IX. Проклятая кровь государственных злодеев

С начала мая 1774 г. правительство вновь засекретило все, что касалось восстания. Это было вызвано уверенностью властей, что оно подавлено — и это вроде бы подтверждалось донесениями с мест, — и острым желанием пресечь попытки турок воспользоваться внутренними трудностями России.

Однако на самом деле все было не столь хорошо. В отличие от оптимистичных реляций чиновников, восстание продолжалось, что вскоре вынудило всех усомниться в правдивости правительственных заявлений. Как обычно, Гуннинг располагал исключительно точными сведениями на этот счет. Еще 27 июня он предсказывал, что этим летом дело не завершиться, если для этого не найдут равную замену генералу Бибикову¹. Хотя западноевропейская пресса с апреля по июль почти не получала сведений о Пугачеве, слухи о нем были самые разные. Одна женевская газета отразила широко распространенное мнение на этот счет, когда 10 июля писала, что хотя считалось, что Пугачев потерпел поражение, по имеющимся слухам мятежники вновь восстали из пепла². А молодой английский путешественник Натаниэль Рексолл, летом 1774 г. проведший четыре недели в Санкт-Петербурге, 12 июля записал в своем дневнике:

Я видел вчера сообщения в наших английских газетах, которые пишут и привычно разносят эту ложь по всей Европе, что мятежник Пугачеф взят в плен, а его дело близится к концу. На самом деле, он отступил в южные губернии империи, где поднял новое восстание, и как мне только что стало известно, против него брошены еще четыре полка. Здесь он является тем же, что и Али-бей в Египте, и, вероятно, его ждет такой же конец³.

Рексолл сумел верно предсказать судьбу Пугачева (Али-бей был схвачен и казнен в 1773 г.), но ошибся в оценках масштаба этого «нового восстания», которое бушевало до самого пленения самозванца.

Известия о заключении мира и победах Михельсона способствовали тому, что в Санкт-Петербурге быстро забыли о падении Казани. Екатерина была восхищена условиями мира, которые выторговал Румянцев. 28 июля она хвасталась в Ораниенбауме Гуннингу, что благодарна врагам России: если бы они не провоцировали турок, то мир был бы подписан раньше, но на гораздо худших для русских условиях. Английский посол полагал, что императрица при этом имела в виду Австрию, Пруссию, Францию и Швецию⁴. Хотя Екатерина все еще опасалась за судьбу Москвы, ко 2 августа она уже была уверена, что угроза для Нижнего Новгорода миновала, а 13 августа узнала, что Пугачев бежал из Алатыря на юг⁵. Однако императрица была готова на все, лишь бы схватить самозванца. Когда некий яицкий казак передал князю Орлову предложение — вероятно, от пугачевского атамана Перфильева — за большое вознаграждение выдать своего главаря, Екатерина сразу же поручила заняться этим капитана Галахова. Князю Волконскому она написала, что будет очень рада, если все удастся завершить таким образом⁶.

29 июля Волконский сообщал из Москвы, что разработал секретные меры по отражению бунтовщиков, но пока ничего не предпринимал, чтобы зря не возбуждать народ. Московская полиция патрулировала улицы и следила за настроениями населения. Когда по губернии поползли слухи о приближении к городу Петра III, Волконский поручил казакам изловить их распространителей. Несколько мнимых агентов Пугачева были схвачены в Коломне, Калуге и Ту-ле⁷. Во исполнение предписаний Екатерины князь Волконский собрал в своем доме дворян, которые приняли решение создать гусарский полк из своих крепостных. Но этот план не был реализован и 2 августа императрица одобрила решение Волконского отложить его исполнение⁸.

Невзирая на неприязнь друг к другу, генерал Панин и генерал-губернатор Волконский сообща занимались организацией обороны Москвы и ее окрестностей. Они решили, что Панин будет оставаться в городе до тех пор, пока местонахождение и дальнейший маршрут Пугачева не будут точно установлены⁹. Сохранялась вероятность того, что самозванец, ушедший из Курмыша на юг, мог в любой момент повернуть на запад и подойти к Москве по проселочным дорогам. В итоге генерал Панин задержался в Москве до середины августа, осуществляя лишь общее руководство преследованием бунтовщиков. Сначала он особо не желал лично участвовать в поимке Пугачева, полагая, что это может сделать любой казак¹⁰. Так или иначе, 7 августа он сообщал Екатерине, что поймать самозванца силами, которые имеются в Москве, невозможно. Это могли сделать только Михельсон или войска, прибывшие в Воронеж из Второй армии. Преследовать противника было нелегко. Панин видел, как пугачевцы, посылая во все стороны свои отряды, поднимали на бунт окрестности, и правительственные войска, вместо того, чтобы преследовать Пугачева, были вынуждены подавлять мелкие беспорядки на местах¹¹.

Итак, Пугачев разжег пламя крестьянской войны на Правобережье Волги. Подобно сотням других своих собратьев, приказчик Иван Козырев бежал из своего имения. В письме из Симбирска своему господину в Москву он в панике сообщал, что воровские толпы пугачевцев подошли к вотчинам и винокуренному заводу последнего,

и всех попадших в их руки помещиков, прикащиков и всякого звания начальников умерщвляли и умерщвляют смертно. Домы господские и всякую пожить разоряюти грабят до основания и без остатка и при сделанном (не оставливая ни одного жила) смертном убийстве, присвояют к себе невеждов в свою толпу, тем умножая свое зверство над человеки¹².

В отличие от тех мест, где ранее действовал Пугачев, и где преобладали государственные крестьяне, в Поволжье господствовало помещичье крепостное право. Если прежде рассматриваемое восстание было в первую очередь пограничным бунтом, направленным против централизации, русской колонизации и индустриализации, то теперь оно превратилось в ожесточенную гражданскую войну против крепостничества. Задолго до появления мужицкого царя слухи о нем подготовили почву для его встречи крестьянством. Как ни парадоксально, правительственные манифесты и принятие предупредительных мер против Пугачева облегчили распространение слухов о нем и только подлили горючего в приближающийся пожар. Повстанцы обнаружили здесь много социально взрывоопасного материала, к которому нужно было лишь поднести их горящие факелы. По словам Пушкина, «Пугачев бежал; но бегство его казалось нашедствием»¹³.

Еще 20 июля в Курмыше у Пугачева было лишь несколько сотен соратников, и о его походе на Нижний Новгород или Москву нельзя было и думать. Здесь мятежники повесили несколько человек и забрали с собой остальных; они разграбили казну, винные лавки и соляные склады, раздав всем соль, вино и деньги, а также сожгли все конторские документы, освободили заключенных и, назначив городу своего «воеводу», пошли на юг, к Алатырю. Подстрекаемый повстанцами напасть на маленький Ядринск, находившийся в четырнадцати милях севернее, новый курмышский «воевода» 22 июля привел к нему толпу чувашских и русских крестьян. Но воевода Ядринска вооружил горожан, предпринял вылазку против пугачевцев и разбил их¹⁴.

А вот алатырские власти, узнав о приближении самозванца, сбежали. 23 июля Пугачев без единого выстрела вошел в город, встреченный как всегда духовенством и жителями с иконами, под звон колоколов, молебны, тосты и салют. Во время двухдневного пребывания самозванца в Алатыре крепостные из соседних мест приводили к нему помещиков и приказчиков для суда, получая за это освобождение. Одних Пугачев затем принял в свое войско, других отправил по деревням агитировать за себя и поднимать в них бунты. В результате вся эта территория оказалась охвачена восстанием, которое продолжалось уже без непосредственного участия самозванца. Так началась «пугачевщина без Пугачева»¹⁵.

Утром 27 июля архимандрит Александр вывел беззащитных и испуганных жителей Саранска, покинутых воеводой и чиновниками, дворянством и купцами, чтобы встретить «императора Петра Федоровича». Пугачев, как позже свидетельствовал архимандрит, поцеловал крест, после чего людям был прочитан манифест, обещавший крестьянам освобождение от податей, рекрутчины и вечную свободу. Войдя в город, бунтовщики приказали Александру начать церковную службу с упоминанием Петра Федоровича, его жены Устиньи Петровны (вторая жена Пугачева), великого князя Павла с супругой, но ни в коем случае не Екатерины. Отобедав у вдовы бывшего воеводы, повстанцы повесили ее вместе с магистратским подьячим на воротах ее же дома¹⁶.

За три дня пребывания в Саранске Пугачев повесил более шестидесяти помещиков и приказчиков, приведенных их крепостными. Приняв в свои ряды приблизительно 90 новых «казаков» и забрав 7 орудий, 70 фунтов пороха, 150 ядер, и 30000 руб., повстанцы погрузили все это на реквизированные подводы, после чего 29 июля торжественно покинули город¹⁷. Пугачев назначил прапорщика Михаила Шихмаметева «главным командиром и воеводою» Саранска, приказав ему управлять в соответствии с законами. «С противниками ж и бежавшими от нашего милосердия, кои сысканы будут, — грозил этот указ, — чинить так, как з действительными злодеями, бунтовщиками и изменниками своему государю»¹⁸. После этого повстанцы отправились в Пензу.

Там все опять повторилось: 1 августа восставшие, не встречая сопротивления, вошли в город. Власти Пензы и большинство дворян сбежали, оставив жителей на произвол самозванца. Как всегда, бунтари предались безудержному грабежу, открыли ворота тюрем, пополнили свои ряды новобранцами, повесили дворян, попавших в их руки, и предались пьяному разгулу. В Пензе Пугачеву удалось значительно увеличить численность своего войска, присовокупить шесть пушек, большое количество пороха и ядер, а также 13000 руб. Открыв двери казенных запасов спиртного, повстанцы раздали населению приблизительно 370 тонн соли — и как после этого людям было не любить Пугачева! Опасаясь преследования, восставшие 3 августа ушли из Пензы и повернули к Саратову. К этому времени их было уже нескольких тысяч человек¹⁹. Этот своего рода поток народной миграции вновь возглавлял Пугачев.

Теперь восстание не ограничивалось маршрутом следования главного войска повстанцев. Все Поволжье и даже находившиеся далеко севернее Нижний Новгород и Арзамас были охвачены бунтами. Пожар «пугачевщины без Пугачева» распространялся от имения к имению, а местные бунтовщики, никогда не видевшие самозванца, собирались в шайки, действовавшие от его имени. Отряды из десяти-двадцати восставших «казаков» заполонили округу Пензы. Расположенный северо-западнее Пензы город Инсар был взят местными повстанцами, которые в первые недели августа двинулись из него на соседние Краснослободск, Троицк, Темников, Нижний Ломов, Наровчат и Керенск. Лишь Керенску удалось отстоять себя от повстанцев, отбив три их атаки; остальные города были захвачены восставшими и испытали на себе все тяготы этого²⁰.

На этом этапе восстание развивалось по единой схеме. Обычно отряд пугачевцев, называвших себя «казаками Петра III», но как правило являвшихся уроженцами здешних мест, нападал на имение, фабрику или город; чиновников и помещиков вешали, казенные винные и соляные склады открывались, вино при этом выпивалось, а соль раздавалась населению, движимое имущество присваивалось, причем повстанцы заставляли местных крестьян доставлять его в свой лагерь. Часто они просто громили обстановку усадеб, чтобы сделать их, по крайней мере, символически, непригодными для жилья. Такие отряды повстанцев безнаказанно терроризировали местное население, брошенное властями. Обычно они были вооружены дубинками, топорами, косами, рогатинами и вилами; огнестрельного оружия и маленьких пушек у них было мало²¹. Столкнувшись с карателями, эти отряды разбегались после непродолжительного сражения, как, например, произошло, с бунтовщиками, которых прокурор Чемесов и его сформированный дворянами отряд улан дважды разбивал под Пензой. Правда, были и случаи успешного нападения повстанцев на правительственные силы: например, один из их отрядов разгромил маленькую карательную экспедицию во главе с комендантом Симбирска, полковником Андреем Рычковым (сыном географа П.И. Рычкова) и убил ее командира²².

Иногда отряды пугачевцев насчитывали несколько тысяч человек: так, 3 сентября в Наровчате из приблизительно 4000 повстанцев было убито 200, взято в плен 400 человек и захвачено одно артиллерийское орудие. Разбитые и разбросанные, повстанцы шли по древним путям на Дон. Одни скакали за Пугачевым день и ночь, останавливаясь только чтобы отдохнуть, другие, не сумев догнать бегущего «императора», махнув на все рукой, расходились по домам²³. Несмотря на небольшую численность, эти мобильные отряды представляли серьезную угрозу беззащитным провинциальным дворянам и несли ответственность за их массовую гибель. Кроме того, они мешали правительственным силам преследовать главное войско Пугачева.

Пока Пугачев, вихрем промчавшись через главные города Поволжья, поднимал восстания в здешних деревнях, каратели безуспешно пытались его поймать. Они шли по нескольким дорогам, а Пугачев — по одной. Сначала правительственным силам пришлось одновременно перекрыть несколько дорог, чтобы не допустить повстанцев к Москве, а Михельсон был вынужден сделать большой крюк, чтобы защитить Арзамас. Тогда еще не был известен дальнейший маршрут самозванца, и одно время были опасения, что он пойдет на Дон. Но благодаря заранее предпринятым мерам Пугачев не смог получить там поддержки и укрыться у своих старых друзей²⁴. Каратели всюду распространяли новость о подписании мира с турками, надеясь, что это отрезвляюще подействует на потенциальных бунтовщиков. Возможно, именно этим был вызван отказ Пугачева идти на Москву.

Восставшие ушли из Пензы лишь за день до вступления туда 4 августа отряда графа Меллина, который через сутки соединился с командой подполковника Муфеля. Повстанцы стремительно двигались к Саратову и днем 4 августа без сопротивления вошли в Петровск. Там они четвертовали помощника воеводы и взяли с собой девять орудий, свыше трехсот фунтов пороха, обмундирование и оружие местного гарнизона. В тот же день они быстрым маршем отправились в Саратов.

В расположенном на правом берегу Волги Саратове проживало приблизительно 7000 человек, из них немалое число составляли купцы, имелись шляпная, чулочная и канатная фабрики. Менее чем за три месяца до прихода Пугачева город сильно пострадал от пожара — обычного для провинциальных российских селений явления, и поэтому большинство его жителей ютилось в шалашах на пепелище. Саратов был также административным центром нескольких колоний иностранных поселенцев, в основном немцев, приглашенных Екатериной на Волгу. Ими управляла «Канцелярия опекунства иностранных», саратовскую контору которой возглавлял главный судья М.М. Лодыженский, непосредственно подчинявшийся князю Григорию Орлову. Самим Саратовом командовал полковник И.К. Бошняк, а его начальником был астраханский губернатор Кречетников. Отсутствие единовластия и привело к трагедии.

Когда 24 июля в Саратове стало известно, что бунтовщики уже в Саранске, Лодыженский и Бошняк не смогли договориться об организации обороны. Ситуация осложнялась еще и тем, что в городе находился поручик Державин, присланный сюда Секретной комиссией. Он был на стороне Лодыженского. Вместе они предлагали построить укрепление вне города, но Бошняк хотел восстановить городскую стену. В итоге не было сделано ни того, ни другого, и Саратов оказался вообще не защищенным от врагов. Вечером 5 августа Лодыженский и Державин покинули город, оставив в нем Бошняка с несколькими сотнями солдат и вооруженных жителей²⁵.

Пугачев атаковал Саратов утром 6 августа приблизительно трехтысячным войском. Разделив его на две колонны, он послал одну занять высоту, господствовавшую над городом, а другую бросил на отряд Бошняка, перекрывший подступы к нему. Бошняк был вынужден отступить в город, чтобы избежать окружения с фланга. Тем временем саратовские купцы выслали к Пугачеву делегацию, и вернулись обратно с манифестом Пугачева к горожанам. Бошняк разорвал его и растоптал, но вскоре повстанцы ворвались в город и многие солдаты во главе с майором Андреем Салмоновым перешли на их сторону. Бошняк с несколькими защитниками бежал к Волге, погрузился на лодки и поплыл к Царицыну. В Саратове начались обычные в таких случаях грабежи и пьяные оргии.

Пугачев оставался в своем лагере вблизи города в течение четырех дней. Жители Саратова принесли ему присягу, приблизительно сорок дворян и чиновников были казнены, крестьяне приводили к Пугачеву на расправу своих помещиков и приказчиков. Повстанцы захватили много соли, муки, овса и вина, взяли из казны свыше 160000 руб., не говоря уже о другой добыче. Узнав, что его преследователи были всего в тридцати пяти милях отсюда, Пугачев 9 августа вышел из города и направился в Царицын (ныне Волгоград, до этого — Сталинград). Мобилизовав бурлаков и лодочников в Саратове, он отправил флотилию из примерно ста лодок, чтобы напасть на Царицын еще и с реки²⁶.

Двигаясь вдоль Волги на юг от Саратова, Пугачев прошел через Дубовку и другие станицы, заселенные донскими казаками. Часть их он принял в свое войско, остальных отправил на Дон с манифестами агитировать за него. Однако донские казаки в массе своей не поддержали самозванца. Гораздо больше их боролись против Пугачева. На то было несколько причин. Все уже знали, что после заключения мира с турками армия будет брошена на подавление восстания. Кроме того, правительство заранее предприняло меры, которые должны были недопустить выступления донских казаков. В частности, то, что говорилось о Пугачеве в правительственных манифестах, было и так хорошо известно на Дону. Это, а также непрерывное преследование самозванца, из-за чего он мог оставаться на одном месте только несколько дней, не позволили ему поднять Дон на восстание.

Комендант Царицына Цыплетев начал восстанавливать укрепления города в начале августа. Одновременно он направил во все стороны просьбы о помощи. На них откликнулось много донских казаков и 3000 калмыков под командованием князя Дундукова. Цыплетев послал последнего и легкий полевой корпус встретить бунтовщиков, но 16 августа они столкнулись с главным войском Пугачева на реке Пролейке и после ожесточенной перестрелки были разбиты. Однако Цыплетев продолжал лихорадочно готовиться к обороне. Боясь повторения событий в Саратове, он призвал население ничего не бояться, сообщил ему о подписании мира, хотя сам еще не имел письменного подтверждения этого, установил присмотр за поведением городской черни. Он также расчистил пространство перед городом от мешавших обороне строений и сжег несколько соляных складов. Кроме того, ему было известно, что вот-вот сюда придет Михельсон²⁷.

21 августа несколько тысяч повстанцев окружили Царицын и начали обстреливать его из пушек. Защитники города отвечали тем же, донские казаки делали вылазки, не позволяя бунтарям ворваться во внутрь. Через пять часов Пугачев отступил на юг. Он понес большие потери и потерял большую часть обоза. На следующий день его «флот» появился перед городом; заранее предупрежденные, защитники города обстреляли его с плавучей батареи. В тот же день, 22 августа, Михельсон вошел в Царицын и сразу же бросился вслед за Пугачевым²⁸.

Полковник преследовал Пугачева по Куманской степи приблизительно шестьдесят пять миль ниже Царицына. 24 августа, увидев перед собой походные костры бунтовщиков, он устроил бивуак. В полночь он приблизился к повстанцам, чтобы на рассвете напасть на них. Однако они его уже ждали; Михельсон разделил свой отряд на три колонны и ринулся в атаку. Несмотря на яростное сопротивление, особенно перешедших на сторону Пугачева саратовских канониров, Михельсон разбил центр повстанцев и обратил их в бегство. Одни из них бросились в прибрежные овраги, другие побежали на юг вдоль реки. Сам самозванец с несколькими соратниками скакал рядом с Волгой, а затем переплыл ее; многие при этом утонули. Это было фактически концом восстания. Михельсон сломал хребет повстанцам, уничтожив приблизительно 3000 и захватив 4000 человек, многие из которых находились в плену у бунтовщиков²⁹.

Теперь у Пугачева осталось лишь несколько соратников. Они пошли в калмыцкую степь, на реки Узени, в места, где он еще недавно скрывался сам. Там, чтобы получить прощение, яицкие казаки решили выдать своего лидера властям — этим заканчивали большинство вождей восстаний. 15 сентября они прибыли в Яицк, откуда год назад началось это восстание, и передали связанного самозванца в руки капитана Маврина.

В начале августа Екатерина перебралась из Петергофа в Царское Село, где она проводила месяц до возвращения в Санкт-Петербург. Все это время она с тревогой читала сообщения об опустошающем походе Пугачева на юг. 15 августа императрица призналась Вольтеру, что последние шесть недель она только и думала об этом. Через две недели она ожидала чего-то важного, ибо уже десять дней не получала никаких вестей от Панина, и поскольку «дурные вести идут быстрее, чем хорошие, я надеюсь на что-то хорошее, а лучше всего, если бы это была новость о поимке злодея»³⁰. Одновременно она ждала обмена ратификационными грамотами с турками, опасаясь, что Оттоманская Порта может аннулировать достигнутые договоренности. И, разумеется, Екатерина активно участвовала в работе Секретных комиссий, читая их экстракты и утверждая приговоры ведущим бунтовщикам.

Оправившись от известия о сожжении Казани, императрица продолжала размышлять о поездке в Москву. После некоторых колебаний она, наконец, решилась посетить древнюю столицу в конце года³¹. По мнению Гуннинга, в необходимости этого ее убедил Потемкин; он также связывал предстоящую поездку с известиями о волнениях в Москве³². Императрица собиралась туда якобы отпраздновать заключение мира с турками, и, как она писала прусскому принцу Генриху, «чтобы посмотреть страну»; однако многие наблюдатели понимали, что за этим стоит³³. Узнав о предстоящей поездке императрицы, лондонский начальник Гуннинга лорд Суффольк, заявил, что это ясно доказывает: «Мятеж, приписываемый до сих пор Пугачеву и нескольким его последователям, в сущности, обнаруживает обширное восстание самого тревожного характера»³⁴.

Несмотря на все усилия правительства, новости о восстании продолжали поступать. 22 августа Гуннинг сообщал, что Пугачев все еще находится на свободе и разорил местность под Воронежом. «Генерал Панин едва ли успеет прибыть туда до 20-го числа этого месяца; так, что потребуется некоторое время, прежде, чем мы сможем узнать, что там произошло»³⁵. Западная Европа пристально интересовалась этим восстанием и ее пресса постоянно публиковала репортажи о нем. Несмотря на то, что информация о восстании была противоречивой, а российское правительство всячески пыталось ее скрыть или ограничить, она, несмотря на некоторые погрешности, отражалась на страницах западной периодики с удивительной точностью. Например, «Дейли Эдветайзе», пересказывая берлинские газеты за 16 августа, сообщала, что «мятежник Пугачев, после ряда побед над правительственными войсками, дошел до Казани», а через две недели напечатала подробный отчет о захвате этого города³⁶. 24 сентября она сообщала из Санкт-Петербурга то, что известия о пленении Пугачева не соответствуют действительности и что

Наши войска до сих пор преследуют Пугачева, который с остатками своей армии, еще довольно значительным, идет к Волге и Самаре, чтобы оттуда уйти на Яик. Пугачев грабит местности, по которым проходит, уничтожая все огнем и мечом. Его ярость главным образом направлена на дворян, из которых им уже убито 2000 мужчин, женщин и детей. Среди жертв его жестокости — почтенный 110-летний джентльмен, являющийся родственником графа де Панина и живший в отставке в своем имении под Казанью³⁷.

Во всех европейских и американских газетах обсуждались взаимосвязи между русско-турецкой войной, восстанием Пугачева и другими событиями. В этой связи «Виджиниа Газет» поместила 24 ноября следующую заметку:

Однако у императрицы России после всех ее побед над турками кажется, имелась собственная причина для расквартирования войск, ибо опасный мятеж в ее стране и, возможно, определенные опасения, что против нее в столице зреет заговор, вероятно, вынудили ее ускорить наступление момента, который позволил бы ей отозвать ее армию издалека³⁸.

Надо отметить, что Екатерина была удовлетворена завершением восстания, поскольку ее посланник в Константинополе сообщал в октябре, что французы, используя преувеличенные рассказы о восстании, убеждают турков пересмотреть ряд статей мирного договора³⁹. Новость о пленении Пугачева достигла столицы 26 сентября 1774 г. «Мы все наполнены радостью, что злодей дошел до конца, — писал Потемкин генералу Панину⁴⁰. Екатерина радовалась, что «мерзкая сия история... пресеклась»; тем не менее, всегда дорожившая своей репутацией за рубежом, она с грустью призналась, что в глазах Европы это событие отбросило Россию на двести или триста лет назад, к варварским временам⁴¹.

Если европейская читающая публика позже зачитывалась подробностями казни Пугачева, то она так и не узнала, чем эта «мерзкая сия история» завершилась. Посол Гуннинг многое недоговаривал, когда 19 сентября писал, что «судя по приказаниям, разосланным генералом Паниным, имеется в виду действовать решительно относительно лиц, заблуждающихся настолько, чтобы участвовать в мятеже»⁴². На самом деле Петр Панин действовал как ангел дворянского мщения и возмездия. Он установил режим террора, украсив русские села лесами ужасных виселиц. Подчиненные ему регулярные войска вошли в охваченные бунтами места Поволжья. Получив подкрепление в виде четырех полков из Финляндии и с западной границы, а также расквартированных в Крыму частей Второй армии, Панин с такими силами смог утопить очаги восстания в крови. Как и Пугачев, он тоже вел классовую войну, только наоборот, сверху вниз. Его программа от 25 августа, одобренная Екатериной 12 сентября, зиждилась на одном — беспощадном терроре. В ней, в частности, говорилось:

Во всех тех городах и селениях, в которых обыватели поднимали свои руки или способствовали только поимке и предательству в руки изменников на убийство своих воевод, всяких постановленных от Е.И. В. начальников, собственных помещиков, священников и всякого звания верноподданных, и тех, как самых убийц, так и предателей, заводчиков, изготовя наперед по христианскому закону, казнить смертию отрублением сперва руки и ноги, а потом головы и тела, класть на колесы у проезжих дорог. Если заводчиков убийств учрежденных начальников, собственных помещиков, священников, настоящими обличениями изыскивать будет уже нельзя, то в таковых селениях, где начальники, священники и всякого звания верноподданные умерщвлены или преданы их же поселянами, принуждать к выдаче заговорщиков метанием между ними жребия, для повешения третьего, а ежели и сим средством они их не выдадут, то и действительно сотого между таковыми по жребию повесить, а остальных всех возрастных пересечь жестоко плетьми⁴³.

Эти меры не остались на бумаге. Виселицы, колеса и так называемые «глаголи» Ґ — приспособления для подвешивания преступников за ребро — были установлены в каждом поместье, деревне и городе, участвовавшем в восстании или сочувствовавшем бунтовщикам. Панин обещал казнить всех взрослых мужчин в мятежных деревнях и раздать их жен, детей и земли другим людям, хотя конфиденциально и уверил Екатерину, что это была не более чем угроза⁴⁴. Карательные отряды били людей кнутами, батогами, пороли розгами, отрезали им уши. На дорогах лежали трупы⁴⁵. В Нижнем Новгороде, например, губернатор Ступишин приказал повесить пленного бунтовщика на берегу Оки, чтобы посеять ужас среди бурлаков⁴⁶. Более трехсот человек были казнены, вероятно, тысяча или больше сурово наказаны. Помещики нанимали специальных «порщиков» для умиротворения своих крепостных, и лишь по экономическим причинам репрессии не приняли более грандиозного масштаба. Таким образом, крепостное крестьянство, игравшее ведущую роль в восстании в Поволжье, заплатило высокую цену за поражение в этой гражданской войне. Панин извинился перед Екатериной за оскорбление ее высочайших и нежных чувств такими жестокостями, утешая ее тем, что «приемля с радостию пролитие проклятой крови таких государственных злодеев на себя и на чад моих»⁴⁷. В ответ императрица выразила сожаление по поводу того, что пришлось применять суровые меры, но признала, что «в теперешнем случае казнь нужна, по несчастию, для блага империи»⁴⁸.

Особое возмущение у генерала Панина вызвали факты сотрудничества местного духовенства с бунтовщиками. Основываясь на донесениях майора Меллина о произошедшем в Саранске, он 10 августа написал Екатерине, чтобы Священный Синод запретил духовенству всякое общение с повстанцами; в противном случае они подлежат гражданскому суду и наказанию. Одобрив эти предложения, Екатерина вместе с тем отметила, что в Казанской и Оренбургской губерниях это не даст большого эффекта⁴⁹. 18 августа Священный Синод направил такой указ архиепископу Нижегородскому Антонию, потребовав, чтобы он поступил так с саранским духовенством и в будущем с любым другим на том же основании⁵⁰.

Фактический диктатор Поволжья, Панин занимался не только наказаниями, но административной реформой и помощью голодающим. Его потрясла трусость большинства провинциальных чиновников, которые бежали при приближении бунтовщиков, а когда он узнал о состоянии управления на местах, то пришел в ужас. К октябрю основные репрессии были проведены и большинство областей умиротворены, после чего Панин приказал выявить чиновников, которые сбежали во время восстания. Он просил предводителей губернских дворянских собраний предложить кандидатов на должности в местных администрациях⁵¹. Однако эти меры привели лишь к частичным кадровым изменениям в органах местного управления, а не к реформированию самих этих органов. Любивший напыщенные речи, Панин также подготовил предложения по борьбе со взяточничеством, вымогательством и несправедными решениями местного бюрократического аппарата, увенчав их громким официальным заявлением, что так делать нехорошо и эти проступки будут наказываться⁵². А своему брату Панин признался в невозможности что-то исправить: «Очень трудно или совсем нельзя сделать, — заметил он с сарказмом, — тому совершенный порядок в пользу другого и других, кому собственно ни порядка, ни справедливости не изъявляется»⁵³.

С конца лета губерниям, лежащим к югу от Москвы, стал угрожать голод⁵⁴. Хаос, вызванный восстанием, погубил урожай во многих местах, а возвращение армии из-за границы увеличило потребности в продовольствии. 25 августа генерал Панин предупредил Екатерину об опасном росте цен на зерно⁵⁵. Сенатский курьер Максимов, проезжавший по этим землям в августе, 2 сентября отмечал, что урожай крайне плохой, особенно в Казанской и Оренбургской губерниях, где из-за засухи погибло большинство посевов⁵⁶. Неделю спустя Гуннинг сообщал своему правительству, что «экспорт отсюда больших партий пшеницы в этом году и срыв из-за мятежа посевной в этих губерниях, которые являются житницей империи, вероятно, сильно скажется в будущем году»⁵⁷. После этого Екатерина в середине октября потребовала от Панина установить потолок цен для продаж хлеба в Поволжье. Сенат предложил приостановить экспорт зерна, но императрица не решилась пойти на это⁵⁸. Чтобы снизить потребление хлеба внутри страны, Императорский совет согласился с предложением Никиты Панина, чтобы армия Румянцева перезимовала в Польской Украине или приграничных с ней районах⁵⁹.

В этих условиях Екатерина предложила своего рода программу общественных работ: чиновники должны были нанимать местное население для строительства стен и рвов вокруг нуждающихся в этом городов⁶⁰. По этой же причине она распорядилась повысить в два раза размер платы за ямских лошадей и наем подвод крестьянам Казанской, Нижегородской и Оренбургской губерний⁶¹. Но ситуация все равно оставалась серьезной. Из Соликамска, севернее основного района восстания, архимандрит Симон, подводя итог, 20 декабря 1774 г. писал своему другу Ивану Ивановичу Памфилову, духовнику Екатерины, что в этих краях дух восстания вроде бы удалось обуздать и все вернулись к своим занятиям, но хлеб сильно вздорожал, из-за чего население стонет⁶².

22 июля генерал П.С. Потемкин сообщал Екатерине из Казани, что неделей ранее, после окончательной победы Михельсона над Пугачевым, было захвачено в плен свыше 10000 человек. Взяв с них присягу, он освободил большинство их от наказания и распустил по домам. Так как многие из них были из далеких заводов и деревень, он выдал каждому по пятнадцать копеек, чтобы они не воровали по дороге. Среди пленных имелось приблизительно семьсот солдат, но Пугачев вооружил где-то одну шестую часть, ибо, как объяснял Потемкин, большинство их не хотело сражаться. Их Потемкин распределил по другим командам. Освобождение пленников, отмечал он, дало положительный эффект, ибо люди увидели милосердие вместо грозящего им наказания⁶³. Тем временем, Секретная комиссия расследовала деяния только самых важных повстанцев. Она осудила изменника Минеева к наказанию шпицрутенами, от которого он умер, и присудила Белобородова к ста ударам кнутом в Казани, а затем к смерти в Москве. 5 сентября князь Волконский сообщил императрице о его публичной казни на глазах у огромной толпы зевак; «и тако повсюду слух скоро разнесется, и я надеюсь, всемилостивейшая государыня, что сей страх хороший в черни эффект сделает»⁶⁴.

Генералу Потемкину пришлось заниматься и сложнейшими административными проблемами. Он не только возглавлял Секретную комиссию, но и на время стал главнокомандующим всех войск под Казанью и по причине смертельной болезни фон Брандта исполнял обязанности казанского губернатора⁶⁵. В этом качестве он руководил операциями против отрядов повстанцев в Казанской губернии, войсками, охотившимися за Пугачевым на Левобережье Волги, и направлял людей подавлять волнения в других местах. В ответ на сообщения о беспорядках среди чувашей, восставших, когда Пугачев перешел Волгу вблизи Казани, генерал Потемкин приказал воеводе Свияжска наказать кнутом главных преступников и выпороть каждого десятого человека в восставших деревнях. Две недели спустя, чтобы облегчить работу Казанской секретной комиссии, он поручил этому же человеку допрашивать бунтовщиков в Козьмодемьянске. Одновременно, чтобы предупредить беспорядки, он приказал воеводе Симбирска объявить о подписании мира с турками⁶⁶.

Генерал Потемкин также посылал своих подчиненных руководить подавлением местных очагов восстания. 12 августа он отправил подполковника Белокопытова в Алатырь, где тот должен был выяснить у пленников, зачем они присоединились к Пугачеву, знали ли о манифестах Екатерины и почему поверили самозванцу. Белокопытов должен был также определить, присоединились ли они к бунтовщикам из-за того, что поверили в самозванца, или из-за «буйности и мошенничества, к которым большая часть толпы склонна». Однако Потемкин отметил, что необходимо отличать невежество и простоту от измены⁶⁷. Позже, в августе, он послал с аналогичной целью подполковника Неклюдева в Саранск. То, что он ехал туда осуществлять расправы, ясно видно из инструкции ему, в которой говорилось, что если помещики будут подавать жалобы на своих крепостных за их действия во время восстания, то эти жалобы следует удовлетворять⁶⁸.

Генерал Потемкин все время убеждал Екатерину назначить в Казань нового губернатора, проницательного и беспристрастного, поскольку большинство местного населения составляют инородцы и малейшая вспышка может привести к беспорядкам, что и произошло недавно⁶⁹. Поэтому 9 августа Сенат назначил казанским губернатором князя Платона Степановича Мещерского, сменившего умершего 3 августа фон Брандта.

Помимо проведения репрессий и решения административных проблем, генерал Потемкин продолжал курировать работу Казанской и Оренбургской секретных комиссий. На основе указаний Екатерины он реорганизовал процедуру расследования дел пленных бунтовщиков. Протоколы допросов пленников вели секретари и канцеляристы, но они должны были не просто фиксировать показания, а задавать вопросы, подвергать заключенных перекрестному допросу, выявляя сведения об их предыдущих связях и намерениях. После этого секретари предоставляли протоколы допросов членам комиссии, а те на основании их выносили приговор. Кроме того, велся журнал судебного разбирательства и готовились еженедельные отчеты для императрицы⁷⁰.

Допрашивая повстанцев, следователи должны были выяснить, зачем человек присоединился к восстанию, и в чем это выражалось, по чьему указанию и чего он добивался? Нужно было разобраться, почему люди, зная о смерти Петра III, принимали за него Пугачева, и выяснить, какие преступления они совершили в ходе восстания. Они должны были также попытаться раскрыть, какие связи бунтовщики имели, с какими городами и деревнями, куда планировал идти Пугачев и с какой целью. Нужно было выяснить, как Пугачеву удалось сбежать из казанской тюрьмы⁷¹. Ответы на эти вопросы интересовали Екатерину в силу того, что, как она признавалась генералу Потемкину, они позволяют понять состояние дел на местах и, что еще более важно, «что б заключении нужные о умоначертании и розных понятии простого народа в нынешнего времени с точности делать можно было⁷².

Огромное число пленных бунтовщиков, сочувствовавших им и их жертв сильно осложнили главную задачу генерала Потемкина: выяснить причины восстания. Более того, эти пленники содержались на обширной территории от Тобольска до Москвы, от Нижнего Новгорода до Царицына и вне ее. Продолжение военных действий против повстанцев также препятствовало расследованию, и генерал Потемкин опасался, что в результате развязанного Паниным террора отдельные важные пугачевцы могут быть казнены прежде, чем их допросят. 6 сентября в письме к генералу Панину он просил, чтобы каратели, прежде чем казнить бунтовщиков, допрашивали бы их об участии в восстании. Эти протоколы должны посылаться в Тайную экспедицию, а мятежники — подвергаться казни, однако все важные бунтовщики и особенно те, кто что-то знал о самом Пугачеве, непременно должны доставляться в Секретную комиссию⁷³.

Основания для опасений у генерала Потемкина были. Например, Алексей Дубровский, «секретарь» повстанческой «Военной коллегии» и автор ряда их манифестов, был схвачен после поражения Пугачева под Царицыным, но умер в Саратове, очевидно под пытками, и все свои тайны унес с собой в могилу. Кроме того, генерал Потемкин был недоволен вмешательством местных властей в работу следователей и просил императрицу запретить чиновникам это делать, «дабы тем тайну удобнее сохранить было возможно, а и невинных от истязания напрасного избавить»⁷⁴.

В начале августа генерал Потемкин отправил капитана Маврина из Оренбурга в Яицкий городок. В отличие от коменданта Яицка полковника Симонова, боявшегося казаков и наказывавшего всех подряд, Маврин создал своего рода суд для рассмотрения их проблем и сразу же стал разбираться с арестованными казаками. Некоторых он наказал, но большую часть простил. Маврин также пообещал как можно скорее освободить их товарищей, содержавшихся в Оренбурге и обеспечить хлебом нуждающихся. В ответ на это многие находившиеся в бегах казаки выразили свою покорность. Не случайно, что именно Маврину пугачевцы выдали своего вожака.

Постепенно Маврину удалось выяснить, что прежняя казачья администрация погрязла в злоупотреблениях и коррупции. Относясь к казакам доброжелательно, он пришел к выводу, что это вполне нормальные люди, поднявшиеся на восстание из-за действий своей администрации и обманутые своими лидерами. Находя полковника Симонова бестолковым, трусливым глупцом, Маврин пришел к выводу, что в основном благодаря ему бунт приобрел такой размах и рекомендовал его заменить⁷⁵. Для выявления причин восстания Маврину приходилось, в основном, опираться на устные источники, которые, как он сам признавал, были довольно ненадежными. Большинство документов погибло во время бунта и осады городка. Особое сожаление вызывало то, что оказались утраченными бухгалтерские отчеты, поскольку именно злоупотребления в этой сфере и были главной причиной выступления казаков. Многие участники и свидетели событий отсутствовали или погибли. Однако к 15 сентября, когда перед ним предстал Пугачев, у Маврина уже было достаточно информации, в том числе полученной Секретными комиссиями, чтобы подготовить предварительный отчет о причинах восстания.

Выводы, сделанные Мавриным, легли в основу рапорта генерала Потемкина Екатерине 15 сентября, в котором он заявил, что в возникновении бунта виновны не только казаки. Они не раз пытались сами уладить внутренние конфликты, но вмешательство правительства только усугубило ситуацию. Вместо того чтобы способствовать решению проблем на ранней стадии и восстановить порядок, неумелые действия правительства «злость надежд усугубляли». В итоге порядок, установленный на Яике после январских событий 1772 г., показался «казакам совершенным притеснением, так что кроме тех, кои были в заговоре с извергом рода человеческого Емелькою Пугачевым, прочие не мыслили разбирать о его состоянии, слепо шли к соединению с ним, льятяся приобретением выгод»⁷⁶.

Маврин и Потемкин пришли к выводу, что старообрядчество способствовало невежеству и суеверию местных жителей, которые и толкнули их в объятия Пугачева. Потемкин потребовал заковать яицких священников в кандалы и судить, а Казанскому архиепископу прислать вместо них новых, не раскольников⁷⁷.

Несмотря на доброжелательное отношение Маврина к яицким казакам, он, как представитель центральной власти, считал, что возврат к их прежним вольностям и привилегиям невозможен. Обсудив с генералом Потемкиным новое устройство Яицкого Войска, оба они пришли к выводу, что необходимо сохранить там присутствие регулярной армии. Для осуществления строгого контроля со стороны государства была проведена перепись яицких казаков. В узком смысле это означало конец их независимости, в широком — триумф политики централизации и интеграции в империю приграничных районов. Волжские казаки, многие из которых участвовали в бунте, были переселены на Кавказ. Через шесть месяцев была ликвидирована Запорожская Сечь на южной Украине, а запорожцы высланы на Кубань и Кавказ⁷⁸. Сполна нахлебавшись горя от существования этих автономных анклавов, правительство воспользовалось пугачевщиной, чтобы раз и навсегда покончить с потенциальными источниками бунта.

Примечания

1. Гуннинг — Суффольку, 27 июня 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706.

2. Journal historique et politique des principaux événements des différentes cours de l'Europe (Geneva). 1774. 10 March (Корнилович О.Е. Указ. соч. С. 166).

3. Wraxall N. Cursory Remarks Made in a Tour Through Some of the Northern Parts of Europe, particularly Copenhagen, Stockholm, and Petersburgh. London, 1775. P. 264.

4. Гуннинг — Суффольку, 29 июля 1774 г.: РИО. Т. XIX. С. 426—428.

5. Екатерина — Волконскому, 2, 13 августа 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 118—120.

6. Там же. С. 118—121. Копия письма казаков Григорию Орлову: Там же. С. 365—366.

7. Волконский — Екатерине (29 июля, 1, 3 августа 1774 г.), Екатерина — Волконскому, 28, 29, 30 июля 1774 г.: Там же. С. 112—116; Малинин Д.И. Отголоски пугачевщины в Калужском крае. С. 39—43; Голубцов С.А. Указ. соч. С. 18.

8. Екатерина — Волконскому, 2 августа 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 118.

9. «Генерал Панин не выедет из Москвы до тех пор, — сообщал Гуннинг, — пока не получит инструкций. Официальной причиной его задержки является недомогание, но я полагаю, что на самом деле это связано с пока еще сохраняющейся опасностью для города» (Гуннинг — Суффольку, 19 августа 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706).

10. П.И. Панин — Екатерине, август 1774 г.: РИО. Т. VI. С. 92.

11. П.И. Панин — Екатерине, 7 августа 1774 г.: Там же. С. 97.

12. Архив князя Воронцова / под. ред. П.И. Бартенева. М., Т. XXV. С. 432.

13. Пушкин А.С. Указ. соч. С. 69.

14. Ядринская воеводская канцелярия — в Военную коллегию, 21 сентября 1774 г.: РНБ. Отдел рукописей. F. IV. 790. Л. 19—20. См. также: Димитриев В.Д. История Чувашии XVIII века (до крестьянской войны 1773—1775 годов). Чебоксары, 1959. С. 419—420.

15. Кажется, это выражение принадлежит С.И. Тхоржевскому.

16. Показания архимандрита Александра в Казанской секретной комиссии, 23 августа 1774 г.: РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 84. Л. 13—15.

17. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 121.

18. Указ Пугачева жителям Саранска, 28 июля 1774 г.: Пугачевщина. Т. I. С. 56—57.

19. Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 162—166. Подпоручик Иванов — фон Брандту, 4 августа 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 489. Л. 55—56 об.

20. Тхоржевский С.И. Пугачевщина в помещичьей России. М., 1930. С. 68—69.

21. Беляев И. Пугачевский бунт в Краснослободском уезде Пензенской губернии. Пенза, 1879. С. 18.

22. О прокуроре Чемесове и пензенских уланах см. его воспоминания «Жизнь Ефима Петровича Чемесова, 1735—1801 гг., записки для памяти» (Русская старина. 1891. Т. LXXII, кн. 10. С. 1—10) и его рапорт от 13 августа и 4 сентября 1774 г. (Пугачевщина. Т. III. С. 65—66, 68—69). О действиях повстанцев под Симбирском и гибели полковника А.П. Рычкова см. «Записки П.И. Рычкова» (Русский архив. 1905. № 11. С. 335—336) и рапорт очевидца этого (Пугачевщина. Т. III. С. 62—63).

23. Тхоржевский С.И. Пугачевщина в помещичьей России. С. 77, 83, 87—89, 101.

24. Екатерина — П.И. Панину, 17 августа 1774 г.: РИО. Т. VI. С. 108.

25. Генералу П.С. Потемкину было известно о ситуации в Саратове, ибо он писал Екатерине, что из-за разногласий городских командиров Пугачев может войти в город до прибытия Муфеля и Меллина, а это приведет к пополнению отряда бунтовщиков за счет горожан. Он, конечно, не знал, что его опасения стали реальностью еще несколькими днями ранее (Потемкин — Екатерине, 11 августа 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 489. Л. 14).

26. Рысляев Л.Д. Пугачев в Саратове // Вестник Ленинградского университета. Серия истории, языка и лит-ры. 1962. № 8, вып. 2. С. 63—68.

27. Цыплетев — Екатерине, 25 августа 1774 г.: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги, относящиеся к последнему периоду мятежа и к поимке Пугачева // Записки Императорской академии наук. СПб., 1875. Т. XXV. Приложение 4. С. 33—36. Царицынская воеводская канцелярия — в Сенат, 27 августа 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 512, ч. 2. Л. 44.

28. Цыплетев — Екатерине, 26 августа 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 496. Л. 6—8 об.

29. Михельсон — П.И. Панину, 29 августа 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 307—310.

30. Екатерина — Вольтеру, 15 августа 1774 г.: Documents of Catherine the Great. P. 196; Екатерина — Волконскому, 29 августа 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 123.

31. Екатерина — Волконскому, 29 августа 1774 г.: Там же.

32. Гуннинг — Суффольку, 19 августа 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706; Гуннинг — Суффольку, 29 августа 1774 г.: РИО. Т. XIX. С. 433.

33. Екатерина — принцу Генриху, 22 августа 1774 г.: Brieiwechsel zwischen Heinrich Prinz von Preussen und Katharina II von Russland / ed. R. Krauel. Berlin, 1903. S. 135.

34. Суффольк — Гуннингу, 27 сентября 1774 г. (н. ст.): РИО. Т. XIX. С. 432.

35. Гуннинг — Суффольку, 22 августа 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706.

36. Daily Advertiser. 1774. August 2; September 10.

37. Ibid. September 24.

38. Virginia Gazette. 1774. November 24.

39. Петерсон — Румянцеву, 14 октября 1774 г.: П.А. Румянцев. Т. II. С. 775. О трудностях ратификации мирного договора см.: Anderson M.S. The Eastern Question, 1774—1923: A Study in International Relations. London, 1966. Ch. I и недавнюю прекрасную статью Алана Фишера (Fisher A.W. Sahin Girey, the Reformer Khan, and the Russian Annexation of the Crimea // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. New series. 1967. Bd. XV, no. 3. S. 341—364).

40. Г.А. Потемкин — П.И. Панину, 4 октября 1774 г.: Пугачевщина (из архива П.И. Панина). С. 39.

41. Екатерина — П.И. Панину, 3 октября 1774 г.: РИО. Т. VI. С. 154.

42. Гуннинг — Суффольку, 19 сентября 1774 г.: РИО. Т. XIX. С. 436.

43. Сочинения Державина. Т. V. С. 288—289.

44. П.И. Панин — Екатерине, 30 августа 1774 г.: РИО. Т. VI. С. 129.

45. Один из исследователей истории Краснослободского уезда в 1879 г. писал, что даже сегодня люди помнят, как тела казненных месяцами раскачивались на виселицах, наводя ужас на всех особенно по ночам и на рассвете: Беляев И. Указ. соч. С. 38.

46. Ступишин — в Казанскую секретную комиссию, 31 августа 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 311.

47. П.И. Панин — Екатерине, 25 августа 1774 г.: РИО. Т. VI. С. 117.

48. Екатерина — П.И. Панину, 2 сентября 1774 г.: Там же. С. 120.

49. П.И. Панин — Екатерине, 10 августа 1774 г.: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: переписка императрицы Екатерины II с графом П.И. Паниным // Записки императорской академии наук. СПб., 1863. Т. III. Приложение 4. С. 32; Екатерина — П.И. Панину, 14 августа 1774 г.: РИО. Т. VI. С. 103.

50. Екатерина — Святейшему Синоду, 18 августа 1774 г.: РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 84. Л. 3.

51. Предложение П.И. Панина, 5 октября 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 321.

52. Там же. Доклад П.И. Панина, 4 ноября 1774 г.: Там же. С. 325—326.

53. П.И. Панин — Н.И. Панину, 27 октября 1774 г.: Пугачевщина (из архива П.И. Панина). С. 29.

54. Ранее, ссылаясь на эпидемию среди лошадей, Гуннинг прокомментировал: «Падеж лошадей по-прежнему велик. Поэтому, а также из-за небывалой засухи, которая уничтожила посевы во многих местах империи, простой народ, скорее всего, сильно пострадает» (Гуннинг — Суффольку, 1 июля 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706).

55. П.И. Панин — Екатерине, 25 августа 1774 г.: РИО. Т. VI. С. 118—119.

56. Показание сенатского курьера Г. Максимова, 2 сентября 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 460.

57. Гуннинг — Суффольку, 9 сентября 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706.

58. Екатерина — губернатору фон Брандту, 26 октября 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. III. С. 233.

59. АГС. Т. I, ч. 2. Стб. 712.

60. Екатерина — губернатору Мещерскому, 30 ноября 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 332—333.

61. Екатерина — в Сенат, 30 декабря 1774 г.: РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 710.

62. Архимандрит Симон — И.И. Памфилову, 20 декабря 1774 г.: РНБ. Отдел рукописей. Ф. 559. Т. I. Л. 179 об — 180.

63. П.С. Потемкин — Екатерине, 22, 26 июля 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 489. Л. 40—41, 46.

64. Волконский — Екатерине, 6 сентября 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 126.

65. Чтобы поощрить своего представителя, Екатерина приказала выплатить ему 24 векселя, «о чем прошу более не слово не упомянуть, — писала она П.С. Потемкину, — а впред быть воздержнее, дабы качествы твои, столь полезные для службы и для меня, ничем не затмились (Екатерина — П.С. Потемкину, 23 июля 1774 г.: Екатерина и пугачевщина // Русская старина. 1875. Т. XIII, № 5. С. 118).

66. П.С. Потемкин — свияжскому воеводе подполковнику Чирикову (28 июля, 11 августа 1774 г.), П.С. Потемкин — губернатору Ступишину (28 июля 1774 г.), П.С. Потемкин — воеводе Симбирска Рычкову, 11 августа 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 489. Л. 230 об — 232 об.

67. П.С. Потемкин — подполковнику Белокопытову, 12 августа 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 507, ч. 2. Л. 136—136 об.

68. П.С. Потемкин — подполковнику Неклюдову, август 1774 г.: РГБ. Отдел рукописей. Ф. 222. Т. VII. Л. 196 об.

69. П.С. Потемкин — Екатерине, не позднее 3 августа 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 489. Л. 48.

70. П.С. Потемкин — в Казанскую секретную комиссию, 10, 24 июля 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 507, ч. 2. Л. 59, 89.

71. П.С. Потемкин — в Казанскую секретную комиссию, 24 июля 1774 г.: Там же. Л. 89—89 об.

72. Екатерина — П.С. Потемкин, 26 августа 1774 г.: Екатерина и пугачевщина. С. 122.

73. П.С. Потемкин — П.И. Панину, 6 сентября 1774 г.: РГБ. Отдел рукописей. Ф. 222. Т. VII. Л. 211—211 об.

74. П.С. Потемкин — Екатерине, 10 ноября 1774 г.: Пугачевщина. Т. III. С. 326—327.

75. Переписка Маврина с П.С. Потемкиным и А.М. Луниным в августе—сентябре 1774 г. хранится в РГБ (Ф. 222. Т. IX/1. Л. 2—50).

76. Рапорт П.С. Потемкина Екатерине, 15 сентября 1774 г.: Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги, относящиеся к последнему периоду мятежа и к поимке Пугачева. С. 77—97.

77. П.С. Потемкин — Екатерине, 17 сентября 1774 г.: Грот Я.К. П.С. Потемкин во время пугачевщины. С. 408—409.

78. О ликвидации Запорожской Сечи и создании пророссийских казачьих образований см.: Голобуцкий В.А. Черноморское казачество. Киев, 1956. Гл. II и passim.