Глава XIII. Арест

Не гневайтесь, сударь: по долгу моему
Я должен сей же час отправить вас в тюрьму.
— Извольте, я готов; но я в такой надежде,
Что дело объяснить дозволите мне прежде.

Княжнин.

Такое четверостишие в сочинениях Я.Б. Княжнина не обнаружено. Правда, последние две строки напоминают реплику Простодума в комедии Княжнина «Хвастун»: «Так должен был мое он кончить дело прежде, Ты можешь потерпеть и быть дотоль в надежде» (действие IV, явление 6-е). Можно думать, что в эпиграфе Пушкин имитировал комедийный стиль Княжнина. В рукописи окончательному тексту эпиграфа предшествует зачеркнутый черновой вариант.

Не хочешь ли поставить карточку, то есть принять участие в карточной игре.

Зима, затруднявшая военные распоряжения, проходила, и наши генералы готовились к дружному содействию, то есть к совместным действиям против Пугачева.

Князь Голицын под крепостию Татищевой разбил Пугачева, рассеял его толпы, освободил Оренбург и, казалось, нанес бунту последний и решительный удар. Войска генерал-майора князя П.М. Голицына осадили крепость Татищевую, занятую пугачевцами, 22 марта 1774 года. В «Истории Пугачева» Пушкин писал: «Голицын разделил войска на две колонны, стал приближаться и открыл огонь, на который из крепости отвечали столь же сильно. Пальба продолжалась три часа. Голицын увидел, что одними пушками одолеть было невозможно, и велел генералу Фрейману с левой колонною идти на приступ. Пугачев выставил противу него семь пушек. Фрейман их отнял и бросился на оледенелый вал. Мятежники защищались отчаянно, но принуждены были уступить силе правильного оружия — и бежали во все стороны. Конница, дотоле не действовавшая, преследовала их по всем дорогам. Кровопролитие было ужасно. В одной крепости пало до тысячи трехсот мятежников. На пространстве двадцати верст кругом, около Татищевой, лежали их тела. Голицын потерял до четырехсот убитыми и ранеными, в том числе более двадцати офицеров. Победа была решительная» (Пушкин, т. 9, с. 48).

Зурин получил повеление переправиться через Волгу. Далее в рукописи следовало: «и спешить к Симбирску, дабы не дать распространиться разгорающемуся пожару. Мысль, что предстоял мне случай заехать к нам в деревню, обнять родителей и увидеться с Марьей Ивановной, одушевила меня радостию; я прыгал, как ребенок, и повторял, обнимая Зурина: «В Симбирск! В Симбирск!» Зурин вздыхал и говорил, пожимая плечами: «Нет, тебе не сдобровать: женишься, ни за что пропадешь!» (Пушкин, т. 8, с. 900—901). Этой фразой заканчивалась глава и далее следовал текст «Пропущенной главы».

Правление было повсюду прекращено и т. д. Ср. с текстом «Истории Пугачева»: «Состояние сего обширного края было ужасно. Дворянство обречено было погибели. Во всех селениях, на воротах барских домов висели помещики и их управители. Мятежники и отряды, их преследующие, отымали у крестьян лошадей, запасы и последнее имущество. Правление было повсюду пресечено. Народ не знал, кому повиноваться». (Пушкин, т. 9, с. 74).

Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный! Эта фраза подвергалась различным толкованиям: часто пытались утверждать, что это высказывание героя, за которое автор не несет ответственности: «Пора бы, кстати сказать, покончить с кривотолками по поводу цитаты из «Капитанской дочки» о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном». Эти слова, так широко и так недобросовестно использованные М.Н. Покровским и его «школой», принадлежат не Пушкину, а Гриневу. Кто дал право отожествлять идеологию Пушкина с идеологией действующего лица его повести, «ничтожный характер» которого справедливо отмечен еще Белинским? — Творческая мысль Пушкина упорно работала над темой крестьянского восстания с самого начала 1830-х годов и неизменно приводила к выводу о справедливости этих восстаний» (Блок Г. Пушкин в работе над историческими источниками. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1949, с. 8). Полемизируя с этим утверждением, Б.В. Томашевский писал: «Странно желание автора этих строк, провозглашающего Пушкина идеологом крестьянской революции, искать себе союзника в лице Белинского. Известно, что Белинский назвал характер Гринева бесцветным в качестве «резкого недостатка» повести, т. е. вовсе не приписывал эти свойства Гринева творческим намерениям Пушкина. А что касается представления о Пушкине как о вожде восставших крестьян, то именно Белинский заявлял, что в Пушкине видит он «человека, душою и телом принадлежащего к основному принципу, составляющему сущность изображаемого им класса; короче, везде видит русского помещика». Другое дело, прав ли в этом Белинский, но уж во всяком случае на его слова нельзя опираться в данном вопросе» (Томашевский Б. Пушкин, Кн. II. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1961, с. 189—190). Томашевский вносит необходимые исторические коррективы в данный вопрос: «Необходимо заметить, что знаменитая формула — «русский бунт бессмысленный и беспощадный» — относится к неорганизованному крестьянскому движению, не возглавляемому никакой направляющей силой; Пушкин не видел, да и не мог видеть в исторической обстановке 30-х годов никакой социальной силы, равнозначной третьему сословию, сыгравшую роль организатора в революции 1879 года. Без такого организатора он мог представлять себе движение крестьянства только как хаотическое разрушительное движение. Поэтому нет никаких поводов, чтобы снимать с Пушкина «ответственность» за эту формулу под тем предлогом, что она приписана Гриневу» (там же, с. 150). Аналогичная точка зрения широко аргументирована и другим современным исследователем. «Разумеется, Гринев нигде и никогда не являлся рупором общественно-политических взглядов Пушкина, но вложенное в уста этого персонажа признание жестокостей и бесперспективности крестьянских восстаний было близко не только автору «Капитанской дочки», но и Радищеву, и декабристам, и даже Белинскому. Больше того, в 1847 году, подытоживая в статье «Коммунисты и Карл Гейнцен» шестисотлетний опыт крестьянских революций, Ф. Энгельс безоговорочно утверждал, что «в своих самостоятельных демократических движениях сельское население (Уот Тайлер, Джек Кэд, Жакерия, Крестьянская война), во-первых, всякий раз держалось реакционно, а во-вторых, всякий раз подавлялось» (Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. IV. М., 1955, с. 279). Не отрицая наличия «революционных элементов в крестьянстве», В.И. Ленин в 1899 году, то есть шестьдесят с лишним лет после выхода в свет «Капитанской дочки», предостерегал против «преувеличения силы этих элементов»: «Мы нисколько не преувеличиваем силы этих элементов, не забываем политической неразвитости и темноты крестьян, нисколько не стираем разницы между «русским бунтом, бессмысленным и беспощадным», и революционной борьбой, нисколько не забываем того, какая масса средств у правительства политически надувать и развращать крестьян. Но из всего этого следует то, что безрассудно было бы выставлять носителем революционного движения крестьянство, что безумна была бы партия, которая обусловила бы революционность своего движения революционным настроением крестьянства» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 228—229). Эти формулировки, родившиеся в процессе ожесточенной борьбы с народническими концепциями крестьянской революции, получают дальнейшее развитие в работах В.И. Ленина, посвященных пятидесятилетию падения крепостного права» (Лит. памятники, с. 225—258).

Эти четкие исторические формулировки и должны служить прочным основанием для уяснения пушкинской характеристики «русского бунта». В свете этих высказываний вряд ли можно согласиться с В.М. Блюменфельдом, который пишет, что «у Пушкина «бунт» и расставляет виселицы, и одновременно пробуждает такие нравственные силы в нации, которые обещают снять противоречия, обозначенные виселицами» (Блюменфельд, с. 162). Подобное утверждение не только приписывает Пушкину мысль, ему чуждую, но и противоречит опыту русской и западноевропейской истории, выявившему бесперспективность крестьянских восстаний.

Пугачев бежал, преследуемый Иваном Ивановичем Михельсоном. Подполковник И.И. Михельсон (1740—1807) своими решительными действиями несколько раз наносил сильные удары по войскам Пугачева и окончательно разгромил его отряды 25 августа 1774 года в 105 верстах от Царицына (ныне Волгоград); восставшие потеряли до 4 тысяч убитыми и до 7 тысяч взятыми в плен. Пушкин подробно описывает энергичные действия И.И. Михельсона в «Истории Пугачева» (главы VI, VII, VIII). «Журнал военных действий» И.И. Михельсона опубликован в кн: Крестьянская война 1775 гг. в России. Документы из собрания Государственного исторического музея. М., «Наука», 1973, 194—223.

Наконец Зурин получил известие о поимке самозванца. Пугачев, схваченный своими сообщниками, был доставлен 15 сентября 1774 года в Яицкий городок. Там он был посажен в клетку и под охраной воинских частей, которым была придана артиллерия, отправлен в Симбирск, а оттуда в Москву.

Отправить под караулом в Казань в Следственную Комиссию, учрежденную по делу Пугачева. «Именным указом генералу А.И. Бибикову от 29 ноября 1773 года в Казани учреждалась секретная комиссия для производства следствия, суда и расправы над пленными повстанцами и лицами, в той или иной степени причастными к восстанию (разглашатели слухов об успехах Пугачева — «императора Петра III», лица, принимавшие и укрывавшие повстанцев и др.). <...> Казанская секретная комиссия закончила свои труды в марте 1775 года» (Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева, т. II. Изд. ЛГУ, 1966, с. 50—51).