Начиная съ Петра Великаго яицкое казачество стало терять свою прежнюю волю. Московскому государству оно служило только по своему желанію: Россійская имперія сама привлекла яицкое казачество на службу ей, не спрашивая объ его желаніи. На вольный и дикій Яикъ петербургское правительство набросило бюрократическій арканъ, подчинивъ казаковъ военной коллегіи и опредѣливъ тѣ службы, которыя они были обязаны исполнять по отношенію къ имперіи. И по мѣрѣ того, какъ шелъ захватъ правительствомъ и высшими слоями общества широкихъ пріуральскихъ степей подъ заводы и учреждаемыя для защиты ихъ отъ инородцевъ крѣпости, все болѣе и болѣе затягивался этотъ арканъ на непривычной къ нему казацкой шеѣ. Это затягиваніе было тѣмъ дѣйствительнѣе, что ему помогала казацкая администрація, державшаяся правительства и опиравшаяся на наиболѣе зажиточную, меньшую часть яицкаго казачества. Это такъ называемая «старшинская сторона». При ея помощи военная коллегія собственно и оперировала на Яикѣ, налагая на войско повинности, снисходя къ злоупотребленіямъ атамана и старшинъ и вызывая ненависть къ нимъ въ остальной значительно большей части яицкаго казачества, въ такъ называемой «войсковой сторонѣ». Въ результатѣ получалась борьба между двумя указанными казацкими «сторонами», борьба, становившаяся все острѣе съ каждой новой попыткой правительства такъ или иначе пріобщить казаковъ къ ненавистному имъ «регуллярству», съ каждымъ новымъ покрывательствомъ военной коллегіей старшинскихъ злоупотребленій. Въ началѣ 70-хъ годовъ эта борьба пришла къ весьма печальному для когда-то вольнаго Яика концу. Ближайшей причиной такого конца борьбы послужилъ мятежъ на Яикѣ въ 1771 г., вызванный дѣйствіями правительственныхъ агентовъ и старшинъ по отношенію къ «войсковой сторонѣ» за отказъ ея послать команду для преслѣдованія калмыковъ, въ количествѣ 30 000 кибитокъ, покинувшихъ Россійскую имперію. Для характеристики этихъ дѣйствій достаточно привести слѣдующіе факты. Явившійся изъ Оренбурга генералъ Траубенбергу для производства слѣдствія по отказу казаковъ идти на, Кизляръ въ погоню за калмыками, началъ свою дѣятельность съ того, что семерыхъ главныхъ агитаторовъ этого отказа не только наказалъ плетьми, но, обривъ имъ бороды, подъ конвоемъ отослалъ въ Оренбургъ на регулярную службу. Казацкая партія въ 300 человѣкъ отбила 6-хъ плѣнниковъ у конвоя, а съ 7-мъ начальникъ конвоя былъ принужденъ, едва отстрѣлявшись, вернуться обратно въ Яицкій городокъ. Этимъ новымъ сопротивленіемъ распоряженію власти казаки ясно показали стойкость своего настроенія, но тѣмъ не менѣе ни Траубенбергъ, ни поступавшая согласно его приказаніямъ «старшина» не обратили на это ни малѣйшаго вниманія и продолжали дѣйствовать въ томъ же направленіи, стремясь сломить казацкое упорство. Такъ однажды между «старшинской» и «войсковой» сторонами произошла схватка. Та и другая сторона взяли плѣнныхъ, при чемъ старшинская привела на арканѣ троихъ представителей войсковой къ генералу Траубенбергу, а этотъ послѣдній велѣлъ ихъ наказать плетьми и заключить подъ стражу, что и было немедленно исполнено. Подобная тактика все болѣе и болѣе обостряла отношенія. Ненависть «войсковой» стороны къ «старшинской» и къ пришлой администраціи усиливалась, и скоро нельзя было не чувствовать приближенія взрыва. Припоминали прежнія бѣды и связывали ихъ и грядущее наступленіе новой съ сочувстіемъ казачеству со стороны самого божества. У одной казачки былъ образъ, который, по ея разсказу, плакалъ передъ прежними двумя бѣдами. Въ первый разъ онъ плакалъ «передъ тѣмъ случаемъ, — такъ говорила казачка, — когда генералъ Череповъ былъ на Яикѣ, и команда его побила изъ ружей нѣсколькихъ человѣкъ казаковъ до смерти, другой разъ, когда изъ войска требованы были казаки въ легіонную службу, и войско противилось дать, отчего многіе были мучены побоями и тюрьмой». Чудный образъ, — какъ повѣдала эта казачка, — плакалъ и теперь, когда чувствовалось приближеніе новой бѣды. Наступленіе ея ускорило само же начальство. Когда одинъ изъ руководителей уже вооружавшейся огромной толпы казаковъ, Шигаевъ, желая предотвратить кровавое столкновеніе, съ согласія войска, отправился для послѣднихъ переговоровъ съ начальствомъ, захвативъ съ собой три образа, которые во главѣ толпы несли старики, то Траубенбергомъ былъ отданъ приказъ стрѣлять... Загремѣли выстрѣлы, переговоры не состоялись и многочислен ная казацкая толпа, охваченная однимъ чувствомъ мести, бросилась на команду и «старшинскую сторону», смяла ихъ, отбивъ пушки и обративъ ихъ противъ отступавшихъ солдатъ и казаковъ, вѣрныхъ начальству, а затѣмъ учинила жестокую же расправу со всѣми своими лиходѣями: генералъ Траубенбергъ и два офицера были убиты, капитанъ Дурново, заслужившій на Яикѣ репутацію старшинскаго радѣтеля и пріятеля, былъ израненъ и жестоко избитъ; при чемъ, какъ онъ самъ впослѣдствіи показывалъ, казаки его «ухватили за волосы и, таскавши на мѣстѣ, потащили къ войсковой канцеляріи», гдѣ и посадили въ холодную тюрьму; также были убиты: атаманъ Тамбовцевъ, старшины Яковъ Колпаковъ, Ѳедоръ Митрясовъ, Иванъ Тамбовцевъ, многіе ихъ сторонники тоже были убиты или переранены. Ничего нельзя было ожидать хорошаго для Яика за такую расправу. Когда, послѣ нѣкоторыхъ попытокъ какъ-нибудь уладить дѣло, выяснилось, что яицкому казачеству и самому не избѣжать расправы, когда узнали о приближеніи экзекуціоннаго отряда Фреймана, и возникли слухи, что Фрейманъ сожжетъ городокъ, то казаки въ кругу постановили бросить Яикъ и бѣжать въ Хиву или Персію. Это предпріятіе не удалось, но и городокъ сожженъ не былъ. Тѣмъ не менѣе наказаніе было радикально. Яикъ лишился вовсе самоуправленія: казацкій кругъ и войсковая канцелярія были уничтожены, а «войско» было отдано подъ начальство коменданта, который долженъ былъ управлять имъ при помощиновой «комендантской» канцеляріи. Навсегда также было запрещено бить въ набатъ, а созывать казацкихъ старшинъ въ комендантскую канцелярію было приказано барабаннымъ боемъ. Словомъ, произошло нѣчто, подобное тому, что за нѣсколько вѣковъ раньше произошло въ Новгородѣ Великомъ при окончательномъ уничтоженіи его вольности. Теперь такъ же, какъ и тамъ, въ древней вѣчевой республикѣ, при содѣйствіи правительственной мѣстной партіи, была сполна уничтожена «вольность» казачества. Бюрократическій арканъ былъ окончательно затянутъ на его шеѣ. Но кромѣ полнаго правового разгрома яицкое казачество потерпѣло и громадный физическій уронъ, ибо значительное число казаковъ было взято подъ стражу и отведено въ Оренбургъ для розыска. «Число арестованныхъ казаковъ, — говоритъ Дубровинъ, — было такъ велико, что въ оренбургскихъ тюрьмахъ не было уже мѣста, и ихъ разсадили по лавкамъ гостинаго и мѣнового дворовъ; тюремныя избы, гауптвахты были переполнены арестантами, подвергаемыми пыткамъ и допросамъ съ пристрастіемъ»1. Въ яицкомъ городкѣ осталось сравнительно немного народа, ибо большая часть тѣхъ, которые избѣжали ареста, бѣгали или скрывались по степнымъ хуторамъ. Вотъ въ этотъ-то моментъ жизни Яика и пошли здѣсь слухи о появленіи въ Царицынѣ «государя», о признаніи его и о волненіяхъ на Дону, гдѣ на Петра III надѣялись, какъ на государя, который освободитъ донское казачество отъ надвигавшейся на него полной петербургской неволи. Пошелъ слухъ и другой на Дону о томъ, что, будучи схваченъ, «государь» не то засѣченъ, не то опять скрылся. Вскорѣ, однако, пошелъ болѣе опредѣленный и радостный слухъ, что «государь» скрывается, что его видѣли на Яикѣ. Этотъ слухъ былъ результатомъ перваго, извѣстнаго намъ, развѣдочнаго сообщенія Пугачева, казаку Пьянову; такимъ образомъ, когда Пугачевъ, послѣ казанской тюрьмы, снова появился на Яикѣ, то у него было не мало шансовъ, что удрученная несчастіями, впавшая въ отчаяніе, «войсковая сторона» ухватится за его новое имя — государя Петра Ѳеодоровича, какъ за послѣдній якорь спасенія. Такъ и вышло. Не входя во многія интересныя подробности принятія яицкими казаками Пугачева, какъ «государя», укажемъ на нѣкоторые изъ нихъ. Послѣ того, какъ Пугачевъ открылся уметчику, пахотному солдату Оболяеву и нѣкоторымъ казакамъ, пріѣзжавшимъ смотрѣть «проявившагося» государя, и показывалъ имъ на своемъ тѣлѣ «царскіе знаки», главари «войсковой стороны» устроили съ нимъ свиданіе въ степи. Тутъ были казаки Шигаевъ, Караваевъ, Чика и Мясниковъ. Во время этого свиданія, казаки, видимо, желали выяснить вопросъ о «подлинности» того человѣка, который называлъ себя государемъ Петромъ Ѳеодоровичемъ и который теперь сидѣлъ на травѣ, угощаясь казацкими арбузами. «Царскіе знаки» въ глазахъ казаковъ были однимъ изъ важнѣйшихъ доказательствъ (если не самымъ важнымъ) «подлинности», а потому казаки съ нетерпѣніемъ ждали, когда эти «знаки» будутъ имъ показаны. Пугачевъ, однако, не торопился и продолжалъ говорить о своемъ прошломъ. Караваевъ рѣшился остановить его и довольно настойчиво попросилъ «предъявить» имъ, казакамъ, «царскіе знаки». «Рабъ ты мой, а повелѣваешь мною», — сердито воскликнулъ Пугачевъ. Тѣмъ не менѣе знаки пришлось «предъявить»: сначала они были показаны на груди — знаки отъ старыхъ ранъ, а потомъ на вискѣ — пятно отъ бывшей золотухи. «Знаки» произвели надлежащее впечатлѣніе. Но позднѣйшимъ словамъ Мясникова «его такой страхъ обуялъ, что ноги и руки затряслись». Когда Пугачевъ показывалъ пятна на вискѣ, совѣтуя при этомъ казакамъ примѣчать, какъ царей узнавать, Шигаевъ, раздвинувъ волосы на головѣ Пугачева и посмотрѣвъ на пятно, спросилъ: «Что это тамъ, батюшка, орелъ, что-ли?» Пугачевъ отвѣтилъ, что это «не орелъ, а царскій гербъ». Шигаевъ снова полюбопытствовалъ: «Всѣ цари съ такимъ знакомъ родятся или это послѣ Божіимъ изволеніемъ дѣлается?» Но это любопытство его не было удовлетворено. «Не ваше дѣло, мои други, — отрѣзалъ Пугачевъ, — простымъ людямъ это вѣдать не подобаетъ». Послѣ такого гордаго отвѣта, казаки уже не осмѣлились его разспрашивать и заявили ему, что они признаютъ его за государя Петра Ѳеодоровича. И нѣсколько позднѣе Пугачевъ, убѣждая казаковъ въ томъ, что онъ подлинный государь, говорилъ: «На меня вознегодовали государыня и бояры, отъ того я и ушелъ. Вотъ, дѣтушки, страдаю я 12 лѣтъ, былъ на Дону и въ Россіи во многихъ городахъ и примѣтилъ, что народъ вездѣ раззоренъ, и вы терпите много обидъ и налоговъ». Когда же казаки жаловались на свое положеніе, Пугачевъ заявилъ: «Слышалъ я объ этомъ, слышалъ. Когда настоящаго пастыря не станетъ, народъ всегда пропадетъ». Этого было достаточно, чтобы угнетенное репрессіями и потерей исконныхъ правъ яицкое казачество повѣрило, что, наконецъ, явился истинный, «настоящій» царь-«пастырь», который принесетъ ему добро, вернетъ прежнюю волю; и, дѣйствительно, всюду по зимовьямъ, хуторамъ и уметамъ быстро распространилась эта непреоборимая увѣренность. Такова психологія толпы, охотно вѣрящей тому, чему ей хочется вѣрить, но не такова психологія отдѣльныхъ, выдающихся изъ нея, лицъ. Руководившіе толпой люди быстро выяснили для себя вопросъ о подлинности Пугачева въ отрицательномъ смыслѣ. Но это обстоятельство не обезкураживало главарей. «Пусть, — говорилъ однажды Караваевъ Чикѣ-Зарубину, — пусть это не государь, а донской казакъ, но онъ вмѣсто государя за насъ заступитъ, а намъ все равно, лишь бы быть въ добрѣ»... Это было понятно и самому Пугачеву, и онъ не потаилъ правды предъ нѣкоторыми казаками, въ томъ числѣ и предъ скептикомъ Чикой-Зарубинымъ, который, хотя и получилъ категоричное разъясненіе отъ Караваева, но все-таки пожелалъ услыхать признаніе отъ самого Пугачева и легко достигъ своей цѣли, оставшись съ нимъ наединѣ въ степи. «Я подлинно донской казакъ, Емельянъ Ивановъ, — сказалъ Пугачевъ, — я былъ на Дону и по всѣмъ тамошнимъ городкамъ, вездѣ молва есть, что государь Петръ III живъ и здравствуетъ. Подъ его именемъ я могу взять Москву, ибо прежде наберу дорогой силу, и людей у меня будетъ много, а въ Москвѣ войска никакого нѣтъ». Впослѣдствіи одинъ изъ главарей прямо показывалъ, что Пугачевъ имъ открылся, кто онъ такой, но что они тѣмъ не менѣе его приняли, «взяли подъ свое защищеніе», ибо замѣтили въ этомъ человѣкѣ «проворство и способность» и надѣялись, что онъ подъ именемъ государя Петра Ѳеодоровича возстановитъ прежніе ихъ, казаковъ, «обряды», а бояръ всѣхъ истребитъ; разсчитывали при этомъ на «чернь, которая тоже вся притѣснена и въ конецъ раззорена». Итакъ, ясно, что главари оппозиціоннаго яицкаго казачества сознательно воспользовались самозванствомъ Пугачева, дабы начать вооруженную борьбу съ петербургскимъ правительствомъ; эти главари видѣли на Яикѣ готовность вѣрить въ подлинность «государя», надѣялись, что за Яикомъ поднимется вся простонародная Россія, прежде всего, разумѣется, тотъ край, въ которомъ лежали земли яицкаго войска.
Примечания
1. Цитир. соч. I, стр. 104; вообще, въ этой и предшествовавшей главѣ мы руководствовались фактами, изложенными по архивнымъ документамъ въ неоднократно цитированномъ вами трудѣ Дубровина, имѣющемъ въ большинствѣ случаевъ значеніе первоисточника.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |