V. Соціальный составъ Пугачевщины въ связи съ общимъ ходомъ мятежа

Предыдущее изложеніе указываетъ главные соціальные элементы, которые по условіямъ своей жизни неизбѣжно должны были принять и дѣйствительно приняли активное участіе въ Пугачевщинѣ. Это — яицкіе казаки, инородцы, особенно башкиры, всякіе бѣглые, гулящіе люди Поволжья и прилегающихъ къ нему степей, заводскіе рабочіе и крестьяне. Но, несмотря на то, что въ общемъ соціальный составъ Пугачевщины уже ясенъ изъ предыдущаго, мы однако должны еще остановиться на этомъ вопросѣ. Это необходимо потому, что участіе упомянутыхъ главныхъ общественныхъ элементовъ было неодинаковаго значенія въ разныя фазы мятежа: болѣе точно выяснить это участіе возможно лишь въ связи съ изученіемъ общаго хода Пугачевщины, что мы и попытаемся сдѣлать въ настоящей главѣ.

Изучая развитіе мятежа, начатаго въ сентябрѣ 1773 года рѣзко-оппозиціонной группой яицкаго казачества съ донскимъ казакомъ Емельяномъ Пугачевымъ — подъ именемъ Петра III — во главѣ, мы видимъ, что первый періодъ возстанія это дѣйствія подъ Оренбургомъ. Довольно долго на сторонній взглядъ возстаніе представлялось мѣстными оренбургскими дѣлами, тщательно однако скрывавшимися правительствомъ отъ общества. Такимъ представлялось дѣло, напр., прусскому посланнику Сольмсу, который въ январѣ 1774 года не могъ сообщить своему королю ничего положительнаго «о положеніи дѣлъ въ Оренбургѣ»¹. А между тѣмъ возстаніе, начатое съ незначительной группой, около сотни человѣкъ, явившихся по первому зову, — казаковъ, бѣглыхъ, калмыковъ, уже къ концу ноября 1773 года приняло грозные размѣры: Пугачевъ господствовалъ во всей сѣверо-западной части Оренбургской губерніи, и его популярность въ народныхъ массахъ крѣпла съ невѣроятной быстротой далеко за ея предѣлами. Положеніе края сдѣлалось еще серьезнѣе отъ того, что киргизъ-кайсаки, воспользовавшись пугачевскимъ движеніемъ, наводнили для грабежа южную часть Оренбургской губерніи. Взявъ длинный рядъ крѣпостей, Пугачевъ, имѣя свою главную квартиру въ слободкѣ Бердѣ, занялся осадой Оренбурга, который былъ ненавистенъ яицкимъ казакамъ, какъ главный правительственный оплотъ въ краѣ, а правая рука самозванца, яицкій казакъ Чика-Зарубинъ, успѣшно дѣйствовалъ именемъ Петра III подъ Уфой, имѣя свою главную квартиру въ селѣ Чесноковкѣ.

Тѣмъ же именемъ, не спрашивая никакихъ указаній отъ Пугачева, совершенно самостоятельно дѣйствовали и другіе предводители отдѣльныхъ шаекъ, въ числѣ которыхъ самовольно являлись въ качествѣ царевыхъ полковниковъ и атамановъ и яицкіе казаки, и башкирцы. Въ этотъ, такъ сказать, Оренбургскій періодъ мятежа наиболѣе активную силу составляли яицкіе казаки съ примкнувшими къ нимъ бѣглыми, разбойниками и заводскими крестьянами и инородцы. Сельское, крестьянское населеніе края примкнуло къ движенію въ пользу Петра III, обративъ въ бѣгство помѣщиковъ большого раіона вокругъ Оренбурга; однако настоящая жакерія была еще впереди. Тѣмъ сильнѣе въ разсматриваемый моментъ оттѣняется участіе въ движеніи инородцевъ, главнымъ образомъ степняковъ, хотя и осѣдлые охотно шли подъ знамена Пугачева. Такъ еще въ началѣ Оренбургской блокады въ станъ Пугачева прибыли 500 человѣкъ черемисъ, 600 человѣкъ башкиръ и 300 ставропольскихъ калмыковъ — всѣ съ своими старшинами².

Пораженіе Пугачева кн. Голицынымъ 22-го марта 1774 года, подъ крѣпостью Татищевой, является поворотнымъ моментомъ въ исторіи мятежа. Послѣдствіемъ этого пораженія было оставленіе Пугачевымъ Берды и, слѣдовательно, освобожденіе Оренбурга отъ блокады разношерстной пугачевской ордой. Новое вскорѣ затѣмъ (1-го апрѣля) понесенное Пугачевымъ пораженіе подъ Каргалой лишило его послѣднихъ военныхъ силъ, оставшихся еще у него послѣ татищевской бойни, и первыхъ, наиболѣе видныхъ соподвижниковъ — Максима Шигаева, Ивана Почиталина (пугачевскаго секретаря), Тимофея Падурова и др., — и «государю» Петру III ничего не оставалось, какъ опять скрыться на время. Онъ скрылся въ Башкирію. Оренбургскій періодъ мятежа окончился, тѣмъ болѣе, что одновременно съ прекращеніемъ берлинскаго господста Пугачева уничтожено было и чесноковское господство главнѣйшаго пугачевскаго «генерала», руководителя возстанія въ Башкиріи, Чики-Зарубина, державшаго въ блокадѣ другой сѣверный важный пунктъ края — г. Уфу. Разноплеменныя толпы этого «генерала», въ которыхъ башкиры явились самыми непримиримыми, были на-голову разбиты подъ Чесноковкой Михельсономъ, а затѣмъ самъ Чика былъ схваченъ въ Табынскѣ, и пугачевская карьера его кончилась.

Сверхъ того, нѣсколько раньше пораженія Пугачева подъ Татищевой послѣдовали тяжкія неудачи пугачевцамъ въ мѣстахъ, лежащихъ сѣвернѣе Уфы, въ заводскомъ раіонѣ Кунгура и Екатеринбурга. Такимъ образомъ начавшееся движеніе на заводахъ упомянутаго сейчасъ раіона, — движеніе, о которомъ власти узнали еще въ началѣ января, было приглушено, и дѣйствовавшему здѣсь пугачевскому военоначальнику Бѣлобродову пришлось съ немногими своими соподвижниками бѣжать на соединеніе съ Пугачевымъ. Мятежъ, перешагнувъ Уралъ, достигъ предѣловъ Сибирской губерніи, но и здѣсь пугачевцевъ постигли неудачи, и если бы оперировавшій въ этомъ краѣ противъ мятежниковъ генералъ Деколонгъ, послѣ боевыхъ успѣховъ своихъ подчиненныхъ, изъ Челябинска двинулся на югъ, то, по мнѣнію академика и военнаго генерала Дубровина, «Пугачевъ могъ быть окруженъ со всѣхъ сторонъ». Пугачевъ уже скрывался въ Башкиріи, а энергичный главнокомандующій Бибиковъ, организаторскому таланту котораго правительство въ значительной мѣрѣ было обязано удачной борьбой съ мятежниками, скончался (9-го апрѣля), когда, наконецъ, генералъ-маіоръ Мансуровъ освободилъ (16-го апрѣля) Яицкій городокъ отъ осады пугачевцами; при чемъ одинъ изъ главныхъ вожаковъ ихъ — казакъ Дехтяревъ — попалъ въ плѣнъ, а двое другихъ — Овчинниковъ и Перфильевъ — ударились въ степь... На поверхностный взглядъ правительства казалось, что послѣ такихъ успѣховъ въ борьбѣ съ Пугачевымъ и главнѣйшими его сообщниками осталось очень немного сдѣлать для окончательнаго подавленія мятежа. Но военныя неудачи Пугачева еще не ослабили народнаго гнѣва, массы еще не извѣрились въ конечное торжество своего «государя», тѣмъ болѣе, что онъ былъ на свободѣ; онъ только снова «скрылся». Если бы даже и энергичный Бибиковъ (смертью котораго объясняютъ послѣдовавшія неудачи въ борьбѣ съ мятежемъ) былъ живъ, то и ему, вѣроятно, было бы нужно много и власти, и военныхъ силъ для рѣшительнаго подавленія возстанія... А главное, нужно было время разрядиться тѣмъ чувствамъ, коими народная психика была насыщена до высочайшей степени...

И вотъ Пугачевъ, принятый башкирскимъ народомъ и имъ подкрѣпленный, снова появился передъ правительствомъ и его агентами еще болѣе сильный и грозный, чѣмъ раньше, какъ будто бы онъ и не былъ пораженъ вовсе. Правда, послѣ того, какъ Пугачевъ, ударивъ изъ Бѣлорѣчинскаго завода на Верхне-Яицкую линію, взялъ Магнитную крѣпость, — затѣмъ снова потерпѣлъ нѣсколько пораженій отъ правительственныхъ войскъ, особенно отъ Михельсона, тѣмъ не менѣе каждый разъ онъ, спасшись и скрывшись, снова подкрѣплялся новыми толпами своихъ сторонниковъ. Кромѣ яицкихъ казаковъ, прибывшихъ къ нему съ Бѣлобородовымъ изъ-подъ Екатеринбурга, съ Перфильевымъ и Овчинниковымъ изъ-подъ Яицкаго городка, въ составъ пугачевскихъ бандъ входили: красноуфимскіе казаки, заводскіе рабочіе, помѣщичьи и экономическіе крестьяне, бурлаки и разные инородцы-татары, вотяки и особенно, конечно, башкиры. Банды эти попрежнему пополнялись сдавшимися гарнизонными солдатами и тѣми лицами разнаго общественнаго состоянія, которыя волей или неволей попадали въ станъ Пугачева и потому могли бы считаться случайными «подданными» обрѣтшагося «государя». Главнѣйшей силой Пугачева въ этотъ новый второй періодъ его самозванческой карьеры, вплоть до взятія имъ Казани, несомнѣнно были башкиры и заводское населеніе. По взятіи города Осы Пугачевъ отдалъ приказъ башкирамъ выступить въ походъ «по одному человѣку, а если въ домѣ три человѣка, то двумъ»; затѣмъ, переправившись, при помощи заводскихъ крестьянъ деревень Пристаничной и Зубачевки и экономическаго села Дубровы, черезъ Каму, Пугачевъ взялъ и опустошилъ нѣсколько заводовъ и въ томъ числѣ Воткинскій и Ижевской³. Со взятіемъ послѣдняго завода дорога къ Казани была совершенно открыта; бывшій пугачевскій полковникъ Верхоланцевъ сообщаетъ, что на Ижевскомъ заводѣ Пугачевъ рѣшилъ идти на Казань⁴. Г. Дубровинъ, игнорируя это указаніе, ссылается на другое, но которому значится, что Пугачевъ на другой день по занятіи Осы объявилъ яицкимъ казакамъ о походѣ на Казань, якобы на свиданіе со своимъ сыномъ Павломъ Петровичемъ⁵. Это свидѣтельство не противорѣчитъ показанію Верхоланцева: объявить объ этомъ своемъ намѣреньѣ Пугачевъ могъ и въ Осѣ, но окончательное рѣшеніе идти на Казань, разумѣется, могло состояться лишь послѣ того, какъ Пугачевъ обезпечилъ себѣ тылъ взятіемъ такихъ заводовъ, какъ Воткинскій и Ижевской и присоединилъ рабочій людъ этого заводскаго района къ своей импровизированной арміи.

Когда Пугачевъ подступилъ къ Казани, эта армія, сильно пополнившаяся крестьянскимъ населеніемъ казанскаго края, достигла очень внушительной цифры 20 000 человѣкъ. Плохо защищенная Казань была взята и, будучи подожжена, почти вся выгорѣла (12-го іюля): уцѣлѣвшіе защитники засѣли въ Кремлѣ, куда прежде всѣхъ спрятался, храбрый на словахъ родственникъ фаворита, генералъ-маіоръ П.С. Потемкинъ, начальникъ «секретной комиссіи», обѣщавшій погибнуть въ борьбѣ со-«злодѣемъ», но на дѣлѣ поспѣшно уведшій свой отрядъ безъ боя въ болѣе безопасное мѣсто... Это былъ моментъ такого торжества для самозванца, какого онъ еще не имѣлъ: самый значительный городъ края, столица всего Поволжья, разграбленная и сожженная, въ развалинахъ лежала у ногъ грознаго «государя», а онъ, сидя въ креслѣ, принималъ отъ явившихся къ нему казанскихъ татаръ подарки, какъ вещественное доказательство ихъ вѣрноподданническихъ чувствъ. Но не успѣлъ Пугачевъ и его многочисленное ополченіе въ мѣру своихъ аппетитовъ и сообразно своимъ вкусамъ насладиться послѣдствіями легкой побѣды, какъ явился Михельсонъ, съ понятнымъ нетерпѣніемъ ожидаемый осажденными въ крѣпости, и стремительнымъ ударомъ вырвалъ Казань изъ рукъ вчерашнихъ побѣдителей. Вслѣдъ за первымъ пораженіемъ подъ Казанью, Пугачевъ два раза пытался вернуть себѣ этотъ городъ, но безуспѣшно. Разбитый Михельсономъ вторично 14-го (первая побѣда Михельсона надъ инсургентами 13-го), Пугачевъ уже на другой день имѣлъ подъ своимъ предводительствомъ до 15-ти тысячъ человѣкъ: съ такою головокружительною быстротою самозванецъ могъ «скопляться» только потому, что подъ Казанью онъ встрѣтилъ чрезвычайное сочувствіе къ себѣ со стороны крестьянъ. Съ этого именно момента движеніе, бывшее въ первомъ своемъ періодѣ — преимущественно казацко-инородческимъ, во второмъ — башкирско-заводскимъ, становилось главнымъ образомъ крестьянскимъ, — жакеріей; при всемъ томъ ни на минуту не слѣдуетъ забывать, что и въ первые два періода пугачевщины крестьянство выдвигало не мало непосредственныхъ участниковъ и даже въ лицѣ бывшихъ крѣпостныхъ — разныхъ Хлопушъ и другихъ преступниковъ⁶, — руководителей движенія, — а главное, недовольство крѣпостного крестьянства было тѣмъ фономъ, на которомъ развертывалось движеніе, который съ самаго начала воодушевлялъ самого Пугачева, вызывая передъ его умственными очами заманчивую перспективу поддержанія его дѣла всей чернью на Руси, т. е. преимущественно обездоленнымъ и угнетеннымъ крѣпостнымъ крестьянствомъ.

Насколько то обстоятельство, что «Пугачевъ имѣлъ въ народѣ много сторонниковъ»⁷, ярко сознавалось имъ самимъ, можно видѣть изъ слѣдующаго діалога, который относится къ тому времени, когда Пугачевъ еще только собирался развернуть свои «императорскія» знамена.

Разговаривая съ однимъ изъ своихъ сообщниковъ, Пугачевъ замѣтилъ, что, если его не примутъ яицкіе казаки, то онъ «пойдетъ мимо яицкаго городка и станетъ пробираться въ Русь».

— Какъ это, — возразилъ тотъ... Съ кѣмъ идти-то, вѣдь у васъ немного людей будетъ.

— Нѣтъ, я думаю, ко мнѣ много пристанетъ, — заявилъ Пугачевъ. Если же людей будетъ мало, такъ я опять скроюсь: мнѣ не надлежало еще теперь являться, да не могъ я вытерпѣть притѣсненія народнаго. Во всей Россіи чернь, бѣдная, терпитъ великія обиды и разоренія: для нея-то хочу теперь показаться, и она вся ко мнѣ пристанетъ⁸.

Теперь, послѣ того, какъ съ каждымъ новымъ пораженіемъ у Пугачева становилось все менѣе и менѣе ближайшихъ помощниковъ и настоящихъ боевыхъ людей, т. е. яицкихъ и другихъ казаковъ, а также и казачествующихъ представителей степного и поволжскаго населенія, все болѣе и болѣе выяснялось, что и при маломъ количествѣ этихъ главныхъ руководителей движенія мятежъ можетъ продолжаться, ибо за него чернь, народъ. «Не можно представить себѣ, — такъ доносилъ вышеназванный «герой» Потемкинъ кн. Щербатову о положеніи дѣлъ въ краѣ, послѣ бѣгства Пугачева изъ-подъ Казани, — не можно представить, до какой крайности весь народъ въ здѣшнемъ краѣ бунтуетъ». Дѣйствительно наиболѣе энергичные пугачевцы разсыпались по Казанской и Нижегородской губерніямъ и явились заразъ и агитаторами и организаторами всеобщаго здѣсь крестьянскаго возстанія.

«Несчастье велико въ томъ», — сообщалъ нижегородскій губернаторъ Ступишинъ кн. Вяземскому, — «что разсыпанные злодѣи, гдѣ они касались, всѣ селенія возмутили и уже безъ Пугачева дѣлаютъ разоренія, ловятъ и грабятъ помѣщиковъ». Тѣмъ болѣе былъ опасенъ, какъ самый зажигательный фитиль, самъ Пугачевъ или, по народному убѣжденію, самъ «государь» Петръ Ѳеодоровичъ. Его, предполагаемый властями, переходъ за Волгу вызывалъ въ нихъ вполнѣ справедливыя опасенія относительно дальнѣйшаго развитія мятежа: «D'ailleurs, mon prince, — писалъ все тотъ же Потемкинъ «главнокомандующему» войсками кн. Щербатову, — vous saves que le scélérat trouvera partout des groupes et qu'il fera beaucoup du mal, s'il passe le Volga»... Это было написано 18-го іюля (1774 г.), когда Пугачевъ уже былъ за Волгой, переправившись черезъ нее наканунѣ, 17-го іюля, съ немногими сообщниками на три версты пониже села Сундыря. Вся ватага Пугачева, уменьшившаяся до 400 человѣкъ, переправилась въ разныхъ мѣстахъ, кто на лодкахъ, кто вплавь, на лошадяхъ, и, по переправѣ, разбилась на двѣ партіи, при чемъ одна партія съ Пугачевымъ двинулась на Чебоксары, а другая въ чувашскія деревни и на помѣщичьи усадьбы. По мнѣнію академика Дубровина, въ этотъ критическій для себя моментъ Пугачевъ «легко могъ быть уничтоженъ, если бы главнокомандующій былъ на мѣстѣ дѣйствій и не выпустилъ войскъ изъ своихъ рукъ»⁹; но кн. Щербатовъ былъ не Бибиковъ, не ѣхалъ сразу, когда его звали, дѣйствовалъ нерѣшительно, — и Пугачевъ успѣлъ оправиться, а мятежъ закипѣлъ съ удвоенной силой, съ быстротой урагана распространяясь въ поволжскихъ губерніяхъ и грозя сдѣлаться всероссійскимъ народнымъ пожаромъ. Все это такъ: кн. Щербатовъ оказался ниже надеждъ на него Екатерины, но все-таки главная причина новыхъ успѣховъ мятежа заключалась не въ слабости главнокомандующаго, а въ силѣ желанія народа освободиться отъ своихъ притѣснителей, силѣ, которая достигла крайнихъ предѣловъ именно въ этотъ моментъ. Не надо упускать изъ вида, что предъ тѣмъ Пугачевъ взялъ столицу Поволжья — Казань; это событіе было куда внушительнѣе прежнихъ успѣховъ Пугачева и потому не могло не укрѣпить убѣжденія въ народѣ, что такое большое дѣло, какъ взятіе Казани, могъ совершить лишь настоящій «государь»; это событіе настолько воодушевило народныя массы, что послѣдовавшее затѣмъ бѣгство Пугачева изъ-подъ Казани не могло особенно охладить ихъ: онѣ продолжали вѣрить въ идущаго къ нимъ «государя», а при такомъ настроеніи народа охрана Пугачева попадала въ заботливыя руки, такъ что и большая подвижность князя Щербатова, какъ главнокомандующаго, едва ли вырвала бы давно жданнаго «государя» изъ этихъ рукъ въ то время, пока онъ оставался среди преданнаго ему народа... Вѣдь не надо забывать, что по сознанію самого начальника слѣдственной комиссіи, весь народъ въ краѣ бунтовалъ до такой степени, что это трудно было и представить себѣ заочно. Итакъ, предъ Пугачевымъ послѣ Казани лежала широкая дорога на Нижній, а отсюда и на Москву, главные его сообщники — яицкіе казаки, и раньше не разъ звавшіе Пугачева въ Москву, видя теперь воочію общую готовность народа поддержать «государя», указывали ему именно на эту широкую дорогу... Правда, въ Сундырѣ, когда Пугачевъ переправлялся на Кокшайскомъ перевозѣ, онъ сначала не былъ признанъ, за что село было сожжено, но это неоказаніе вѣрноподданничества было рѣдкимъ, исключительнымъ явленіемъ и нисколько не измѣняетъ картины всеобщаго крестьянскаго возстанія въ среднемъ Поволжьѣ, возстанія крѣпостныхъ, примѣръ которыхъ былъ заразительнымъ и для инородцевъ края. Имѣя въ своемъ собственномъ положеніи полную опору для подражанія возстававшему крѣпостному крестьянству, начали бунтовать татары, чуваши, вотяки, черемисы и мордва. Сельское населеніе, — разсказываетъ одинъ современный Пугачевщинѣ иностранный резидентъ, — толпами выходило навстрѣчу Пугачеву и привѣтствовало его, какъ своего избавителя¹⁰. Крестьянъ, явившихся конными, Пугачевъ принималъ на свою государеву службу, а пѣшихъ отпускалъ, и они, составляя шайки, принимались за самостоятельную, истребительную по отношенію къ помѣщикамъ и ихъ вотчинамъ дѣятельность¹¹. Эти шайки служили хорошимъ прикрытіемъ Пугачеву, тщательно избѣгавшему теперь, послѣ пораженія подъ Казанью, встрѣчи съ правительственными войсками. Моментъ, когда Пугачевъ самыми событіями былъ поставленъ предъ вопросомъ, идти или не идти ему на Москву, былъ весьма опаснымъ для правительства Екатерины. Недаромъ нижегородскій губернаторъ боялся, «дабы злодѣй, заведши деташементы всѣ отсель» не сдѣлалъ оборота къ Нижнему или на Московскую дорогу: «первое», — писалъ губернаторъ Михельсону, — «потому важно, что здѣсь великія тысячи на судахъ бурлаковъ прибывшихъ и... прибывающихъ, а московская дорога не менѣе важна своихъ ради причинъ»¹². И недаромъ Екатерина, замѣнивъ нерѣшительнаго кн. Щербатова тоже непроявившимъ энергіи (послѣ первой побѣды надъ Пугачевымъ) кн. Голицынымъ, вмѣсто послѣдняго назначила «передъ всѣмъ свѣтомъ перваго враля и ея персональнаго оскорбителя» гр. П. Панина главнокомандующимъ войсками на театрѣ мятежа и вмѣстѣ съ тѣмъ гражданскимъ правителемъ въ губерніяхъ Казанской, Оренбургской и Нижегородской и вызвала лучшаго своего боевого генерала Суворова на этотъ же театръ, гдѣ все болѣе и болѣе развертывалось грозное зрѣлище настоящей жакеріи¹³. Это былъ третій самый страшный періодъ мятежа, не на шутку грозившаго теперь Екатеринѣ чуть ли не полнымъ крушеніемъ ея дворянско-царской карьеры¹⁴. «Половина имперіи», — писалъ одинъ иностранный дипломатъ, — «была объята паническимъ страхомъ; и духъ мятежа, одушевлявшій Пугачева, обуялъ остальныхъ жителей страны. Пугачевъ былъ въ нѣсколькихъ переходахъ отъ Москвы, и дворъ собирался удалиться въ Ригу»¹⁵. Турецкій плѣнный Мухамедъ Неджати Эфенди, находившійся въ это время въ Россіи, свидѣтельствуетъ въ своихъ запискахъ, что, когда Пугачевъ былъ близко къ Москвѣ, началось волненіе и въ новой столицѣ — Петербургѣ — «на рынкахъ и базарахъ», подобно тому какъ оно «было въ Москвѣ»¹⁶. Вполнѣ понятно послѣ этого замѣчаніе Кастеры: «Le peuple l'attendoit comme un liberateur». Ho Castera думалъ, что было уже поздно, ибо Пугачевъ боялся, что, по заключеніи Россіей мира съ турками, ему придется сражаться съ большею частью арміи фельдмаршала Румянцева¹⁷. Можно согласиться съ Caster'ой, что Пугачевъ, занявшись осадой Оренбурга и Яицка, пропустилъ наиболѣе благопріятное время для движенія въ крѣпостныя губерніи¹⁸, тѣмъ болѣе, что еще въ апрѣлѣ началось крестьянское броженіе въ Воронежской и другихъ Великороссійскихъ губерніяхъ¹⁹, но, несмотря на это, едва-ли слѣдуетъ соглашаться съ Кастерой въ томъ, что въ разсматриваемый моментъ уже поздно было идти на Москву. Предшествуемыя указанія говорятъ совершенно обратное; да и самъ Кастера говоритъ, что народъ ожидалъ Пугачева, какъ своего освободителя, такимъ образомъ противореча своему заключенію, но, конечно, не противорѣча факту конечной неудачи мятежа, несомнѣнно подсказавшему, какъ это часто бываетъ у историковъ, и вышеозначенное заключеніе. Въ самомъ дѣлѣ даже позднѣе, когда дѣло Пугачева было окончательно проиграно, настроеніе народа было въ высшей степени сочувственнымъ Пугачеву, котораго народъ продолжалъ считать «государемъ». Такъ отъ 23-го сентября Гуннингъ писалъ, что «неудовольствіе народа едва-ли не повсемѣстно, и что у самыхъ воротъ столицы крестьяне называютъ Пугачева не иначе, какъ Петромъ III²⁰.

При всемъ томъ Пугачевъ не воспользовался этимъ моментомъ, когда жакерія готова была охватить и центральныя области государства, отклонилъ смѣлое предложеніе своихъ ближайшихъ сподвижниковъ — яицкихъ казаковъ — и, взявъ нѣсколько уѣздныхъ городовъ въ среднемъ Поволжьѣ, отъ Саранска двинулся къ югу, съ необыкновенной быстротою отступая отъ правительственныхъ отрядовъ, наконецъ, энергично принявшихся его преслѣдовать. Это поспѣшное отступленіе всюду по пути зажигало мятежъ. Шайки Пугачева распространились по губерніямъ Нижегородской и Воронежской, добирались и до Тамбова; но самъ Пугачевъ уже нигдѣ не задерживался: онъ стремительно спѣшилъ къ низовьямъ Волги, оставивъ крестьянскій мятежъ позади себя на произволъ судьбы, какъ это въ свое время сдѣлалъ Стенька Разинъ послѣ пораженія подъ Симбирскомъ. Позади Пугачева въ крестьянской громадѣ начали появляться свои Петры III и въ каждой деревнѣ былъ свой Пугачъ, ведшій ее къ агрессивнымъ дѣйствіямъ, а главный Пугачъ летѣлъ уже изъ занятой имъ Пензы чрезъ Петровскъ въ Саратовъ, по взятіи же его несся дальше къ Камышину, Дубовкѣ, Царицыну, наводнивъ своими шайками астраханскую губернію. Пугачевъ стремился на Донъ, видимо разсчитывая на помощь донского казачества. Помощь, которую Пугачевъ нашелъ въ Саратовѣ и ниже, была не въ состояніи спасти его... Подъ Саратовымъ къ нему присоединились волжскіе казаки, а за Саратовымъ Пугачева нагнала толпа заводскихъ крестьянъ, все время шедшая за нимъ отъ самой Казани, въ Камышинѣ явилось къ Пугачеву 600 малороссійскихъ казаковъ, а подъ Дубовкой, по показанію Верхоланцева, до 500 донцевъ «съ полнымъ вооруженіемъ и снарядами». Ставропольскіе калмыки, присоединившіеся къ Пугачеву подъ Царицынымъ въ количествѣ до 3000, существенно дополнили пугачевское войско, которое вмѣстѣ съ шедшими въ немъ крестьянами и дворовыми разнаго рода достигало цѣлыхъ десяти тысячъ человѣкъ. Но скоро выяснилось, что присоединившіеся казацкіе элементы это не такое ядро, какимъ раньше въ началѣ мятежа были яицкіе казаки, которыхъ теперь оставалось не болѣе 300 человѣкъ; эти новые казацкіе прозелиты оказались неустойчивыми, а донскіе казаки прямо измѣнили Пугачеву въ рѣшительную минуту; всѣ же остальные многочисленные приверженцы Пугачева, шедшіе за нимъ гигантскимъ таборомъ съ женщинами и дѣтьми, представляли не войско, а плохо и совсѣмъ невооруженную толпу, неспособную, разумѣется, дать побѣды главному вождю ея при столкновеніи его съ регулярными войсками. Это послѣднее произошло 26-го августа ниже Сарепты, у Сальникова завода, гдѣ, наконецъ, Михельсонъ настигъ Пугачева и разбилъ на-голову... Сбродное полчище самозванца разсѣялось, а самъ онъ съ незначительнымъ количествомъ людей переправился на лѣвый берегъ Волги и былъ увлеченъ своими немногими уцѣлѣвшими (главные изъ нихъ, съ которыми Пугачевъ началъ дѣло, всѣ были потеряны) сподвижниками — яицкими казаками — въ степь, на Узени, — «въ мѣсто такого положенія, кое всю мятежническую тварь въ себя вмѣщаетъ». Тамъ самозванецъ былъ схваченъ недавними своими «генералами» Иваномъ Твороговымъ и Чумаковымъ, а также и другими яицкими казаками (Бурновымъ, Федульевымъ, Желѣзновымъ и др.) и выданъ правительству. Въ ночь съ 14-го на 15-е сентября Пугачевъ, забитый въ «превеликую колодку», былъ привезенъ въ Яицкій городокъ, подъ которымъ годъ тому назадъ началась его самозванческая карьера²¹.

Итакъ, въ послѣдній періодъ мятежа соціальный составъ его измѣнился въ сторону преобладающей роли крестьянства, начавшаго повсюду въ Поволжьѣ возставать противъ помѣщиковъ и готоваго начать повсемѣстное возстаніе въ имперіи; именно въ этомъ періодѣ Пугачевщина сдѣлалась тѣмъ, къ чему народныя массы были подготовлены тяжелой практикой крѣпостного права въ теченіе XVIII столѣтія и особенно въ царствованіе послѣдней императрицы, дворянскаго режима которой не вытерпѣлъ народъ и поднялся на него по призыву обрѣтшагося «государя». Но крестьянское сельское возстаніе могло бы послужить прочной опорой для успѣха этого «государя», если бы онъ сумѣлъ, какъ теперь выражаются, его «использовать», если бы онъ не ушелъ отъ него, а, какъ онъ самъ предполагалъ въ самомъ началѣ своей карьеры, пошелъ бы «на Русь», навстрѣчу движенію, въ Москву, главный центръ великорусскаго народа... А такъ какъ Пугачевъ на это не рѣшился, а предпочелъ кружиться по периферіи, въ мѣстахъ, издавна служившихъ ареной для дѣйствій вольницы, то крестьянское движеніе, сыгравъ свою выдающуюся роль въ исторіи Пугачевщины, очень мало повліяло на ходъ предпріятія самого Пугачева. Не сумѣвъ организовать стихійное народное движеніе и стать въ главѣ его, Пугачевъ въ Нижне-Волжской степи былъ обреченъ на гибель со всѣмъ своимъ пестрымъ таборомъ, гдѣ рядомъ съ представителями разныхъ разрядовъ казачества находилось огромное количество господскихъ крестьянъ и дворовыхъ, какого не было въ первые два періода (особенно въ первый) мятежа; но эти крѣпостные въ пугачевскомъ полчищѣ были лишь жалкимъ осадкомъ оставшагося позади «царя Петра Ѳеодоровича» народнаго возстанія и всенароднаго броженія... Таковъ соціальный составъ Пугачевщины, если мы будемъ считаться съ наиболѣе активными общественными элементами, принимавшими въ ней участіе; но временный успѣхъ Пугачева въ Пріуральѣ и затѣмъ въ Поволжьѣ былъ бы не вполнѣ понятенъ, если бы мы не упомянули и о другихъ общественныхъ элементахъ, такъ или иначе содѣйствовавшихъ этому успѣху... Таково населеніе, а нерѣдко и воинскія команды взятыхъ Пугачевымъ городовъ; тѣ и другія, захваченныя пропагандой объ «истинномъ государѣ», во многихъ случаяхъ не сопротивлялись, переходили на его сторону и такимъ образомъ рѣшали вопросъ о ближайшей судьбѣ городовъ въ пользу Пугачева. Польскіе конфедераты, хотя можетъ быть и не вѣрили въ подлинность появившагося Петра III, но нѣтъ ничего невѣроятнаго въ томъ, что они болѣе тяготѣли къ нему, чѣмъ къ той императрицѣ, которая приступила къ раздѣлу «Рѣчи Посполитой» и плѣнниками которой они состояли²². Если участіе или неучастіе конфедератовъ было довольно безразлично для хода мятежа, то отнюдь нельзя сказать того же о русскомъ духовенствѣ. Бѣлое духовенство принимало несомнѣнное и мѣстами довольно дѣятельное участіе въ Пугачевщинѣ. Причину этого явленія надо искать прежде всего въ томъ, что бѣлое духовенство селъ и городовъ стояло близко къ народу и раздѣляло съ нимъ многія невзгоды, шедшія отъ сильныхъ міра сего: приниженность соціальнаго положенія толкала нѣкоторыхъ представителей бѣлаго духовенства въ ряды активной народной оппозиціи, основныя причины коей лежали въ общихъ условіяхъ жизни простого люда и въ соотвѣтствующей имъ психологіи народныхъ массъ. Вотъ почему лишніе члены духовенства, такъ называемые крестцовые попы, оказались замѣшанными въ подготовкѣ московскаго мятежа во время чумы²³; по тому же самому во время Пугачевщины и нелишнее бѣлое духовенство кое-гдѣ, въ наиболѣе глухихъ мѣстахъ, настолько увлекалось общимъ народнымъ потокомъ, что давало стратегическіе совѣты инсургентамъ или даже прямо вставало во главѣ мятежныхъ отрядовъ; такъ, въ первый періодъ мятежа, шайки, оперировавшія подъ Тюменью, Туринскомъ, Краснослободскомъ и Курганомъ, имѣли своими предводителями преимущественно священниковъ, дьячковъ и пономарей; такъ, далѣе, во второй періодъ мятежа въ числѣ возмутителей населенія въ г. Осѣ были попъ и дьяконъ, въ селѣ «Горахъ» тоже попъ и дьяконъ²⁴. Но такіе активные пугачевцы среди духовенства были рѣдкимъ исключеніемъ; большинство духовенства, перешедшаго на сторону Пугачева, сыграло пассивную роль: оно присоединялось къ движенію по писанію «страха ради іудейска», согласно своей вѣковой привычкѣ подчиняться предержащей власти, которая въ данный моментъ являлась въ образѣ «Государя Петра Ѳеодоровича»... И вотъ не только бѣльцы, но и монахи, преклонялись предъ Пугачевымъ, становились предъ нимъ на колѣни, лишь бы онъ сохранилъ имъ жизнь. Иной разъ попъ первый изъ городского населенія спѣшилъ присягнуть самозванцу. Пугачевъ приказывалъ встрѣчать его честь-честью, съ духовенствомъ, съ иконами, хоругвями, и попы поднимали всѣ эти реликвіи и шли съ ними, при звонѣ колоколовъ, встрѣчать своего «государя» и затѣмъ, по его по-велѣнію, приводить жителей къ присягѣ. Эти иконы и хоругви, несомыя духовенствомъ навстрѣчу Пугачеву, болѣе принесли ему пользы, чѣмъ тѣ пушки, которыя въ первомъ періодѣ мятежа доставлялъ Пугачеву съ заводовъ разбойникъ и каторжникъ Хлопуша, или тѣ пушки, которыя тогда и потомъ самозванецъ забиралъ въ занятыхъ имъ крѣпостяхъ и городахъ. Религіозная процессія съ православнымъ духовенствомъ во главѣ неопровержимо внушала и колебающимся, что къ нимъ грядетъ подлинный, а не самозванный царь, и возстаніе крѣпло и, разгораясь все болѣе и болѣе, подъ конецъ, несмотря на нерѣшительность Пугачева и его поспѣшное отступленіе къ югу, захватило громаднѣйшую территорію, почти половину Россіи, и произвело сильнѣйшее броженіе въ ея другой половинѣ. Послѣ окончательнаго пораженія и ареста Пугачева это грандіозное возстаніе было быстро подавлено, но глухое недовольство и броженіе остались²⁵...

Примечания

1. Сборн. Имп. Р. И. Общ., т. 12, стр. 415 и 429.

2. Дубровинъ, II, 85.

3. «Русск. Отар.» 1876 г. XV: «И.И. Михельсонъ» статья Ореуса, стр. 199; Дубровинъ, цит. соч. III, стр. 72—74.

4. Цит. по рукописи музея Отечествовѣд. Имп. Каз. У.

5. Дубровинъ, III, стр. 72.

6. С. И. Р. И. О., т. 72, стр. 463.

7. «Русск. Старина», 1892 г., т. 75. — «Русскіе достопримѣчательные люди», стр. 7.

8. Дубровинъ, т. I, стр. 225.

9. Дубровинъ, т. III, см 101—108 стр.

10. Изъ дипломатич. переписки о Россіи XVIII ст., «Русск. Стар.» 1896 г. т. 86, стр. 118.

11. Дубровинъ, III, стр. 119 и 120.

12. Дубровинъ, III, 127.

13. Дубров. 143 и 144; Щебальскій. Начало и Хар. Пугач. 80.

14. «Si Pougatchev», — говорилъ кн. Долгоруковъ, — «avait eu une intelligence politique véritable, il pouvait, en proclamant l'émancipation des serfs, sans leur permettre de verser le sang des nobles, et en promettant une constitution (?), marcher sur Moscou et Saint-Pétersbourg, et renverser Cartherine. La Vérité sur la Russie; 1850 г. стр. 200—201.

15. «Русск. Стар.», 1896 г., т. 86. Изъ дипломат. переписки о Россіи XVIII в., стр. 142.

16. «Русск. Стар.», 1894 г., кн. 4—6, стр. 145.

17. Histoire de Catherine; II т. II, 185.

18. Ibid. 173 и 174.

19. Дубровинъ, III, 44.

20. «Русск. Стар.» 1896 г., т. 86. Изъ диплом. переп. о Россіи XVIII стол., 124 стр.

21. Рукопись музея отечеств. Импер. Каз. унив. Пушкинъ, 104 и 105 стр. Щебельскій, 80—85; 112. Дубровинъ, III, 162—280.

22. Такъ, гр. Сольмсъ отъ 24-го января (4 февраля) сообщалъ своему королю, что «въ мятежѣ участвуютъ преступники, работавшіе на рудникахъ, и польскіе конфедераты. С. Имп. Р.И. Общ., т. 72, стр. 463. Въ статьѣ неизвѣстнаго автора — «Полякъ-конфедераторъ въ Сибири» («Русск. Арх.», 1886 г., I, 298), читаемъ, что конфедераты, состоявшіе въ Оренбургскомъ гарнизонѣ, были обвинены въ желаніи передаться Пугачеву, за что ихъ арестовали и наказали батогами. Впрочемъ, можетъ быть, они были только обвинены... Ак. Дубровинъ въ одномъ случаѣ указываетъ на отчаянное сопротивленіе конфедератовъ приступу пугачевской толпы.

23. Соловьевъ, Истор. Россіи, т. XXIX, 156—162.

24. Рукопись музея отечествов. Каз. университета.

25. «Русск. Стар.», 1896 г., т. 86, стр. 142.