Наибольшее число извлечений из текста документов, внесенных Пушкиным в «архивные тетради», представлено в виде конспектов. Они составляют более трети всех документов, взятых из «пугачевских» книг Военной коллегии (133 документа из 320, внесенных в пушкинские «тетради»).
Приведем некоторые образцы пушкинских конспектов в сопоставлении с их архивными первоисточниками. Вот как, например, выглядят в конспекте Пушкина показания бугурусланского крестьянина А. Кириллова на допросе в Казанской губернской канцелярии о пребывании в стане Пугачева в Сакмарской крепости:
| Текст документа | Текст Пушкина |
| 1773 года октября 7 дня, Оренбургской губернии, Бугульминская ведомства, села Богорусланы, крестьянин ясашной Алексей Кирилов, которой навечер приехал в деревню татарскую Кутлуметеву с Оренбургской стороны и был в Сакмарской крепости, объявил по самой чистой совести следующее:
1. Он в помянутую Сакмарскую крепость приехал для своей надобности во вторник, то есть октября 1 числа, а изменническая яицкая толпа состояла в деревне татарской Каргале, и то часть, а большая, видно, была около Оренбурга, при коей имеется тот, кто называет себя бывшим императором Петром Третьим, сказывая о себе, что «я ваш государь». 2. Сей самозванец со своей толпою приехал в ту деревню Каргалу в полдни. К его приезду на пристойном месте посланы были ковры и поставлен стул. Он приехал на верховой лошади, и как стал с лошади сходить, то двоя под руки подхватили. Нарот тово селения ко встрече готов был, и как он ехал, то все сняли шапки, потом, как скоро слес с лошади, то пали все на землю и лежали до тех пор, покудова сел на стул, сказав: «Вставайте, детушки». Потом дал всем целовать свою руку и спрашивал: «Где у вас люди хорошие?». На то учтиво ему доносили, что забраны все в город. Из оной Каргалы приехал в Сакмарскую крепость, имея при себе несколько от своей толпы людей, а большая часть была ближе к городу Оренбургу, а он, Кирилов, не сам видел, но объявляет слышенные, будучи тамо, речи. 3. В крепости Сакмарской у станичной избы посланы были кошмы, на них поставлен был стол, на столе положено хлеб и соль, при столе изготовлен стул, а священник имелся в готовности с крестом и со святыми иконами, по обычаю церковному. И как въехал в крепость, начели звонить. Он приехал ко изготовленному месту, а священник тут встретил в церковном обряде. И как скоро стал сходить с лошади, из ево толпы подхватили под руки два человека, а жители крепостные, как ехал, сняли шапки, а по сходе с лошади пали все на землю. Он приложился ко кресту, хлеб и соль поцеловал и сел на стул, сказав: «Вставайте, детушки», — и допустил свою руку целовать. А по целовании руки спрашивал: «Где ваши казаки?». На то учтиво доносили, что в службе, а другие забраны в Оренбург, а оставлено для почтовой гоньбы дватцать человек, но и тех при том случае не было по притчине сокрытия. Он приказал священнику: «Для тово тебе приказываю, что ты священник и атаман, а ежели не сыщете, только и жить будете». Почему, сколько можно было, тех казаков и сыскали и ему на другой день и представили. От вышеписанного изготовленного места сел на лошадь, поехал обедать ко атаманскому сакмарских казаков отцу и при обеде выговаривал: «Что естьли бы де твой сын был при своей здесь команде, то б ваш обет был высок и честен». И по обеде приказал атаманскаго отца взять с собою к наказанию, выговоря, что «хлеб и соль твоя помрачилась и сын твой какой атаман, что место свое покинул». Однако бывшие при нем ево толпы казаки сево старика от наказания упросили, а вместо тово посажен был скованной в станишную избу, где и ночевал, но потом, по приказу ево, на другой день освобожден. И как время ему пришло отъехать в свое изменническое становище, то вышеписанные сакмарские сысканные казаки ево докладывают: сколько изволит приказать взять с собою правианта. На то сказал: «Возьмите с собой краюшку хлеба, ибо меня проводите только до Оренбурга». Между тем приехало, видно по приказу господина оренбургского губернатора, несколько на помощь городу служилых башкирцов, но как оного толпою город стал быть окружен, то и сих башкирцов взял в свою толпу. И во время меня, Кирилова, в Сакмарской крепости бытности, ис которой я поехал минувшей пятницы поутру, то есть октября 4 дня, чтоб отколе пришла на помощь какая команда, тово было не видно, ибо, за окружением сею толпою города, пройти в нево не можно. А во время означенного самозванца на берегу реки Сакмары повешены два человека, а потом, на другой день, и чет-вера. И при том слух носился: он намерен был итти к городу в минувшую субботу, проговаривая такия речи, что «я де силы терять не стану, а выморю город мором». Поутру и вечеру палит ис пушки, а в одно время пальбы и много было, только по пустому. И до моего отъезду городу, как слух носился, еще вреды не зделал. Я оное, Кирилов, иное персонаю видел, а другое объявляю слышанные речи. К подлинному объявлению вместо означенного Алексея Кирилова руку приложил бугульминской штатной команды капрал Иван Петров сын Федосеев. Копия за скрепою секретаря Андреяна Аврамова, регистратора Ивана Варохова.1 |
Окт.<ября> 7 <го>, Оренб.<ургской> губ.<ернии>, Бугул<ь>минского ведомства, села Богоруслану, крест.<ьянин> ясашный Алек.<сей> Кирилов, который вчера приехав2 в тат.<арскую> деревню Кушлумешеву с Оренб.<ургской> стороны и был в Сакмарской креп.<ости>, по самой чистой совести показал.
1) Во вторник окт.<ября> 1 <го> приехал он в Сакм.<арскую> креп.<ость> по своей надобн.<ости>, а часть яицкой шайки стояла в тат.<арской> деревне Каргале и большая была, видно, около Оренбурга, при коей имеется тот, кто называет себя имп.<ератором> Петр.<ом> III, сказывая о себе, что я ваш г<о>с<у>д<а>рь. 2) Самозванец приехал верхом в полдень в Каргале — для него посыланы были ковры и поставлен стул. — Его ожидали. — Как стал он с лошади слезать, то его двое подхватили под руки. — Когда он ехал, все сняли шапки, а как слез с лошади, то пали все наземь и лежали до тех пор, пока сел и сказал: вставайте, детушки. Потом допустил всех к руке и спрашивал: где у вас люди хорошие? На то учтиво ему доложили, что забраны все в город. Из Каргале приехал в Сакмарскую креп.<ость>, имея при себе несколько своих (остальные были ближе к Оренб.<ургу>), а сие Кирилов не сам видел, а объявляет слышанное. 3) В креп.<ости> у станичной избы пос<т>ланы были кошмы, на них стоял стол с хлеб-солью, пред столом стул — а поп стоял с крестом и со свя.<тыми> иконами, по обыч.<аю> церк.<овному>, и как въехал в креп.<ость>, начали звонить. Его встретили как и в Каргале. Он приложился ко кресту, хлеб-соль поцаловал, сказал: вставайте, детушки — допустил к руке и потом спросил: где ваши казаки? На <что> отвечали учтиво: иные на службе, другие забраны в Оренб.<ург>, а оставлено для почтовой гоньбы 20 человек, но и те скрылись. Он приказал священнику — чтоб они были сысканы, для того тебе приказываю, что ты священник и атаман — а если не сыщете, только и жить будете. Почему, сколько можно было, тех казаков и сыскали и ему на другой день представили. Он с того места поехал обедать к атаманову отцу и, обедая, выговаривал: если бы да твой сын был при своей команде, то бы ваш обед был высок и честен. После обеда велел было взять старика с собою к наказанию, говоря: хлеб-соль твоя помрачилась — и сын твой какой атаман, что место свое покинул? Но бывшие с ним казаки старика от наказания упросили, а велел он его скованного посадить в стан.<ичную> избу, где он ночевал, а на другой день освобожден. При отъезде его спросили Сакмарс.<кие> казаки, сколько взять им с собою провианту. — Возьмите, отвечал он, краюшку хлеба, ибо меня проводите только до Оренбурга. Между тем толпа башкир, по приказу губернатора, окружила город, но взята Пугачевым в его шайку. А на берегу Сакмары в сие время повешены 2 чел.<овека>, а на другой день 4. — А говорил он: что я сил тратить не стану (в приступах), а выморю город мором. А палит он много, только по-пустому (IX, 622—623). |
Это образец пространного конспекта. Составляя его, Пушкин довольно полно передавал основное содержание источника, но при этом подвергал текст заметной языковой и стилистической переработке, освобождая его от архаизмов, канцеляризмов и устаревших оборотов. Сошлемся для примера на характер пушкинской переработки текста начальных фраз второго пункта показаний Кириллова. В документе эта часть показаний передана так:
«Сей самозванец со своей толпою приехал в ту деревню Каргалу в полдни. К его приезду на пристойном месте посланы были ковры и поставлен стул. Он приехал на верховой лошади, и как стал с лошади сходить, то двоя под руки подхватили. Нарот тово селения ко встрече готов был, и как он ехал, то все сняли шапки, потом, как скоро слес с лошади, то пали все на землю и лежали до тех пор, покудова сел на стул, сказав: «Вставайте, детушк»».
При конспектировании этой части документа Пушкин, сохраняя суть показаний очевидца встречи Пугачева в Каргале, отбрасывает второстепенные подробности события, ужимает текст, концентрируя внимание на главной линии рассказа Кириллова. Конспект приближается по своему слогу к характерным образцам пушкинской прозы:
«Самозванец приехал верхом в полдень в Каргале — для него пос<т>ланы были ковры и поставлен стул. — Его ожидали. — Как стал он с лошади слезать, то его двое подхватили под руки. — Когда он ехал, все сняли шапки, а как слез с лошади, то пали все наземь и лежали до тех пор, пока сел и сказал: вставайте, детушки».
Сопоставим еще две фразы из последней части показаний Кириллова в том виде, как они даны в архивном первоисточнике и в конспекте Пушкина.
Документ сообщает:
«И при том слух носился: он намерен был итти к городу в минувшую субботу, проговаривая такия речи, что «я де силы терять не стану, а выморю город мором». Поутру и вечеру палит ис пушки, а в одно время пальбы и много было, только по пустому».
В пушкинской переработке эти две фразы, освобожденные от излишних повторений, звучат намного короче и выразительнее:
«А говорил он: что я сил тратить не стану (в приступах), а выморю город мором. А палит он много, только по-пустому».
Следует обратить внимание еще на одну особенность работы Пушкина над текстом документов. В показаниях яицкого казака М. Кожевникова он подчеркнул следующие слова (в своем, разумеется, конспекте) во фразе: «И как де войско на плавню выступит, тогда-де и он при урочище Бударине ко оному выедет, ибо де ему прежде обнаружить себя и в город ехать невозможно. Потому что как иногда могут иные к нему приставать, а другие, будучи сумнительными, против его отпор держать, то может из-за того напрасное кровопролитие последовать» (IX, 694). К подчеркиваниям и отчеркиваниям части текста документов Пушкин прибегал в довольно частых случаях, когда хотел выделить те выражения и определения, которые он использовал позднее в основном тексте «Истории Пугачева» (там же, 15).
Чаще всего при конспектировании документов в «архивных тетрадях» Пушкин применял способ краткого пересказа основного содержания источника, подвергая его существенной стилистической, языковой и даже смысловой переработке. Вот как, например, трансформировался под рукой Пушкина текст письма нижегородского губернатора А.А. Ступишина к московскому генерал-губернатору князю М.Н. Волконскому от 28 июля 1774 г.:
| Текст документа | Текст Пушкина |
| Сиятельнейший князь, высокородный и высокопревосходительный господин генерал-аншеф, сенатор и разных орденов кавалер, милостивой государь!
Ежечасно доходит до моего сведения, что разсыпавшиеся из злодейской партии ево сообщники, человека по два и по три, а не более шести, в вверенной мне губернии производят свое обыкновенное варварство взбунтовавшимися по их обольщению крестьянами, вешают дворян, прикащиков и тех, кои от бунтующих показываемы бывают. А истребить злодеев и усмирить бунтующих, не имея лехких войск, не можно. Хотя я и отправил две команды к усмирению, в числе пятидесят, к Курмышу, а в тритцати человеках — к Арзамасу, что я из малейшей своей гарнизонной команды уделить мог, но будет ли ответствовать моему намерению, я не знаю. А потому страшусь, чтобы сии возмущении не вошли и в Московскую губернию. Сего ж числа, ваше сиятельство, присланным ко мне сообщением от 25-го июля изволили уведомить, что того числа господин генерал-майор и кавалер Чорба с полками и с достаточным числом артиллерии имеет сюда отправитца. В разсуждении сего неустройства и дабы оное час от часу не возросло и не родилось бы из одного несколько Пугачевых, прикажите, ваше сиятельство, для сего усмирения и приведения бунтующихся в губернии моей крестьян в должное повиновение и послушание своим помещикам и начальникам, а разсыпавшихся злодейских сообщников истребления, упоминаемому господину генерал-майору и кавалеру Чорбу, уделя ис полков, сколько можно, лехких войск, сюда хотя на обывательских подводах доставить, чрез что удобнее злодейских сообщников и всех бунтующих усмирить будет можно. Затем, с истинным высокопочитанием имею честь быть. На подлинном подписано тако: вашего сиятельства, милостиваго государя, покорнейший слуга Алексей Ступишин. Естли конных я получу хотя до четырехсот, то надеюсь, з божиею помощию, не только разсыпавших злодеев не допущу в Московскую губернию, но истреблю всех в своей. А притом и увидят жители пришедшие вновь войска, оставят свои злые замыслы. Сию минуту получил известие, что злодей Пугачев коснулся деревень графа Салтыкова в Алаторском уезде, многих повесил, разарил завод конской и сорок человек конюхов взял в свою шайку. 28 ч<исла> июля 1774 года.3 |
26 июля. Поминутно узнаю, что Пугачева сообщники, в 2, 3, не более 6 чел.<овек>, вешают дворян и прикащиков. Не имею легк.<их> войск, не могу пресечь зла. Что ген.<ерал>-м.<аиор> Чорба? Опасаюсь, чтоб вместо одного не явилось бы несколько Пугачевых. Боюсь за Москву. Сию минуту узнаю, что Пугачев коснулся деревне гр.<афа> Салтыкова, многих повесил, разорил конск.<ий> зав.<од>, а конюхов 40 чел.<овек> взял с собою (IX, 665). |
Пушкинский конспект письма А.А. Ступишина вчетверо короче его архивного первоисточника. При этом Пушкину удалось сохранить основное содержание письма перепуганного губернатора, опустив второстепенные подробности о военных мероприятиях по охране дальних подступов к Нижнему Новгороду от нападения повстанцев. Тяжелые канцелярские обороты, пространные и маловыразительные фразы подлинника заменены в конспекте краткими, очень емкими и образными пушкинскими фразами.
Переписывая документ, Пушкин сознательно не включил официозные эпитеты, обозначающие соратников Пугачева и восставших крестьян как «злодейских сообщников», «бунтовщиков», производящих в Нижегородской губернии «свое обыкновенное варварство», которых можно усмирить и привести «в должное повиновение и послушание своим помещикам и начальникам» лишь с помощью присланных из Москвы войск. В подобной правке текста отразилось стремление Пушкина к очищению источников от тенденциозных наслоений, от официальных казенных взглядов на Пугачева, его соратников и на поднятое ими восстание.4
Можно было бы привести еще десятки других подобных примеров работы Пушкина по конспектированию документальных источников в «архивных тетрадях». В любом случае, приводил ли Пушкин документы в пространном пересказе или в кратком изложении, он стремился прежде всего к точной передаче фактической основы источников, отбрасывая при этом мелкие подробности и детали, заслоняющие главное развитие событий. Существенной перестройке подвергалась лексика и синтаксис документов, хотя автор «Истории Пугачева» стремился, по возможности, к сохранению их словесной ткани, предполагая в последующей работе использовать характерные особенности речи и письма пугачевского времени. При конспектировании документов Пушкин, как правило, избегал установившихся в правительственных актах официозно-казенных характеристик и эпитетов, которыми обычно наделялись Пугачев, его соратники и восставший народ.
Примечания
1. Так у Пушкина, правильно: приехал.
2. ЦГВИА, ф. 20, оп. 47, кн. 1 (1230), лл. 49—30. — Текст показаний А. Кириллова полностью печатается впервые.
3. Там же, кн. 4 (1233), л. 410 и об.
4. А. Чхеидзе. «История Пугачева» А.С. Пушкина, стр. 60—61, 90—92, 204—227 и др.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |