрал примерно 1500 человек, из них только 600 были регулярными. 2 ноября, на полпути между Казанью и Оренбургом, он понял, что «весь здешний край в смятении», а «некоторая колеблемость» наблюдалась даже среди гарнизонных солдат. Кар полагал, что Пугачев станет отступать к Яицкому городку и чтобы отрезать ему отход, поручил полковнику Чернышеву, шедшему в Оренбург из Симбирска, повернуть на юг и занять Татищеву крепость.
Узнав, что один из сподвижников Пугачева — Хлопуша — идет с подкреплением, Кар двинулся ему навстречу, и приказал майору Шишкину ждать его в Юзеевой (600 верст от Оренбурга). Заранее предупрежденный, Пугачев отправил из Берды Овчинникова и Зарубина с 1000 казаков, 1500 башкир и g пушками. 7 ноября Хлопуша встретил Шишкина огнем, а на сторону бунтовщиков перешли татары и резервисты; однако Шишкин сумел продержаться до прихода ночью Кара и Фреймана. 9 ноября они зачитали казакам манифест Екатерины, но те ответили, что пугачевские манифесты «правее». Завязался бой. Вдруг Кару показалось, что его атакуют с тыла, он отступил и сразу же был окружен Овчинниковым. Артиллерия бунтовщиков быстро одержала верх над пятью пушками Кара, а кавалерия довершила разгром царского отряда, преследуя его в течение восьми часов.
11 ноября Кар докладывал Военной коллегии: «...Сии злодеи ничего не рискуют, а чиня всякие пакости и смертные убийства, как ветер по степи рассеиваются, артиллериею своею чрезвычайно вредят; отбивать же ее атакою пехоты также трудно, да почти нельзя, потому что они всегда стреляют из нея, имея для отводу готовых лошадей и как скоро приближаться пехота станет, то они, отвезя ее лошадьми далее на другую гору, и опять стрелять начинают; что весьма проворно делают и стреляют не так как бы от мужиков ожидать должно» [27, с. 176]. Какая похвала военному искусству пугачевцев!
Тем временем полковник Твердышев с 600 солдатами и 100 казаками, 500 калмыками из Ставрополя и 15 пушками направлялся к Яицкому городку. Пугачев, узнав об этом, стал ждать его с 2000 человек недалеко от Оренбурга. 13 ноября, когда правительственные войска взбирались на берег, он окружил их. Сначала сдались калмыки и казаки, затем солдаты. С обеих сторон было только 7 убитых. Полковник сбежал, переодевшись кучером, но его поймали и повесили вместе с 36 офицерами.
На Кара это двойное поражение подействовало столь угнетающе, что он, не дожидаясь ответа из Петербурга, 18 ноября сдал командование Фрейману и отбыл в Москву. 30 ноября Екатерина «высочайше указать соизволила Военной коллегии, от оной его уволить и дать абшид, почему он из воинского стата и списка и выключен» [68, с. 165]. Пушкин добавляет, что позже он был повешен собственными крепостными за свою жестокость7.
Но вокруг Оренбурга кроме отрядов Кара и Чернышева находились и другие правительственные силы: выше 120 верст по Яику, в Верхне-Озерной — отряд Корфа, а восточнее, в Орске, — армия генерала Деколонга. Но между ними и Каром не было никакой связи: она установится только после назначения главнокомандующим Александра Бибикова.
Блокада
Инициатива была в руках Пугачева. Однако после блестящей победы над Чернышевым он устроил своему войску пир, во время которого 2500 человек Корфа сумели проскочить в Оренбург с 24 орудиями, в том числе 4 гаубицами. На следующий день Рейнсдорп организовал крупную вылазку; Пугачев выставил против него 10000 человек и 40 пушек. Генерал Валленштерн, увидев «замешательства» своих солдат, отдал приказ «построиться в каре и отступать к крепости», что и было сделано под прикрытием казаков Мартемьяна Бородина; при этом гарнизонные войска потеряли около ста человек убитыми и ранеными. Правительственные казаки вступили с бунтовщиками в «ручной бой копьями».
17 числа «великий государь Петр Третий Всероссийский» направил «нашему губернатору к Рейнздорпу» упоминавшийся выше указ, призывая его подчиниться, обещая в противном случае суровые кары. На самом деле Пугачев надеялся уморить осажденных голодом. Для усиления блокады он решил захватить две крепости выше Оренбурга, связывавшие город с Сибирью: Ильинскую и Верхне-Озерную. Первую удалось взять 20 ноября с помощью 1500 ногайских татар и 500 башкир под предводительством Хлопуши. Вторая крепость оказала сопротивление и 27 ноября к ней прибыл сам Пугачев с 500 хорошо вооруженными всадниками, но не смог сразу взять ее из-за отпора польских конфедератов гарнизона. Узнав, что из Сибири в Оренбург движется крупное подкрепление, Пугачев пошел ему наперерез, настиг у Ильинской крепости и в кровопролитном бою одержал победу. Майор Заев и еще 200 человек были убиты, а остальные взяты в плен. Командующий правительственными войсками в Сибири генерал Деколонг помочь Оренбургу больше не мог.
Завладев бассейном Яика на 200 верст выше Оренбурга, Пугачев хотел заполучить и его низовья вплоть до Гурьева.
В Яицком городке крепость была в руках «послушной» части казаков, а «непослушные», у которых там были семьи, мечтали ее захватить. Однако полковник Симонов усилил укрепления, превратил собор в склад оружия и пороха, вместо колоколов поставил на колокольне 2 пушки, короче, превратил казачью столицу в некое подобие кремля, и в конце ноября укрылся там со своим гарнизоном.
Пугачев послал Михаила Толкачева и двух татарских вождей в форпосты нижнего Яика; оттуда они привели к нему казаков, русских солдат и киргизов. 30 декабря этот отряд, пополненный местным населением, столкнулся с командой из 80 человек, посланной Симоновым; большая часть ее перешла к бунтовщикам, 24 были пленены, троим удалось вернуться в крепость и рассказать о случившемся. Толкачев и его люди вошли в городок и были радостно встречены жителями.
Голод
Но крепость не сдавалась. Судя по «Журналу» Симонова, в ней находились 927 человек (в том числе «регулярных» — 738, оренбургских казаков — 94, яицких — 72 человека), 18 пушек, 65 пудов (1 тонна) пороха, 290 четвертей (600 центнеров) муки, 212 четвертей (435 центнеров) овса и 2850 пудов (45 тонн) сена. Начались атаки и вылазки, перестрелки, канонады, пожары, рукопашные стычки, но все без пользы. Пугачев прислал из Берды 3 пушки, гаубицу и 50 казаков во главе с Овчинниковым. 7 января он прибыл к Яицкому городку, где население встретило его хлебом-солью. По приказу Пугачева были сделаны подкопы, куда заложили и взорвали порох; под прикрытием дымовой завесы начался штурм, на который пошло все население городка «с малолетками, женами и дочерьми их, присовокупя купцов, барских людей, татар, калмыков и мещеряков». 20 января приступ длился девять часов. Потеряв убитыми 400 человек (осажденных погибло только 15), Пугачев отступил [27, с. 192—203].
Он отправил Овчинникова в Гурьев, где тот 26 января принял почести от местных казаков, повесил атамана, писаря и попа, пытавшихся сопротивляться, и 15 февраля 1774 г. привел оттуда подкрепление, пушки, ядра и 60 пудов (960 кг) пороха. Пугачев вновь прибыл в Яицкий городок для подготовки решающего штурма; он отпустил рабочих лишь в день своей свадьбы, 1 февраля. Однако атака пугачевцев 9 марта провалилась. Подрыв под колокольней 18 февраля 30 пудов (480 кг) пороха не дал результата, и на следующий день, узнав о приближении карателей к Оренбургу, Пугачев вернулся в Берду с 500 человек и большим обозом.
Положение оренбуржцев стало критическим. В феврале в город завезли лишь 90 четвертей (менее 200 центнеров) пшеницы и 16 пудов (чуть более 100 кг) рыбы. «Сей привезенный хлеб многих чрезвычайно обрадовал: ибо до привоза оного, по крайней нужде, убогие и маложалованные люди покупали уже по 6 и по 7 руб. один пуд, да и по той малослыханной цене с великою трудностию находили» [76, с. 307]. Власти придумали забавный способ борьбы с осаждавшими: расставили в поле 27 волчьих капканов, дабы ловить ими пугачевских всадников. В ответ на требование самозванца сдаться Рейнсдорп, по словам Пушкина, вступил с ним «в полемику не весьма приличную», адресовав «пресущему злодею и от бога отступившему человеку, сатанину внуку, Емельке Пугачеву» свое послание. Падуров ответил ему из Берды: «Оренбургскому губернатору, сатанину внуку, дьявольскому сыну. Прескверное ваше увещевание здесь получено, за что вас, яко всескверного общему покою ненавистника, благодарим. Да и сколько ты себя, по действу сатанину, ни ухищрял, однако власть божию не перемудришь. Ведай, мошенник: известно (да и по всему тебе, бестии, знать должно), сколько ты ни пробовал своего всескверного счастия, однако счастие ваше служит единому твоему отцу, сатане. Разумей, бестия, хотя ты по действу сатанину во многих местах капканы и расставил, однако ваши труды остаются вотще, а на тебя здесь хотя веревочных не станет петель, а мы у мордвина, хоть гривну дадим, мочальных (возьмем), да на тебя веревку свить можем; не сумневайся, мошенник, из б... сделан. Наш всемилостивейший монарх, аки орел поднебесный, во всех армиях на один день бывает; а с нами всегда присутствует. Да и б мы вам советовали, оставя свое невредие, прийти к нашему чадолюбивому отцу и всемилостивейшему монарху: егда придешь в покорение, сколько твоих озлоблений ни было, не только во всех извинениях всемилостивейше прощает, да и сверх того вас прежнего достоинства не лишит; а здесь не безызвестно, что вы и мертвечину в честь кушаете, и тако объявя вам сие, да и пребудем по склонности вашей ко услугам готовы. Февраля 23 дня 1774 года» [68, с. 104].
Со 2 марта осажденные получали только полфунта овса в день и два фунта конины, а с 13 марта и эта норма уменьшилась. Вся надежда оставалась только на Бибикова, который почему-то запаздывал. Что касается осаждавших, то они скрывались в Берде в своих «норах» (так Рычков называл их прибежище) в снегу и под снегом; их было 10000—12000 человек, из которых половину составляли башкиры, около 4000 — татары, калмыки, оренбургские казаки-дезертиры, заводские крестьяне, 400 — илекские казаки и 1000 — яицкие [65, с. 187]. У них имелось около 100 орудий — пушек, гаубиц и мортир различного калибра, большинство из которых являлись трофейными, а остальные были изготовлены на двух-трех захваченных заводах; боеприпасы делались в Берде [27, с. 491].
Таким образом, зачинщики бунта — яицкие казаки — уже не составляли костяк пугачевской армии, не были ни движущей силой, ни даже лидерами бунта. Им теперь руководил не Пугачев, а его сподвижники, движущей силой стали башкиры и заводские крестьяне, а театром военных действий — обширное пространство Среднего и Южного Урала от Самары и окрестностей Казани на западе, до Перми на севере и границ Сибири на северо-востоке. Здесь было много потенциальных бунтовщиков.
Примечания
1. <См. также: [109]>.
2. <Культурологическое объяснение этого поступка см. [39, с. 387—388]>.
3. «Наиплачевное состояние Оренбургской губернии много опаснее, чем я могу его описать; меня бы не устрашила регулярная вражеская армия в десять тысяч человек, а между тем один предатель с 3000 бунтовщиков приводит в трепет весь Оренбург... Мой гарнизон, состоящий из 1200 человек, — единственная к тому же военная сила, на которую я полагаюсь. По милости всевышнего мы поймали 12 шпионов...». Замечу, что многие тогдашние российские губернаторы или генералы были выходцами из Прибалтики или Германии <У П. Паскаля неточность: И.А. Рейнсдорп был датчанин>.
4. Биография Арапова воссоздана по [64, по именному указателю].
5. <Хлопуша (Соколов Афанасий Тимофеевич) (1714—1774) — сподвижник Е.И. Пугачева, беглый каторжник. Казнен в Оренбурге>.
6. <П. Паскаль ошибается: Сакмарский городок именовался у пугачевцев «Киевом». Культурологическую интерпретацию этих переименований см. [39, с. 349—350]>.
7. <В настоящее время установлено, что генерал-майор В.А. Кар (1730—1806) умер в собственном доме в Москве естественной смертью [49, с. 163—181]>.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |