Пушкин подробно описал прибытие Бибикова в Казань на Рождество 1773 г.: «В городе не нашел он ни губернатора, ни главных чиновников. Большая часть дворян и купцов бежала в губернии еще безопасные... Приезд Бибикова оживил унывший город; выехавшие жители стали возвращаться, 1 января 1774 года, после молебствия... Бибиков собрал у себя дворянство и произнес умную и сильную речь... и требовал содействия от его усердия к отечеству и верности к престолу... Дворянство симбирское, свияжское и пензенское последовало сему примеру... Императрица изъявила казанскому дворянству монаршее благоволение... и в особом письме к Бибикову, именуя себя казанской помещицей, вызывалась принять участие в мерах, предпринимаемых общими силами. Дворянский предводитель Макаров отвечал императрице речью, сочиненной гвардии подпоручиком Державиным [которому было суждено стать впоследствии великим поэтом], находившимся тогда при главнокомандующем» [68, с. 38]. Этих мер вполне хватило, чтобы пресечь панику, охватившую поволжское дворянство и докатившуюся до Москвы.
Пожар
Страх был вызван не столько казачьим бунтом на далеком Яике, сколько его последствиями — массовым мятежом на Урале, распространявшимся на все новые и новые земли. Бибиков с тревогой писал жене: «Наведавшись о всех обстоятельствах, дела здесь нашел прескверны... Прошу господа о помощи. Он един исправить может своею Милостию... Зло таково, что похоже (помнишь) на петербургский пожар, как в разных местах вдруг горело и как было поспевать всюду трудно... Зло велико, преужасно... Ух! дурно». 29 января он сообщал Фонвизину: «Пугачев не что иное, как чучело (в русском языке «пугач» означает «чучело», «пугало». — П.П.), которым играют воры, яицкие казаки: не Пугачев важен; важно общее негодование» [68, с. 45].
Да, это был бунт всего подневольного люда империи: казаков, нерусских народов, приписных крестьян уральских заводов и помещичьих крепостных. Первых две категории населения бунтовали уже вовсю, а крепостные еще только готовились присоединиться к ним.
Башкиры
Среди нерусского населения большинство недовольных составляли башкиры. Будучи по происхождению смесью мадьяр и тюрков1, эти тюркоязычные мусульмане занимали обширную территорию от Перми на севере и до среднего течения Яика на юге. На севере этой зоны, в горнолесных массивах малочисленное башкирское население занималось охотой, бортничеством и сбором ягод. Густая речная сеть Башкирии — притоки Камы, изобиловала рыбой и была удобна для судоходства. Обширные степи на юге и западе региона позволяли заниматься коневодством. Земледелие же имелось преимущественно в Исетской провинции (Западная Сибирь). В XVIII в. территория обитания башкир расширилась и к концу столетия они насчитывали примерно 300000—400000 человек. Они не имели единого правителя, у каждого рода был свой старшина, но башкиры ежегодно проводили съезд в самом центре башкирского края на речке Чесноковке, недалеко от нынешней Уфы2.
Башкиры платили Золотой Орде «ясак» — дань медом и мехами, но сохраняли свою независимость. Когда Иван Грозный взял Казань, они стали платить ясак русским царям. Со строительства Уфы (1573—1586 гг.) началась колонизация этого края, причем столь интенсивная, что уже в 1662 г. она вызвала продолжавшийся с перерывами до 1683 г. башкирский бунт, поддержанный казахами, калмыками и татарами.
В начале XVIII в. Петр Великий потребовал от башкир дать армии лошадей и вернуть беглых русских крестьян, поэтому в 1708 г. башкиры вновь восстали. Их отряды подошли к Казани на 30 верст и сожгли недавно построенные в Башкирии заводы. Русские власти дважды натравливали на башкир калмыков, в 1711 г. край удалось временно усмирить, но Петру пришлось отказаться от введения подушной подати для башкир, 10 марта 1709 г. казанский губернатор Апраксин писал ему: «О тех башкирцах доношу тебе, государю: народ их проклятой многочисленной и военной, да безглавной, никаких над собою начал... принятца не за ково и чтоб особно послать не х кому» [124, p. 214].
Для защиты горных заводов Петр планировал изолировать башкир от их союзников (калмыков) и единоверцев (киргизов). Окружение Башкирии «линиями» крепостей и форпостов было осуществлено уже после смерти Петра: в 1734 г. его бывшему соратнику, Ивану Кирилову, и хорошо известному башкирам обрусевшему мурзе Алексею Тевкелеву было поручено основать город-крепость на месте слияния Яика и Ори. Однако недоверчивые башкиры оказали плохой прием экспедиции, которая все же в августе 1735 г. дошла до Ори и заложила там город. Одновременно началось строительство в Башкирии горного завода, а на следующий год — возведение линии крепостей от Ори до Самары, и вверх по Яику, до Уральских гор.
Бунт 1735—1740 гг.
Злоупотребления русской администрации, а также продолжение колонизации переполнили чашу терпения башкир, которые поняли, что их независимости угрожает опасность; в 1735 г. они восстали, и строительство горного завода пришлось прекратить.
На башкирских землях проживали еще потомки финно-угров — немногочисленные мишари (мещеряки), переселившиеся сюда из-под Казани во времена русской экспансии. Более сложным был состав тептярей — в них входили, как правило, не отличавшиеся благонадежностью татары, чуваши, мордва и вотяки. Мишари, заселившие земледельческие районы вдоль Уфы и Исети и насчитывавшие примерно 20000 душ, обычно арендовали землю у башкир. Тептярей было около 30000 человек и башкиры, по словам Рычкова, относились к ним как русские помещики к своим крепостным, то есть взимали с них оброк и подати. Русские не преминули этим воспользоваться.
Мишари и тептяри не участвовали в упомянутом бунте и поэтому указом от 11 февраля 1736 г. были освобождены от работы на башкир. Отныне все (а значит, и русские) могли свободно приобретать землю в Башкирии. Позднее, в 1739 г., мишари, татары и чуваши, которые отчасти зависели от башкир, были освобождены от всех обязательств перед ними.
Этот бунт был потоплен в крови. Историк П.И. Рычков подсчитал, что в 1735—1740 гг. было казнено 16634 человек, причем многих посадили на кол. 9182 человека отдали в крепостные, а 3236 выслали из Башкирии (2000 женщин отправили в центральную Россию и раздали русским помещикам). У башкир конфисковали 12283 лошади и сожгли 696 аулов. Примерно 1000 человек вырвали ноздри и отрезали уши [124, p. 228]. Пушкин допускал, что «многие из сих прощеных должны были быть живы во время Пугачевского бунта» [67, с. 373]. Башкирам было запрещено плавить железо, и они стали изготовлять оружие в примитивных печах.
Эти репрессии привели к новому бунту.
Неплюев — первый оренбургский губернатор
В 1742 г. в этот регион прибыл новый наместник — энергичный, образованный и жестокий И. Неплюев, о котором уже упоминалось выше. Он придал новый импульс колонизации здешних земель и определил окончательное месторасположение Оренбурга, ставшего военно-административным центром края. Прежний Оренбург на Ори переименовали в Орск, а новый возвели ниже по течению Яика, заселив уфимскими, самарскими и прочими купцами, поддавшимися на щедрые посулы властей. В 1744 г. была создана Оренбургская губерния, куда вошли почти все башкирские земли. Яицкую укрепленную линию дополнили оборонительные системы вдоль Сакмары (чтобы защитить Оренбург с севера) и по низовьям Яика (для защиты от киргизов). На северо-востоке, между верховьем Яика и Тоболом, возвели Троицкую крепость. Было также создано оренбургское казачье войско. В 1745 г. один из купцов построил на месте заброшенного горного завода новый, названный Воскресенским; с этого времени здесь началось заводское строительство. Независимость башкир оказалась под угрозой.
Поэтому когда власти решили облегчить положение башкирского населения, это было воспринято последним иначе. Дело в том, что башкиры с незапамятных времен бесплатно добывали для себя из озер соль, особенно в илецких копях на Тузтебе (по-тюркски: «Соляная гора»). В 1727 г. власти установили цену соли 3 коп. за пуд, но башкирам и мишарям было позволено продолжать добывать ее бесплатно. В 1744 г. Неплюев обследовал Тузтебе и вскоре забрал ее в казну, а в 1753 г. соль стали продавать по 35 коп. за пуд, что довольно много для продукта первой необходимости. Взамен этого башкир освободили от уплаты ясака, который составлял лишь 25 коп. в год да и то со двора. Таким образом, по экономике башкир был нанесен удар и их исконные права были нарушены.
К тому времени Башкирия была отдана на откуп казенным и партикулярным заводовладельцам, преимущественно купцам. Ее леса сгорали в доменных печах, вода давала движение механизмам — следовательно, заводам были нужны обширные пространства. Но даже если русские покупали у башкир землю законно, то все равно по чисто условной цене. Так, согласно купчей от 18 февраля 1754 г., тульский купец Иван Мосолов при содействии Неплюева купил около Златоуста у башкир огромный участок, «и за проданную нами, башкирцами, ему, Мосолову, вотчинную свою землю со всеми угодьи по договору деньги, что подлежало, мы, башкиры, у него, Мосолова, двадцать рублей все сполна взяли» [85, с. 481] — эта сумма соответствовала цене 57 пудов соли.
Насильственная христианизация
Но после 1740 г. местное нерусское население столкнулось с новой и гораздо более серьезной проблемой. Царским указом от 11 сентября татарам, черемисам, чувашам и другим здешним народам предписывалось принимать православие. Тем самым власти надеялись укрепить связи местного населения с империей. К башкирам направили миссионера Дмитрия Сеченова, который за два года сумел крестить 17362 человека. Он добился от Сената, чтобы «тем новокрещенным из магометанского закона за восприятие святаго крещения из холопства и крестьянства от помещиков иноверных быть свободным вечно и тем прежним помещикам мурзам, до владения их, новокрещен, никакого дела не иметь, а по крещении переводить и селить их в слободы с прочими новокрещеными...». Более того, чтобы изолировать мусульманское население от новокрещен, Сенат постановил, что последние должны оставаться в своих деревнях, а нарушившие это предписание будут выселены в другие места. Если пленные бунтовщики, а также преступники принимали крещение, то сразу же подлежали освобождению из-под стражи. Неплюев также запретил муллам под страхом смертной казни пропагандировать ислам [74, с. 383].
Бунт 1754 г.
Поскольку о жестоких расправах 1740 г. помнили уже плохо, новый бунт был с религиозным оттенком. Его идеологом, выступившим в защиту ислама, стал мишарский мулла Абдулла Мязгильдин. Он мечтал поднять всех российских мусульман и надеялся на помощь турецкого султана. Видимо, в 1754 г. он огласил воззвание, насквозь пропитанное ненавистью к угнетателям правоверных: «Всем вам верным, исповедующим единаго Бога, советую... с неверными россиянами в согласии не быть... Неверным россиянам... лопатничей работе не быть,... их от жила до жила и от города до города на подводах ваших не возить,... и на землях и водах, искони дедами и отцами вашими владеемых, им, неверным, города, крепости и заводы строить воли не давать...».
Он напомнил и о введении русскими продажи соли, которую жители края издавна получали «из казны Господа Бога нашего» [18, т. I, с. 260—261].
Мязгильдину не удалось заручиться поддержкой духовного главы мишарей, но в верховьях Яика начался бунт. Медеплавильный завод графа Александра Шувалова был сожжен, а для охраны железоделательного завода графа Петра Шувалова властям пришлось отрядить драгунский полк и оренбургских казаков.
В ходе этого бунта башкиры жестоко расправлялись со своими противниками: захваченных в плен русских они разрывали на части, попавших в засаду убивали, а над трупами глумились.
Раскол в лагере бунтовщиков
Неплюев бросил против мятежных башкир 1500 яицких, 450 уральских казаков и 650 крещеных калмыков, а также 3 набранных по гарнизонам полка и приказал никого не щадить. От имени одного уважаемого муллы он распространил подложное воззвание, в котором сообщалось, что бунт якобы осуждается всем мусульманским духовенством как явление, противное Корану. Часть бунтовщиков поверила этому, сложила оружие и с семьями в количестве 50000 человек, перейдя Яик, бежала к киргизам. Неплюев потребовал от них выдать всех башкирских мужчин, а женщин и детей оставить себе. Между киргизами и башкирами начались кровопролитные стычки. Неплюев пообещал прощение всем, кто вернется обратно, а остальным дал полгода на раздумья, пригрозив суровыми карами. Постепенно башкиры потянулись домой. По словам Неплюева, ему так удалось перессорить башкир с киргизами, «что Россия навсегда от согласия их может быть безопасна» [44, с. 161].
Мязгильдин укрылся на севере края. В 1756 г. он был опознан одним мишарем, выдан властям, доставлен в Санкт-Петербург и заточен в Шлиссельбургскую крепость, где позже погиб от рук стражников. Он стал национальным героем под именем Батырша3. О нем вновь вспомнили, когда появился Пугачев.
Как справедливо отмечает Б. Нольде4, с появлением Пугачева башкирам «пришлось выбирать, чью сторону принять. Было возможно два варианта: либо перейти на сторону одного из этих лагерей, либо, воспользовавшись гражданской войной, добиваться самостоятельности. Отсутствие единого руководителя помешало им сделать этот выбор. Некоторые племена или отдельные их части то вставали на сторону законной власти, то на сторону так называемого «императора Петра Федоровича» — Пугачева, талантливого и энергичного, но неграмотного казака; другие племена пытались достичь своих собственных целей, не выходивших за рамки простой ненависти к русским и желания разрушать и грабить» [124, p. 238]. Поэтому, несмотря на то, что многочисленные и мобильные башкирские отряды очень помогли Пугачеву, особенно на Урале, они доставили ему и немало хлопот из-за набегов на русское население.
Промышленный Урал
Вторым союзником Пугачева на Южном Урале стали заводские крестьяне.
Начиная с Петра I и до 1745 г. заводы строились лишь на Среднем Урале. Там было около 50 железоделательных и медеплавильных, казенных и партикулярных предприятий, инициировавших масштабную индустриализацию этого региона. Но, по данным Р. Порталя5, в своей докторской диссертации «Урал в XVIII веке» проанализировавшего опубликованные источники, «великий промышленный подъем» на рассматриваемой территории произошел лишь после 1745 г. «За... 27 лет количество уральских заводов увеличилось с 50 до 100... Демидовы уже не были единственными частными заводчиками в регионе. На их стезю встали Строгановы, ранее не игравшие заметной роли в индустрии...». Несмотря на то, что на Среднем Урале заводы продвигались на запад, к Каме, что было обусловлено легкостью вывоза оттуда готовой продукции, «в 1745—1762 гг. медеплавильная, а затем и железоделательная металлургия стремительно осваивала Южный Урал. Промышленность в 1745 г. доходила до горных склонов, отделяющих район Чусовой — Сылвы от долины реки Уфы, за которыми лежала Башкирия, нестабильная ситуация в которой долго не позволяла строить там заводы» [61, с. 87].
В 1745—1762 гг. девять купцов построили здесь свыше 10 заводов. Особенно выделялся бывший торговец мясом из Симбирска Яков Твердышев, которому в 1762 г. вместе с его компаньоном Мясниковым принадлежали 9 металлургических предприятий. В тот год он купил у башкир 200000 га земли на р. Белой за 300 руб. ассигнациями [85, с. 513]. Р. Порталь образно назвал Твердышева «медным королем Южного Урала». В 1758 г. Сенат от имени Екатерины II объявил ему благодарность за строительство, «несмотря на опасность беспорядков», заводов в этих необитаемых и диких местах, и за организацию «за свой счет» их обороны. Твердышева возвели в коллежские асессоры, то есть из простолюдина он сразу превратился в наследственного дворянина [18, т. I, с. 272].
Заводы-крепости
В то время уральские заводы напоминали настоящие крепости «с толстыми стенами, с зарешеченными окнами, с прудами, которые не только обеспечивали навигацию в период пересыхания рек и давали цехам энергию, но и служили защитой от нападения. Именно на их основе возникли уральские города, подобно тому, как когда-то на Западе вокруг замков образовались городские поселения» [60, с. 161]. В 1769 г. Н.П. Рычков так описывал один из них: «сей завод укреплением своим превосходит многие уездные города, ибо вокруг его обнесена крепкая деревянная стена, где находится несколько башен и довольное число пушек, на них поставленных, а вне заводского строения есть порядочно построенные батареи и также снабженные артиллериею» [61, с. 113]. В случае нападения башкир, а позднее — Пугачева, завод превращался в крепость с гарнизоном, пушками, запасами продуктов и пороха.
Заводы владели обширными лесными массивами, поскольку для обогрева изб рабочих требовались дрова, а без древесного угля было невозможным производство. Рубкой, распилом и вывозом деревьев, последующим их пережогом в уголь занимались многочисленные вспомогательные работники, которых нужно было обеспечивать жильем, питанием и фуражом. Руду сначала добывали и дробили, потом перевозили на завод по грунтовым дорогам, что не позволяло сильно нагружать телеги, поэтому людей требовалось очень много, а ведь нужно было еще заготавливать известняк, служивший в качестве флюса. Из-за этого численность вспомогательных работников намного превышала количество тех, кто непосредственно выплавлял металл. Так, на двух заводах Демидовых накануне пугачевского бунта персонал насчитывал 7667 человек, из них только 1475 были кадровыми рабочими [27, с. 277, прим. 282].
Мастеровые
К постоянному персоналу относились металлурги и рудокопы, большинство которых овладело своей профессией на заводе, но еще больше было столяров, каретников, бочаров, кирпичных дел мастеров, изготовителей канатов и т. д., стоявших ближе к крестьянам, чем к рабочим. И рабочие, и вспомогательные работники в той или иной степени были свободными людьми и включали нанятых по договору дворцовых крестьян; принадлежавших не частному лицу, а заводу «посессионных» крестьян; беглых или «безпашпортных», которые по указам 1744 и 1754 гг. считались «вечно-отданными» предприятию. На заводах работали также крепостные, привезенные заводчиками из своих поместий или специально купленные ими в 1721—1762 гг. Наконец, на заводах трудились каторжники. Все постоянные работники (кроме, разумеется, каторжан) жили на заводе с семьями, имели клочок земли и немного скота. На кусок хлеба они зарабатывали в основном заводским трудом и поэтому, выступая против жестокого обращения, никогда не ставили цель разрушить завод.
В отличие от квалифицированных кадров вспомогательных работников было найти легче: поскольку местные туземцы были непокорными и требовали уничтожения заводов, для работы на предприятиях привлекали русских крестьян.
Приписные крестьяне
Казна стала набирать вспомогательных работников среди государственных крестьян. Было решено, что свою подушную подать они будут отрабатывать на казенных заводах. Что касается помещиков, то им разрешалось посылать на заводы своих оброчных крестьян с условием, что их зарплата пойдет на уплату оброка. Однако помещики предпочитали, чтобы на заводе работали лишь государственные крестьяне. Появилась и новая категория крестъянства — приписные.
Итак, вопрос о кадрах вспомогательных работников был решен. Но с ростом численности заводов государственных крестьян пришлось привлекать из соседних регионов и вводить ограничения на приписку: указ от 13 марта 1744 г. разрешал приписывать 50 дворов (из расчета 1 двор = 4 работника мужского пола) для выпуска 1000 пудов меди. На самом деле приписывалась вся деревня, а не ее отдельные жители, и подать, выплачиваемая приписными, вносилась всеми.
Приписные могли выплачивать подворную подать в течение 3—4 рабочих недель. Они сами устанавливали порядок работ: допустим, в марте одна команда выходила на заготовку леса, другая в августе занималась углежжением, третья в сентябре вывозила руду.
Эта система лежала тяжким бременем на плечах крестьян, вынужденных отвлекаться от привычного и относительно свободного образа жизни, полевых работ, тем самым осложняя свое существование. Но вскоре труд на заводах стал для них настоящей каторгой.
С ростом числа заводов приписка охватывала все новые и новые деревни государственных крестьян, зачастую удаленные на 600—700 верст от предприятий. Путь к месту работы занимал у крестьян недели и месяцы, отвлекал их и лошадей (ибо необходимо было приходить со своей тяглой силой) от землепашества, был изнурительным и опасным. Кроме того, иногда крестьян оставляли на заводе и после отработки ими подушной подати, а с 1760 г. это стало правилом — лишь бы заводчик оплачивал людям дорогу. Конечно, крестьянин мог найти себе замену, однако это было доступно далеко не каждому: можно, например, было нанять башкир, поскольку они были освобождены от приписки, но для этого им требовалось заплатить как свободным работникам, то есть очень дорого.
Жалобы крестьян
Таким образом, для приписного крестьянина завод не столько давал средства к существованию, сколько был причиной мучений и тягот. В 1766 г. приписные крестьяне изложили свои требования в наказах для Уложенной комиссии, созванной Екатериной II. Некоторые из них, касающиеся длительности переходов к предприятиям и сверхурочных удержаний людей на них (может быть, причины второго заводовладельцы объясняли первым?) стоит привести: «За таковыми дальнопроходными временами, а особливо неспособными работами, не точию что иметь себе во время пашенной земли к насеянию хлеба и прочей страдной работы к прокормлению, но и совсем хлебопашества лишились, и живем всегда при заводской работе безотлучно» [83, с. VI].
О стоимости замены: «Рубка дров за каждую сажень (около 10 куб. м — П.П.) приходит нам по тридцати по пяти копеек. А сами мы, за теми изнеможениями (о которых сообщалось в документе ранее. — П.П.) нанимаем для оной рубки дров башкирцев и даем от каждой сажени по семдесят и по восмидесят копеек. Ибо оный завод от всех тех наших жителств состоит разстоянием в пяти-стах верстах и более». В других наказах говорилось, что за рубку одной сажени дров и доставку на завод древесного угля приписному платили 45 коп., а если он хотел нанять для этого свободного работника, то должен был заплатить ему 1 руб. 45 коп. За сопровождение баржи с чугуном приписному платили 65 коп., а если он подменял себя свободным, то платил ему 3—4 руб.
На некоторых заводах приписные, занятые на извозе, должны были приходить на работу со своей телегой и лошадью, и использовать для смазки осей собственный деготь: за него им платили по 3,5 коп. за ведро, а в безлесных местах — по 25 коп. Крестьяне также оплачивали ремонт инструментов (топоров, лопат, коробов, часто ломавшихся на каменистой почве колес), сами покупали для себя продукты и фураж. «Мы нижайше пришли в крайнее убожество и разорение» — жаловались они [83, с. 255].
Крестьяне протестовали против внесения податей всей деревней, в том числе и за «мертвые души» — умерших в период между ревизиями. Им приходилось трудиться, писали крестьяне, «за престарелых, умерших, малолетных, слепых, увечных и прочих бездомовых... И причитается тех работ на каждаго годнаго, с теми накладными душами, по две с половиною души и более. А от пятнадцатилетняго возраста посылаются на оный завод в работу, но, как по многому расположению тех заводских работ, едва оные годны с великою нуждою. И за свои души вырубать дров и протчих работ не могут, нежели накладных». Крестьяне семи селений Казанского уезда, приписанные к Вознесенскому заводу, жаловались: «...Годной части из наших сел рабочих людей тысяча душ, от шестидесяти лет даже до пятнадцати. Так, за выбором тех, остались в наших селах старые, дряхлые, увечные, малолетние, которым уже не можно платить подушных денег, а ныне из тех годных числа душ, от того 754 года даже и доныне, в те минувшие годы много волею Божиею померло, притом же отданы в рекруты, вывезены за помещиками и монастырями, и остарели, и одряхлели, и разными случаями выбыли — так не менее пятисот душ. Уповательно было иметь и вместо тех убыли выбираем из оставших за припискою малолетков, и тех недостает» [83, с. 254—255].
Демидовская каторга
Кроме того казенный завод могли продать в частные руки. И если государство мало интересовалось численностью приписных на своих заводах, то частник никого не кормил зря, степень эксплуатации людей у него была выше, он драл с работников три шкуры, грубо нарушал их права: мог, например, запретить им заготавливать сено и лес в заводских угодьях. Многие партикулярные заводовладельцы, например, Демидовы, отличались крайней жестокостью, что отразилось даже в фольклоре:
У Демидова в заводе
Работушка тяжела
Ах, работушка тяжела...
Ах, спинушки болят!
В рудник-каторгу сажают,
Ах, да не выпускают [91, с. 437].
Работники уральских заводов выражали свой протест против тяжелых условий труда в основном самовольным уходом с них — к этому чаще всего прибегали приписные крестьяне, чем кадровые работники. С увеличением численности заводов, особенно партикулярных — то есть после 1754 г. — протесты работных людей усилились.
Сопротивление и бунт
В 1754 г. приписные крестьяне располагавшихся в самом центре Башкирии двух Авзяно-Петровских заводов Шувалова, жившие в 600 верстах отсюда, отказались выйти на работу. Вызванные заводчиком солдаты разогнали бунтовщиков, 30 крестьян с семьями были навечно прикреплены к заводу, чтобы «употреблять их без очереди в самонужные и тягчайшие заводские работы» [78, с. 19]. В 1758 г. новые волнения удалось подавить лишь после того, как заводовладелец заменил систему двухсменных команд приписных трехсменными. Однако когда в 1760 г. оба завода приобрел Демидов, на них вновь вспыхнул бунт: приписные прекратили углежжение, а работные люди покинули цеха. Крестьяне, по словам управляющего, «между собою сбираются партиями, днем и по ночам ходят и чинят необыкновенные крики и азарты, [так] что и по заводу для смотрения ходить опасно». Люди уходили с завода и силой прогоняли с предприятия тех, кто еще оставался. Бунт удалось подавить лишь с помощью солдат. 245 крестьянских семей навечно приписали к заводу, принудив их оставить родной дом, скот и засеянные поля. Но в 1762 г. эти крестьяне стали уходить домой [78, с. 20].
Бунт вскоре перекинулся на другие заводы. Вслед за Авзяном поднялся Воскресенский завод в устье Белой: примерно 200 его приписных, «посадя на шесты ножи и копья», бежали с предприятия. В 1762 г. волнения охватили весь Урал. Наряду с протестами против тяжелых условий труда и принуждения дворцовых крестьян работать на заводах люди стали требовать запрета приписки. Дело в том, что 27 февраля Петр III издал указ, запрещавший покупать для предприятий подневольных работников, но крестьяне восприняли его как отмену приписки [78, с. 20].
По оценке Екатерины II, к моменту ее вступления на престол бунтовали 49000 уральских крестьян, но поскольку в 1762 г. общее количество приписных составляло 145000 человек (100000 на казенных и 45000 на партикулярных заводах), то эта цифра выглядит явно завышенной: вероятно, Екатерина имела в виду все категории заводских работников.
Монастырские крестьяне были недовольны тем, что натуральный оброк заменили денежным, ибо для его уплаты им приходилось самовольно засевать монастырские земли, что приводило к острым конфликтам, иногда даже с вмешательством солдат. Положение монастырских крестьян несколько облегчилось после издания 21 марта 1762 г. указа Петра III, изъявшего у церкви ее собственность. Но уже 12 августа 1763 г. Екатерина вернула монастырям их земли и крестьян, что сразу же привело к бунту 22 деревень с 3000 душ мужского пола, принадлежавших расположенному в Исетской провинции Свято-Далматову монастырю. Крестьяне отказались работать на монастырь и архимандриту пришлось вызвать солдат. Бунт продолжался еще два года и эхом отозвался в пугачевщине: многие участники волнений 1764 г. в 1774 г. встанут в ряды бунтовщиков [36, с. 474—476]6.
Несбывшиеся надежды
Один чебаркульский казак распространял в этих местах слух, что Петр III жив и тайно посещает Троицкую крепость, дабы узнать нужды простого народа. В 1763 г. жители Чесноковки (село в самом центре Башкирии) были настолько уверены в чудесном спасении императора от рук убийц, что даже отслужили в его честь благодарственный молебен. Все верили, что после стольких лет «бабьей власти» престол наконец-то перейдет к мужчине, который обуздает бояр! Такие слухи ходили вплоть до появления Пугачева.
В декабре 1762 г. Екатерина II поручила князю Вяземскому изучить условия жизни уральских заводских крестьян. По его возвращении она издала указ, значительно ухудшивший их существование [124, p. 269].
В ноябре 1764 г. — и опять в Авзяне — приписные отказались работать на заводе свыше 36 дней, а 317 человек вообще покинули его, и их удалось вернуть только через два года. Крестьяне отправили в Петербург четырех своих жалобщиков, но столичные власти обошлись с ними так же, как обычно поступали с делегациями яицких казаков: арестовали и под конвоем вернули на Урал. Однако одному делегату удалось бежать и вручить императрице челобитную. Екатерина передала ее в комиссию, созданную для изучения положения в металлургической промышленности. Самого челобитчика выпороли, а вожаков тех 317 крестьян, что ушли с завода, сослали на каторгу в Сибирь [61, с. 180].
Создание Уложенной комиссии дало надежду заводским работникам на улучшение их положения. И действительно, в 1769 г. приписным увеличили зарплату, не менявшуюся с 1724 г., стали оплачивать переход к заводу, разрешили вносить 1 руб. (из 1 руб. 70 коп.) подушной подати деньгами, а не отрабатывать ее на заводе. Однако приписка была сохранена. Поэтому казачий бунт стал той искрой, которая привела к мощному социальному взрыву, одновременно затронувшему — ибо они были соседями — и башкир, и заводы.
Примечания
1. <П. Паскаль воспроизводит версию, бытовавшую в дореволюционной русской и в довоенной западной историографии. В современной российской науке основой башкир считаются тюркские компоненты>.
2. <Современный обзор хозяйства башкир рассматриваемого периода и происходивших в нем процессов см.: [105]>.
3. «Батыр» (тюрк. «вождь») + «ша» (рус. уменьшит.-ласкат. суффикс).
4. <Нольде Борис Эммануилович (1876—1948) — русский юрист, дипломат, историк, литературовед. С 1919 г. жил во Франции. Автор работ по международному праву и истории русской дипломатии>.
5. <Порталь Роже (1906—1994) — французский историк, коллега П. Паскаля, автор работ по истории России и славянских народов. Изучал также историю Урала и Башкирии XVII—XVIII вв.>.
6. <См. также: [53; 132]>.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |