X. Истинное торжество дворян

Сразу после доставки 15 сентября 1774 г. в Яицк Пугачев был допрошен капитаном Мавриным. На следующий день этот допрос был продолжен с участием соратников самозванца и тщательно протоколировался. В качестве меры психологического воздействия Пугачева оба дня показывали местному населению. Стоя перед собравшимися яицкими казаками, самозваный царь признался, что на самом деле он неграмотный донской казак, который «виноват пред Богом и пред ея императорским величеством». Это, отмечал Маврин, произвело большое впечатление на казаков, многие из которых все еще верили самозванцу. Они кричали, что Пугачев заставлял их проливать кровь, он в ответ выкрикнул, что они сами виноваты, после чего Маврин прервал этот спор. 17 сентября генерал Суворов заключил Пугачева в деревянную клетку и под крепкой охраной отвез его в Симбирск¹.

1 октября в Симбирске генерал граф Петр Панин — персонифицированное воплощение дворянской мести — наконец-то воочию увидел мужицкого царя. Надменный дворянин несколько раз ударил его по лицу и заставил «адского изверга» пасть на колени перед народом и покаяться в своих злодеяниях². На протяжении следующих пяти дней генерал Потемкин допрашивал самозванца, часто прибегая к перекрестному допросу. После этого, соблюдая особые меры предосторожности, сквозь расставленные через каждые сорок миль по дороге из Симбирска через Муром в Москву отряды войск, Пугачев был доставлен в древнюю столицу для генерального следствия и вынесения наказания. Именно в Москве, в столице провинциального дворянства, которое особенно пострадало от его действий, он должен был выслушать свой приговор. Несмотря на усилия генерал-губернатора Волконского незаметно ночью этапировать Пугачева в его тюремную камеру, расположенную в Кремле, 4 ноября вечером самозванца встречали множество карет и зевак³.

Князь Волконский, которому Екатерина поручила возглавить в Москве следствие над Пугачевым, той же ночью начал его допрос. На помощь ему императрица прислала печально известного кнутобойца Тайной экспедиции, секретаря Сената Степана Ивановича Шешковского, который, как она заметила генералу Потемкину, «особливой дар имеет с простыми людьми, и всегда весьма удачно разбирал и до точности, давадил труднейшия разбирательства»⁴. Он и Волконский почти всю неделю непрерывно допрашивали самозванца. Тем временем в Казани генерал Потемкин завершил работу обеих Секретных комиссий и отправил в Москву для генерального следствия двадцать пять ближайших соратников Пугачева. Сам он в середине ноября отбыл вслед за ними. Таким образом, во второй половине ноября следователями были предприняты последние усилия, чтобы получить ответ на все волнующие их вопросы. Они допросили других бунтовщиков и организовали их очные ставки с Пугачевым. Были также проведены дополнительные допросы самого самозванца. К 5 декабря, завершив свою работу, Волконский и Потемкин составили итоговый отчет, и последний лично вручил его Екатерине.

Все время, пока шло восстание, императрица пыталась с помощью Секретной комиссии определить сущность, движущие силы и причины народной бури, обрушившейся на ее престол. Поскольку Пугачев был теперь в ее руках, она поручила генерал-губернатору Волконскому и секретарю Шешковскому «узнать все кроющиеся плутни, от кого родились и кем производимы и вымышлены были, дабы тем наипаче узнать нужное к утверждению впредь народной тишины и безопасности, в чем да поможет нам Бог⁵». Из столицы империи Екатерина руководила ходом следствия. Она внимательно читала протоколы допросов, показания свидетелей, требовала дополнительных уточнений. Она хотела знать всю правду.

Знакомясь с этими документами, Екатерина постепенно убеждалась, что чей-то заговор здесь не причем. А ведь раньше ее озабоченность разделяли все. «Я все еще подозреваю и причины имею подозревать, не французы ли этой шутки причина, — писал граф Алексей Орлов Г.А. Потемкину. — Я, в бытность мою в Петербурге [предыдущей весной], осмелился докладывать; но мне не верили». Но позже, в связи с появлением осенью 1774 г. в Италии самозванки «княжны Таракановой», называвшей себя дочерью императрицы Елизаветы Петровны и утверждавшей, что она связана с Пугачевым, Екатерина вновь стала подозревать в организации бунта внешние силы⁶.

Иногда стремление Екатерины узнать истину доходило до смешного. В сентябре 1774 г. она получила депешу русского посланника в Париже князя Ивана Барятинского, в котором он пересказывал то, что узнал от одного французского священника. Прогуливаясь однажды в саду, он случайно заговорил с неким человеком. Узнав, что священник знал русских, незнакомец, назвавшийся Ламером, рассказал, что долгое время жил в России в качестве старосты поселения иностранных колонистов Каминская слобода. По его словам, он не только видел Пугачева, но и был лично знаком с ним по Саратову. Таинственный человек утверждал, что Пугачев имел коварные планы задолго до турецкой войны и действовал вместе с польскими конфедератами. В 1772 г., по словам незнакомца, Пугачев попросил французского колониста по имени Кара отвезти его письма к герцогу Д'Эгильону. Кара отправился в Голландию и написал герцогу. Посетив польских конфедератов, он в том же году объявился в Париже, но герцог не нуждался в чьей-нибудь помощи. Тогда Кара уехал в Италию, намереваясь посетить Константинополь. Кара вез, сказал Ламер, деньги Пугачеву от польских конфедератов, и дал ему как другу копию петиции от Пугачева.

Священник заинтересовался этой бумагой и попросил ее показать. Ламер отказался это сделать, но пообещал ему ее прочитать. На следующий день он так и поступил. В документе говорилось, что все иностранные колонисты юго-восточной России очень недовольны своим положением и готовы к бунту, пока идет война с турками, а в этой местности их войско может составить до 60000 человек. Так как у жителей были сомнения в смерти Петра III, это могло стать поводом к мятежу. Пугачев, по словам священника, просил Францию прислать ему войска через Грузию и в случае поражения предоставить ему убежище⁷.

Учитывая, что Екатерина подозревала французов, турок, польских конфедератов и Пугачева в едином большом заговоре, эта история как нельзя лучше подтверждала ее версию об иностранных корнях восстания. Но в данном случае этот рассказ был слишком гладко составлен. Пересылая депешу Барятинского князю Волконскому, Екатерина писала ему 10 октября: «Я почитаю сие за сущее авантюрьерское вранье, сложенное как словами, так и на письме единственно для того, чтоб от кого-нибудь выманить денег. Однако как ничего не должно пропустить мимо ушей что до сей материи касаться может, то сие посылаю к Вам, дабы оно сообщено было к прочим делам, до сей материи касающимся»⁸. К письму была приписка: «Отдать Шешковскому».

В ходе расследования этого факта было установлено, что Пьер Ламер и Кара действительно жили в Каминской слободе, но первый исчез оттуда в феврале 1771 г., а последнего найти так и не удалось⁹. Хотя этот эпизод не имел никакого продолжения, он демонстрирует желание Екатерины узнать, кто стоял за пугачевцами.

На всех допросах у Пугачева пытались выяснить, участвовали ли в восстании какие-то иные силы, но самозванец категорически это отрицал. «Да и на что де мне? — хвастался он. — Я и так столько людей имел, сколько для меня потребно, только люд нерегулярной». Но Маврин был убежден, что Пугачев так и не рассказал о всех своих «злодействах»¹⁰. В Симбирске следователи применили к Пугачеву «малое наказание», когда выяснилось, что данные им показания противоречили тому, что они уже знали; однако, кроме посылок писем калмыкам и киргизам, он не контактировал ни с какими внешними силами. Поэтому следователи записали: «Более ж сего ни с какою державою никаких переписок не имел, и помощи ему обещано не было; да и не ведает он: как можно было с ними иметь переписки»¹¹. Результаты этого допроса позволили генералу Потемкину 8 октября уверить Екатерину, что «показание самозванца очищает сумнение, чтоб другие державы были ему вспомогательны, разсматривая невежество его, верить сему показанию можно»¹². В то же самое время посол Гуннинг сообщил своему правительству:

Мятежник, подобно многим своим соотечественникам, настолько жалок в своем несчастье, насколько самонадеянным и высокомерным выглядел в период своего процветания. Он полностью признал мерзость своего преступления, но все еще отрицает, что у него были какие-то еще сообщники, кроме находившихся с ним. Главному следователю поручено по возможности выяснить, действительно ли он получал поддержку кого-то в империи или за ее пределами. Но результат этого расследования, безусловно, будет засекречен¹³.

Но если сделанные Пугачевым в Яицком городке и Симбирске признания по большей части успокоили подозрения Екатерины насчет козней иностранцев, то отдельные вопросы продолжали ее волновать. Она приказала князю Волконскому спросить у Пугачева, откуда он взял голштинское знамя, которое войска Михельсона захватили у бунтовщиков под Царицыным. Она также хотела знать, чеканил ли Пугачев свою монету, образец которой она приложила к своему письму, кто был автором его портрета и какими медалями он награждал своих сообщников¹⁴.

На эти вопросы самозванец отвечал, что его отряды захватили много знамен в крепостях и голштинское знамя ему никто специально не давал; позже он вспомнил, что оно было найдено атаманом Перфильевым в Дубовке. Кто был автором его портрета, он не знал, утверждал, что монет никогда не чеканил, а захваченные им в Алатыре серебряных дел мастера изготовили его медали из старых с портретом Петра I. Всего он наградил ими не более двадцати своих сообщников.

Он также сказал, что у него была серебряная печать для указов, но не мог вспомнить, кто ее сделал¹⁵.

Очевидно, эти ответы удовлетворили императрицу¹⁶. Сэр Роберт Гуннинг 9 декабря также сообщал, что «все, что мне стало известно из следствия по Пугачеву, позволяет считать, что ни одна иностранная держава в это восстание не вмешивалась»¹⁷.

Хотя теперь Екатерина убедилась, что ее зарубежные недруги здесь не причем, она по-прежнему продолжала верить, что без чьего-то заговора тут не обошлось. Более всего она подозревала в этом раскольников. Она полагала, что благодаря им восстание отличалось таким фанатизмом и верой в Пугачева. Поскольку ей было известно, что самозванец не раз обращался к староверам в своих манифестах, она считала, что он сам принадлежит к раскольникам. Это подтверждалось рядом фактов. Значительная роль староверов в восстании отмечалась в рапорте Оренбургской секретной комиссии 21 мая и выводах капитана Маврина. В конце июля генерал Потемкин сообщил, что ему в руки попали свидетельства о контактах Пугачева с московскими старообрядцами. Екатерина поручила выяснить это князю Волконскому, но подтверждений этого обнаружить не удалось¹⁸. Однако капитан Маврин и генерал Потемкин продолжали считать, что раскол играл важную роль в восстании. По их мнению, именно раскольники посоветовали Пугачеву назваться Петром III и, возможно, помогли ему сбежать из казанской тюрьмы.

Поэтому следователи пытались выявить связи раскольников с самозванцем. Они полагали, что два бриллианта, найденные у Пугачева, подарены ему староверами; в связи с этим несколько несчастных старообрядцев были арестованы в Саратове и отправлены в Москву¹⁹. Но на допросе, даже под пытками, Пугачев категорически отрицал какие-либо связи с раскольниками или получение от них денег. Он также утверждал, что родился и жил в православной вере²⁰. Следователи опросили множество свидетелей и провели несколько очных ставок самозванца с раскольниками, подозревая их в давних контактах с ним — все оказалось напрасным. Прямых связей самозванца со староверами обнаружить не удалось²¹.

Не добившись подтверждения своим подозрениям и здесь, Екатерина тем не менее хотела знать, кто предложил Пугачеву стать самозванцем или он сам пришел к этой мысли, когда и кому первому признался, что он «государь». 16 декабря князь Волконский ответил на эти ее вопросы. Пугачев, сообщал он, решил стать самозванцем после посещения Яика. Там он увидел, что казаки готовы к бунту и там же назвался царем²².

За несколько дней до того, как Екатерина получила эти сведения, генерал П.С. Потемкин лично представил ей итоговое заключение по результатам следствия, которое он и генерал-губернатор Волконский закончили 5 декабря. Названный «Записка краткая о злодее Пугачеве», этот рапорт был расширенным вариантом документа, который Оренбургская секретная комиссия и капитан Маврин начали составлять более шести месяцев назад. В нем содержались ответы на вопросы, которые до этого оставались загадкой. Так, следователи пришли к выводу, что Пугачев уничтожал дворян не по своей воле, а по причине ярости бунтовщиков и жалоб крепостных на своих господ. По мнению следствия, это делалось, чтобы не дать дворянам запугать своих крепостных и тем самым помешать бунтовщикам. Аналогично, дабы привлечь на свою сторону крестьян и казаков, повстанцы распространяли свои подстрекательские манифесты, соблазняя чернь заманчивыми обещаниями. Как отмечали следователи, Пугачев не раскаялся в своих поступках и заслуживает самого сурового наказания²³.

Что касается отношений самозванца с яицкими казаками, то итоговое заключение полностью совпадало с более ранними выводами Маврина и объявляло, что Пугачев в своих преступлениях опирался только на казаков²⁴. Без них он никогда, возможно, не смог бы совершить столько зла, ибо они уже давно ненавидели российскую власть. Следователи с уверенностью утверждали, что казакам было известно все о злодеяниях Пугачева, они одобряли их, поскольку если бы их авантюра не удалась, планировали все свалить на него. Как показали дальнейшие события, когда они решили избавиться от самозванца, это не составило для них никакого труда. Следовательно, Пугачев был пешкой в их руках. Наконец, в рапорте отмечалось, что яицкие казаки были староверами и пользовались этим, чтобы привлечь невежественный народ, поскольку уничтожение дворян не считалось у них грехом²⁵.

В сопроводительном письме к этому рапорту Волконский и Потемкин указали, что восстание начал ни Пугачев, ни кто-то иной. Оно стало следствием конфликта в Яицком войске, которым воспользовался самозванец. «А притом, всемилостивейшая государыня, осмеливаемся донести... — отмечали в итоге следователи, — другаго ничего не открылось, как то, что во всем его злодействе первое начало свое взяло в Яицком войске. Притчина ж тому та, что оное было разделено на две части, то-есть, как они называют, одна послушная, а другая непослушная стороны. А как непослушных казаков в сем войске весьма превосходило послушных, то и не оставалось сему злодею все свои злодействы привести к такому богоненавистному концу затруднения. В протчем, всемилостивейшая государыня, можем всеподданнейше представить, что естьли б не попал сей злодей на помянутых, живущих в росстройке бунтующих душ яицких казаков, тоб никоим образом сей злодей такого своего зла ни в каком империи вашего императорскаго величества месте по подлым своим выдумкам произвести не мог»²⁶. Слабое, это, однако, утешение!

Будучи оптимисткой, Екатерина с нетерпением ждала завершения следствия, чтобы преодолеть последствия восстания и навсегда забыть о нем²⁷. 25 ноября, поздравляя императрицу от имени своего короля в связи с подавлением мятежа, сэр Роберт Гуннинг уже знал, что она позволила Сенату вынести приговор Пугачеву на его усмотрение, «и таким образом отнимает всякую надежду на милосердие, которое, как она сама высказала мне, разговаривая об этом предмете, в настоящую минуту было бы неуместно»²⁸. Чтобы предотвратить всякие слухи, Екатерина подготовила проект соответствующего манифеста, взяв за основу его свое обращение к народу по делу Мировича десятью годами раньше. Как обычно, она предварительно ознакомила с ним своего фаворита Потемкина²⁹.

18 декабря генерал П.С. Потемкин зачитал проект этого обращения в Императорском совете. Его члены, однако, сделали в нем ряд поправок и предложили кое-что изменить. Они просили исключить параграф, осуждавший действия местных чиновников во время восстания, ибо тем самым ставился бы под вопрос сам существующий в империи порядок. В случае сохранения этого пункта нужно было конкретно назвать виновных и наказать или простить их. Однако в итоге эта поправка была отклонена и оставлен вариант императрицы. Совет также предложил исключить из основного текста документа описание жизни и преступлений Пугачева как недостойное упоминания, и отдельно приложить его к манифесту или к приговору Сената. Наконец, было решено так изложить концовку манифеста, чтобы ни у кого не оставалось сомнения, что право вынесения окончательного решения по этому делу и его исполнения принадлежит исключительно Сенату³⁰. Императрица согласилась с этими поправками и 20 декабря 1774 г. подписала манифест.

Составленный в характерном для Екатерины вычурном стиле, он во многом перекликался с ее манифестом от 29 ноября прошлого года. Она напомнила, что приняла власть «промыслом Божьим», чтобы «доставить в империи нашей живущим всякого состояния людям мирное и безмятежное житье». Она с гордостью сообщила о недавней, без посредников, победе над турками. Но вместо того, чтобы пользоваться плодами мирной жизни, появились Пугачев и его сообщники, которые «целый год производили лютейшие варварства... истребляя церкви божии, грады и селения... и поражая... мучениями и убивством священнослужителей и состояния вышнего и нижнего обоего пола людей, даже и до невинных младенцев. Чиня преступления всякого рода, сами они не упомнят числа содеянного зла». Екатерина объявила, что Сенат, вместе со Священным синодом и персонами первых трех классов дворянства в Москве объявят приговор Пугачеву и его сообщникам для «безопасности личные человеческого рода и имущества».

Несколько дней спустя было опубликовано «Описание происхождения дел и сокрушения злодея, бунтовщика и самозванца Емельки Пугачева». После краткого перечисления преступлений самозванца оно сообщало, что Пугачев и его главные сообщники доставлены в Москву, «где и примут должную месть»³¹.

23 декабря, получив ряд указаний от Екатерины, генерал-прокурор князь Вяземский выехал в Москву контролировать следствие и наказание Пугачева и его соратников. Императрица хотела закончить это дело побыстрее и без лишней крови. Она тайно приказала князю Вяземскому «при экзекуциях чтоб никакого мучительства отнюдь не было и чтоб не более трех или четырех человек»³². А князю Волконскому императрица 1 января 1775 г. писала: «Пожалуй, помогайте всем внушить умеренность как в числе, так и в казни преступников. Противное человеколюбию моему прискорбно будет. Не должно быть лихим для того, что с варварами дело имеем»³³.

Князь Вяземский прибыл в Москву рождественским вечером и сразу потребовал у князя Волконского отчета. На следующий день он осмотрел здание Сената, но найдя его неподходящим, согласно указаниям Екатерины определил для проведения суда семь палат Кремлевского дворца. Вернувшись в тот же день из столицы по просьбе Вяземского, генерал П.С. Потемкин приступил к написанию проекта приговора. 27 и 28 декабря он, Вяземский и сенатор И.И. Козлов работали над этим документом, а вице-президент Юстиц-коллегии Колошин подготовил для них выписки из соответствующих законов. Тем временем князь Вяземский попросил узнать, какого наказания для Пугачева желает общественность. Каким же было его удивление, когда ему сообщили, что большинство влиятельных дворян требуют самым жестоким образом наказать как можно больше виновных. Особенно этого хотел граф Петр Панин. Генерал-прокурор стал опасаться, что в этих условиях ему будет трудно исполнить предписания Екатерины³⁴.

Сенат собрался на свое заседание в Москве 29 декабря в половине десятого утра. Вяземский зачитал манифест Екатерины от 20 декабря и описание преступлений Пугачева. Он приказал опубликовать их в старой столице в тот же день и разослать во все правительственные учреждения, как городские, так и провинциальные. Затем он сообщил сенаторам пожелания императрицы относительно суда и приговора. Было решено рассмотреть дела только семнадцати повстанцев, а суд начать завтра³⁵.

Утром 30 декабря сенаторы, члены Синода и приглашенные сановники собрались в Кремле. Граф Петр Панин, сославшись на болезнь, на этом заседании не присутствовал³⁶. В десять часов князь Вяземский вновь зачитал манифест и перечень злодеяний Пугачева. Затем он попросил участников хранить всю информацию о процессе в тайне. После этого был заслушан рапорт о расследовании дела Пугачева и его сообщников. Завершив в 13.00 чтение, Вяземский предложил допросить Пугачева на следующий день. Чтобы не возбуждать народ, он поручил доставить самозванца в Кремль на рассвете и вернуть в камеру только ночью. Поскольку подсудимых было много, было решено послать к ним в камеры трех членов суда и допросить их там. Сенаторам Козлову и Волкову, а также генералу Потемкину было поручено подготовить текст приговора. Договорившись собраться в среду в 9.00 часов, накануне Нового года, судьи после обеда разошлись³⁷.

В 10 часов утра следующего дня суд собрался вновь. Граф Панин опять отсутствовал. Председательствующий князь Вяземский зачитал отчет о предыдущем заседании. Трое членов суда, отправленные допрашивать бунтовщиков в их камеры, сообщили, что тем нечего было сказать что-то дополнительно к своим прежним показаниям. Тогда Вяземский предложил допросить Пугачева. Генерал П.С. Потемкин отправился за самозванцем и через пятнадцать минут привел с собой Пугачева, который выглядел сильно измученным³⁸. Войдя в зал, Пугачев пал на колени и стал каяться в своих прегрешениях, говоря, что он не может ничего добавить к сказанному ранее: «Каюсь богу, всемилостивейшей государыне и всему роду христианскому». Это было записано в журнале, и несчастный мужицкий царь был уведен обратно в камеру. Затем князь Вяземский прочитал извлечения из соответствующих законов, включая библейские цитаты и рапорт о преступлениях бунтовщиков, подготовленный генералом Потемкиным³⁹.

Теперь предстояло определить наказание. К удовлетворению Вяземского, судьи согласились, что Пугачева следует четвертовать. Но когда перешли к обсуждению Перфильева и осудили его к тому же, несколько судей внезапно запротестовали. Многие, говорили они, полагают, что казнь Белобородова тремя месяцами ранее была слишком мягкой. «Потому хотели Пугачева живого колесовать, — писал Вяземский Екатерине, — дабы тем отличить его от протчих». Могло произойти то, чего он так боялся. Однако генерал-прокурору удалось убедить суд оставить приговор Пугачеву без изменений, пообещав, что части его тела будут выставлены на показ в разных частях города и затем сожжены. Хотя судьи хотели, чтобы Чика, как и Перфильев, был четвертован, они согласились казнить его в Уфе. Казаки Шигаев, Падуров и Торнов приговаривались к повешению в Москве. Судьи хотели повесить еще несколько бунтовщиков, но «по немалом объяснении» согласились ограничиться для них телесными наказаниями. Заседание завершилось около тринадцати часов. Вяземский пообещал Екатерине исполнить ее пожелания⁴⁰.

Сделать это было непросто. Зрелище заживо четвертованного человека вряд ли «человеколюбивейшему вашего величества серцу принесть может соболезнование о человечестве», — отмечал Вяземский. Послав приговор на подпись Екатерине, он начал готовиться к его исполнению. К 7 января 1775 г., после консультаций с генерал-губернатором Волконским, сенатором Волковым и полицмейстером Архаровым, генерал-прокурор решил эту проблему. В приговоре, писал он 6 январе Екатерине, о четвертовании не было сказано четко, поэтому он приказал Архарову сначала отрубить самозванцу голову и только потом конечности. Если кто-то будет спрашивать, почему так получилось, Архаров должен был отвечать, что в приговоре об этом прямо не говорилось, прецедентов не было и поэтому такая ошибка вполне простительна⁴¹. Хотя это вряд ли означало триумф гуманных соображений Екатерины, оно было лучшим из того, что мог придумать тогда Вяземский⁴².

9 января Вяземский послал сенатора Волкова сообщить императрице, что его миссия завершена. Тем же утром он встретился с несколькими членами судебного заседания, чтобы договориться о последних деталях. Они одобрили все и приняли решение свершить казнь на следующей день в 11 часов дня на так называемом «Болоте» — площади на берегу Москвы-реки около Кремля. Пугачев был так слаб, что они боялись, что он не переживет, если услышит свой приговор. В тот же день осужденные покаялись перед священниками, за исключением отказавшегося это делать Перфильева⁴³.

В субботу утром, 10 января 1775 г., на Болотной площади собралась огромная толпа. Мужчины, женщины и дети всех возрастов и сословий, несмотря на жестокий мороз, пришли посмотреть на казнь Пугачева. Дворянин Андрей Болотов, отмечая, что Пугачев наиболее против них восставал, назвал это зрелище «истинным торжеством дворян над сим общим их врагом и злодеем». Руководил казнью обер-полицмейстер Архаров.

Огромный высокий эшафот окружали три виселицы для преступников меньшего ранга. Часов в одиннадцать длинная процессия конного конвоя доставила осужденного на казнь. Его медленно привезли к эшафоту на специально сделанных больших санях. Пугачева и Перфильева ввели на эшафот, окруженный солдатами с примкнутыми штыками. Троих осужденных, приговоренных к повешению, подвели к виселицам и надели им на шеи петли⁴⁴.

До зачитывания приговора обер-полицмейстер Архаров громко спросил у самозванца: «Ты ли донской казак Емелька Пугачев?» — Он столь же громко ответствовал: «Так, государь, я донской казак, Зимовейской станицы, Емелька Пугачев». Потом он, глядя на собор, часто крестился. По прочтении приговора духовник сказал им несколько слов, благословил их и пошел с эшафота. Пугачев кланялся во все стороны, просил у людей прощения⁴⁵. Андрей Болотов вспоминал:

Со всем тем произошло при казни его нечто странное и неожидаемое, и вместо того, чтоб, в силу сентенции, наперед его четвертовать и отрубить ему руки и ноги, палач вдруг отрубил ему прежде всего голову, и Богу уже известно, каким образом это сделалось: не то палач был к тому от злодеев подкуплен, чтоб он не дал ему долго мучиться, не то произошло от действительной ошибки и смятения палача, никогда еще в жизнь свою смертной казни не производившего; но как бы то ни было, но мы услышали только, что стоявший там подле самого его какой-то чиновник вдруг на палача с сердцем закричал:

— Ах, сукин сын! Что ты это сделал? — И потом: — скорее — руки и ноги.

В самый тот момент пошла стукотня и на прочих плахах, и вмиг после того очутилась голова г. Пугачева, взоткнутая на железную спицу на верху столба, а отрубленные его члены и кровавый труп, лежащий на колесе. А в самую ту ж минуту столкнуты были с лестниц и все висельники, так что мы, оглянувшись, увидели их всех висящими и лестницы отнятые прочь. Превеликий гул от аханья и многого восклицания раздался тогда по всему несчетному множеству народа, смотревшего на сие редкое и необыкновенное зрелище.

Сим образом совершилась сия казнь и кончилось сие кровавое и странное позорище⁴⁶.

Помимо казненных сейчас (Перфильев был обезглавлен вместе с Пугачевым) и Чики, отправленного на казнь в Уфу, восемь других пугачевцев были биты кнутом, заклеймены, им вырвали ноздри и сослали на каторгу. Десять яицких казаков были также биты кнутом с вырыванием затем ноздрей и сосланы в отдаленные места; еще троих наказали кнутом и одного розгами; Швановича — гренадера, написавшего по-немецки письмо Пугачева, лишили дворянства, сломали над ним шпагу и сослали в Сибирь. Обе жены Пугачева и три его ребенка были навечно сосланы в отдаленные крепости. Одиннадцать других повстанцев, в том числе несколько раскольников, подозревавшихся в контактах с бунтовщиками, были освобождены от наказания. Наконец, девятерых казаков, выдавших Пугачева властям, простили, но без права проживания на Яике; их поселили в Прибалтике и на Севере⁴⁷. Такова была судьба главных подстрекателей и главных героев этого восстания.

Оно коснулось намного большего числа людей, чем Пугачев и несколько его близких соратников. Как и во всякой войне, в этом мятеже участвовало нескольких тысяч человек. Из — за большой площади распространения, отдельных волнений далеко от него, значительном числе правительственных учреждений, занимавшихся его подавлением, общее число людей, в той или иной мере участвовавших в беспорядках, определить практически невозможно. Имеющиеся данные позволяют оценить лишь масштаб этого явления. Согласно трем недатированным таблицам, которые, очевидно, были подготовлены для генерал-прокурора Вяземского двумя Секретными комиссиями и Тайной экспедицией, Казанская секретная комиссия расследовала дела 9162, Оренбургская секретная комиссия — 2442, а сама Тайная экспедиция — 832 пленных повстанцев⁴⁸. Даже если последняя цифра включает многих пленников, прибывших из указанных комиссий, и, следовательно, учитывает их дважды, этими показателями количество участников не исчерпывается. Оренбургская комиссия, например, 25 июля 1774 г. сообщала генералу Потемкину, что у нее содержится 2584 пленных, из которых 546 позднее умерли, а еще 999 человек, принадлежащих ей, размещены в других местах⁴⁹.

В то время как Секретные комиссии руководили подавлением и расследованием восстания в целом, местные и провинциальные власти часто также играли большую роль в этом. В начале августа 1774 г. Оренбургская секретная комиссия освободила из-под стражи 259 человек в Самаре⁵⁰. Аналогичные партии заключенных имелись во многих других городах и местностях, поэтому общее число лиц, привлеченных к уголовной ответственности, вероятно, превысило 20000 человек⁵¹. Сюда не включены жертвы карательных экспедиций генерала Панина, который с 3 августа до 10 октября 1774 г. разбил 63 отряда повстанцев, убив 10000 и взяв в плен 9000 человек. Военные потери правительственных сил были намного меньше: приблизительно 600 убитых и 1000 раненых. По неполным данным, восставшие убили 1572 дворянина, их жен и детей, 237 священников и 1037 офицеров, чиновников и др. — в общей сложности, 2846 человек⁵². Таким образом, в ходе восстания погибло приблизительно 22000 человек — в основном, повстанцев — и было ранено столько же⁵³. В связи со столь массовым участием людей в волнениях правительству пришлось вскоре задуматься о характере и значении этого события.

Репрессивная политика властей на разных этапах восстания была различной и после его окончания обрела новые формы. Она дифференцировано подходила и по отношению к отдельным группам населения. В январе—апреле 1774 г. правительство использовало массовый террор. В условиях военных побед повстанцев, быстрого распространения восстания, нерешительности и предательства местных властей и гарнизонов генерал Бибиков требовал самых жестоких мер для восстановления порядка. Поражения Пугачева под Оренбургом, Уфой, Екатеринбургом и Челябинском позволили ослабить репрессии. Правительство перешло от расправ над восставшим населением к его умиротворению. Суровые наказания продолжались, но большинство пленных повстанцев после краткого пребывания под стражей было освобождено. Власти разъясняли бывшим бунтовщикам, что Пугачев — самозванец, обещали казнить их, если они опять учинят беспорядки, заставляли их приносить новую присягу и отпускали их домой со специальными документами, исключавшими их преследование в пути. Из 11604 заключенных, указанных в таблицах Казанской и Оренбургской секретных комиссий, 10319 (свыше 88%) были выпущены из тюрем без применения телесных наказаний⁵⁴.

Политика выборочных репрессий просуществовала до августа 1774 г., когда восстание перекинулось в Поволжье. Затем она была приостановлена на период проведения генералом Паниным кровавого террора. Императрица закрывала глаза на его действия, но как только Пугачев был пойман, она сразу же остановила резню и принялась смывать ее следы. Добровольно сдавшихся бунтовщиков прощали и целыми группами освобождали. Преследованиям и наказаниям были подвергнуты лишь крупные повстанцы, а также офицеры, солдаты и духовенство, перешедшие на сторону Пугачева. Поскольку властям стало ясно, что большинство бывших бунтовщиков не представляют теперь опасности, репрессии были ослаблены, а после поимки Пугачева практически прекращены. Кроме того, торжественное празднование заключения мирного договора с турками и посещение Екатериной Москвы позволило отвлечь внимание общественности от этих неприятных событий.

Поэтому 17 марта 1775 г. Екатерина официально объявила амнистию всем, кто участвовал «во внутреннем бунте, возмущении, беспокойствии и неустройстве 1773 и 1774 годов». Люди оказались вовлечены в волнения, рассуждала императрица, «по большей части от ослепления, глупости, невежества или суеверия» и после объявления всем им прощения она приказала предать «все прошедшее вечному забвению и глубокому молчанию»⁵⁵.

Теперь рассмотрим на конкретных примерах особенности карательной политики властей в целом и ее специфические формы в отношении отдельных групп населения. В Тобольске, столице Западной Сибири, губернатору Д.И. Чичерину потребовалось больше года, чтобы избавиться от 151 пленных повстанцев. Поскольку дороги в Казань с декабря 1773 по март 1774 г. были перекрыты, он получил от Бибикова разрешение наказать этих людей на месте. Но когда в апреле 1774 г. Чичерин представил проекты приговоров по 117 случаям в Казанскую комиссию, этого генерала уже не было в живых, а губернаторы фон Брандт и Рейнсдорп отказались утверждать их, ссылаясь на отсутствие у них полномочий вне их губерний. Не отваживаясь самостоятельно принять решение, Чичерин в июле послал эти документы, число которых возросло до 147, в Сенат. Через четыре месяца он дополнил их еще четырьмя. Хотя Казанская комиссия к 16 июля приняла решение по 81 его делу, Чичерину об этом не сообщили⁵⁶.

28 декабря Екатерина заметила генерал-прокурору Вяземскому, что, несмотря на большое число участников бунта, их преступления не являются столь тяжкими, и совершались, в основном, от легковерия и невежества, ради мнимых выгод, и после завершения возмущения их надо помиловать. 21 марта 1775 г., через четыре дня после объявленной Екатериной всеобщей амнистии содержавшимся в Тобольске пугачевцам был, наконец, вынесен приговор⁵⁷.

Кажется, эти бюрократические проволочки были на руку пленникам. Если бы они были наказаны раньше, то все попали бы на виселицу или под кнут. Теперь же большинство их отделалось ссылкой или вообще помилованием. До этого не дожили одиннадцать человек, шестнадцать были сосланы на каторгу, двадцать девять были высланы в отдаленные места, шестьдесят пять были освобождены, а остальные взяты в армию⁵⁸.

В Тобольске под стражей содержался двадцать один священник. Все они, за исключением двух, которых освободили, были сурово наказаны. Одним из самых известных среди них был священник Лаврентий Антонов, перешедший на сторону повстанцев и даже ставший у них командиром отряда. Он был сослан на каторгу в Нерчинск и провел там двадцать семь лет, пока не был помилован в 1802 г. Александром I⁵⁹. На его примере губернатор Чичерин сделал вывод, что духовенство играло важную роль в восстании⁶⁰.

Судьба несчастного архимандрита Саранского Петровского монастыря Александра показывает, сколь сурово правительство преследовало духовенство за сотрудничество с бунтовщиками. Это было вызвано двумя причинами: во-первых, правительство рассматривало православное духовенство как часть властного механизма и поэтому полагало их измену совершенно недопустимой; во-вторых, оно считало, возможно, несколько преувеличенно, что священники, пусть и косвенно, воодушевляли бунтовщиков. Поэтому правительство относилось к духовенству в восставших регионах с большим недоверием. Казанская и Оренбургская комиссии, например, расследовали деятельность по крайней мере семидесяти трех представителей духовенства (священников, дьяконов, писарей и дьячков). Из них были наказаны сорок пять (60%), что в пропорциональном отношении превышало долю осужденных во всех остальных социальных группах. По крайней мере тридцать восемь дел на священников попали в Тайную экспедицию, которая вынесла обвинительный приговор двадцати одному человеку (55%)⁶¹. Таким образом, правительство сурово наказало эту категорию населения за «измену». Для духовенства это было вдвойне неприятно, поскольку, как отмечалось выше, приблизительно 237 священнослужителей и их жен были убиты восставшими.

Покинутый своими властями, беззащитный Саранск без сопротивления сдался Пугачеву, встреченному испуганными горожанами во главе с архимандритом Александром. Это обстоятельство, как отмечалось выше, вызвало ярость у генерала Панина и резкую реакцию Священного Синода. Архимандрита Александра сделали козлом отпущения. 23 августа 1774 г. он предстал перед Казанской секретной комиссией и заявил, что подчинился Пугачеву под страхом смерти. Но П.С. Потемкин не стал жалеть старика. Он считал, что архимандрит должен был защищать Екатерину и как монах не бояться смерти. Занимая высокую церковную должность, он мог поднять людей на самозванца, но не сделал этого и поэтому его преступления являются особо тяжкими. Потемкин считал, что архимандрит заслуживает смертной казни; однако ввиду милосердия Екатерины и его преклонного возраста (67 лет), он был указом Синода от 20 августа публично лишен сана и передан гражданскому суду. 13 октября в Казани престарелый Александр был острижен, облачен в простую одежду и сослан на каторгу⁶².

Если не принимать во внимание принадлежность Александра к духовенству, то причина столь сурового отношения к нему обусловлена тогдашними обстоятельствами. Он попал в плен, когда в Поволжье полыхала крестьянская война, а правительство Екатерины было всецело занято ее подавлением и не знало, насколько духовенство замешано в бунте. Только через два месяца Екатерина стала готовить амнистию, но Александр попасть под нее не успел.

Однако иногда все было наоборот. Например, отставной подпрапорщик Богдан Буткевич, обвиненный в сотрудничестве с бунтовщиками в Заинске, предстал перед Казанской комиссией в январе 1774 г. вместе с поручиком Ильей Щепачевым и другими пугачевцами. Намереваясь искоренить измену, Секретная комиссия приговорила Буткевича к повешению. Екатерина одобрила приговор, поручив его исполнение генералу Бибикову, который, кажется, отклонил его. Так или иначе, Буткевич просидел в казанской тюрьме до 12 июля, пока не был освобожден взявшими город пугачевцами. Он отправился с ними в их лагерь под Казанью, а после разбития Пугачева сдался властям. Поскольку нужда в суровых наказаниях теперь отпала, комиссия, учитывая долгое пребывание Буткевича в тюрьме, его преклонный возраст и искреннее раскаяние, отпустила его домой с обычным требованием больше не участвовать в таких делах и молиться за здоровье императрицы⁶³.

Наконец, судьба сержанта Петра Флейта и приблизительно 350 солдат Саратовского гарнизона показывает, как правительство относилось к военным, примкнувшим к восстанию. На основе статей 97 и 103 Артикула воинского (бегство от неприятеля и отказ исполнять приказы), местный военный трибунал приговорил Флейта и еще 311 человек к повешению, 36 — к наказанию шпицрутенами (через тысячу солдат по шесть раз) и 6 — к штрафу. Когда в декабре 1774 г. генерал Панин сообщил об этом приговоре Екатерине, она переслала его Военной коллегии — к Потемкину⁶⁴. Как обычно в таких случаях, Военная коллегия частично изменила наказание, но и теперь оно было достаточно суровым: 37 человек подлежали казни, 272 прогону каждого сквозь строй по двенадцать раз (что, вероятно, было равнозначно смертному приговору), 6 — штрафу, 1 — битью палками, 38 приговоров было пересмотрено. Казнь через повешение заменялась Флейту расстрелом.

Подавив восстание и казнив Пугачева, Екатерина решила стереть всякую память об этих событиях. В конце января 1775 г. она поручила генерал-прокурору Вяземскому пересмотреть этот приговор. Совместно с генерал-губернатором Волконским Вяземский изучил предложения по солдатам саратовского гарнизона, отметив, что они перешли на сторону бунтовщиков только после того, как соседний отряд разбежался и при попустительстве своих офицеров присоединился к повстанцам. Следовательно, вину за сдачу солдат несут их офицеры, и именно они должны быть наказаны. Судя по данным Тайной экспедиции, в Саратове почти никто не исполнял свой долг, а кое-кто открыто выражал сочувствие к бунтовщикам, тем самым подрывая волю других к сопротивлению. Учитывая это и полагая, что целью наказания должно быть предотвращение беспорядков — а их уже фактически не было — Вяземский пришел к выводу, что приговоры должны быть несколько смягчены, что и было сделано. Но сержант Флейт как главный изменник и подстрекатель, был приговорен к прогону двенадцать раз через строй из тысячи солдат и (если выживет) к отправке в отдаленный полк сроком на пять лет⁶⁵.

Эти приговоры были вынесены до известия о всеобщей амнистии 17 марта 1775 г. Вскоре Екатерина поручила князю Вяземскому еще раз пересмотреть саратовские дела на основании этого указа. Сюда прибавилось три новых обстоятельства: подписание мира с турками, длительное нахождение обвиняемых в тюрьме и милость Екатерины. Окончательным приговором предусматривался прогон 18 человек трижды сквозь строй, для 24 — наказание розгами, а одного — кнутом; 313 человек были освобождены от наказания. Козлом отпущения в этом деле стал офицер Андрей Салманов. Тайная экспедиция в феврале 1775 г. приговорила его к лишению дворянства, публичной гражданской казни и вечной ссылке на каторгу в Таганрог.

А что же сержант Флейт? Лишенный чинов и прогнанный один раз сквозь строй солдат, он был на три года сослан в отдаленный полк, ибо, как было сказано в приговоре, перешел к Пугачеву не умышленно, а по неопытности. Все вынесенные приговоры, в том числе в отношении Салманова, были исполнены в Саратове 17 апреля 1775 г.⁶⁶

Помимо этого, Екатерина приняла меры по искоренению всякой памяти о восстании. 13 октября 1774 г. она одобрила просьбу донских казаков сжечь дом Пугачева и перенести на другое место его станицу⁶⁷. 15 января 1775 г. она приняла предложение Потемкина о переименовании реки Яик, яицких казаков и их столицы Яицк соответственно в Урал, уральских казаков и Уральск⁶⁸. Императрица помнила обо всех мелочах. В августе 1776 г. брат Пугачева Дементий, не участвовавший в восстании, был уволен из армии с разрешением поселиться на Дону, но с переменой имени на Дементия Иванова⁶⁹.

Во время восстания погибло много казенной и частной собственности. По данным Сената (сентябрь 1775 г.), ущерб от бунта составил свыше 5,6 млн руб., из них убытки людей насчитывали чуть более 5 млн руб.⁷⁰ Заваленные жалобами об их возмещении или возврате украденного, местные чиновники не могли решать эти вопросы. Поэтому, чтобы избежать бесконечных юридических тяжб, правительство указом от 17 марта 1775 г. отказалось компенсировать потери, вызванные бунтом. Как и само восстание, они были преданы «вечному забвению и глубокому молчанию».

Однако правительство все же оказало большую помощь жертвам восстания. С разрешения Екатерины генерал Панин выплатил почти 100000 руб. приблизительно 1238 семьям (главным образом, конечно, дворянам)⁷¹. Императрица лично даровала крупную сумму — порядка 250000 руб. — на восстановление Казани⁷². Наконец, в марте 1775 г. Императорский совет одобрил предложение генерала Панина предоставить дворянам и купцам, чья собственность пострадала во время восстания, специальные ссуды. Это было сделано через Дворянский банк, которому было выделено для этих целей 1,5 млн руб. ассигнациями. Были открыты его филиалы в Оренбурге, Казани и Нижнем Новгороде, предлагавшие рассчитанные на десять лет ссуды владельцам недвижимости под 1% годовых в первые три года и 3% — в остальной период (обычно Дворянский банк выдавал кредиты под 6% годовых). Было решено выдавать за крепостного по 40 руб., а за завод — не более его двухгодичного дохода. Ссуды были выданы 248 просителям, примерно по 1000—2000 руб. каждому, но ведущие уральские заводчики Твердышев и Демидов получили, соответственно, по 180000 и 30000 руб.⁷³ Таким образом, правительство восстанавливало разрушенное восстанием.

К середине марта 1775 г. Екатерина могла уже покончить с восстанием раз и навсегда, чему способствовала ратификация мирного договора с турками. 12 марта Потемкин представил Императорскому совету проект манифеста Екатерины. Члены совета одобрили большинство его положений, но отказались прекращать поиски помещичьих крепостных; поэтому последние не упоминались в указе о прощении всех беглых, вернувшихся до конца 1776 г. Члены совета также предложили освободить дворян от постоя войск, отменить таможенные пошлины за продажу дворянами недвижимости и освободить крестьян на шесть лет (годы войны с турками) от подушной подати. Но ни одно из этих предложений, отражавших, главным образом, интересы дворянства, не было принято. Потемкин предложил заменить фактически пожизненный срок службы в армии меньшим, «дабы всяк, зная о том, что по исходе оного восвояси возвратиться может, более ее не страшился». Совет согласился с этим и предложил сделать его восемнадцатилетним, но рассмотреть это позже (однако все осталось как раньше; срок службы в двадцать пять лет — фактически, пожизненно — сохранился до военных реформ 1860-х гг.). Через два дня совет продолжил работу, чтобы услышать, что Екатерина согласилась не прощать помещичьих крестьян за побеги, а беглым солдатам предоставила один год (бежавшим за границу — два года), чтобы вернуться в свои части. После этого царский манифест был одобрен советом⁷⁴.

17 марта 1775 г., на торжественном заседании Сената в Москве, императрица огласила свой манифест о сорока семи «милостях по случаю заключенного мира с Портою Оттоманскою». Она объявила, что взойдя на престол «руководством Божиим», все ее усилия были направлены на процветание страны и каждого ее жителя. Ее царствование, утверждала она, всегда увенчиваемого было успехами, в том числе вожделенным миром, который дал стране не только покой, но и «славу, преславными победами приобретенную», а также «выгоды, каковыми Россия едва ли когда пользовалась, и уважение, каковое у всех стран света заслужила справедливость оружия и мужество воинства нашего». В благодарность народу за это Екатерина решила даровать его милостями и выгодами за трудности, которые он претерпел в годы войны, что является свидетельством ее «матярней к верноподданным любви», ибо «мы блаженство свое и увеселение поставляем единственно в доставлении подданным нашим мирного и всяким удовольствием снабденного жительства»⁷⁵.

Манифест от 17 марта 1775 г. представлял собой перечень различных решений. Он отменял приблизительно 32 мелких и крайне тяжелых налогов и пошлин, которые были или вызваны войной, или установлены местными властями⁷⁶. Дворяне, служащие в нижних чинах, подлежали тем же наказаниям, что и обер-офицеры; все низшие чины освобождались от телесных наказаний без суда; всех дезертиров прощали, если они вернутся через год (из-за границы — через два). Преследование участников восстания и дела по убыткам из-за бунта прекращались и устанавливались нормы для наказаний: осужденные на смертную казнь посылались на каторгу; приговоренные к телесным наказаниям отправлялись на поселение. Все уголовные дела, нераскрытые в течение десяти лет, прекращались, а все арестованные по ним освобождались. Освобождению из тюрем подлежали также все должники, заключенные под стражу на срок свыше пяти лет, предавались забвению все преступления, не получившие огласки за десять лет, и наследники освобождались от уплаты задолженности, оставшейся от покойных родителей. Манифест также прощал беглых государственных, дворцовых и экономических (но не помещичьих) крестьян, если они вернутся до конца 1776 г. Наконец, манифест разрешал крепостным, получившим свободу, стать мещанами или купцами, и определял различия между этими категориями населения: все, чье состояние было меньше 500 руб., стали именоваться мещанами; лица с капиталом в 500 и более руб. считались теперь купцами и делились на три гильдии. Купцы освобождались от уплаты подушной подати, но должны были ежегодно платить 1% от своего состояния⁷⁷.

Дополнительно к этому манифесту через три недели был издан новый указ, которым было предписано предать земле тела казненных бунтовщиков, а места и орудия казней уничтожить. Действие указа 1754 г. о запрете смертной казни, приостановленное на время восстания, возобновлялось. Екатерина попросила Священный Синод снять анафему с тех бунтовщиков, которые искренне раскаялись в своих преступлениях. Наконец, указ определил Оренбургскую губернию в качестве места ссылки для всех приговоренных к смертной казни⁷⁸. В день своего рождения, 21 апреля, Екатерина снизила цену на соль до 5 коп. за пуд (1 пуд = 36 фунтов) — примерно того же добивались и пугачевцы⁷⁹.

Примечания

1. Маврин — П.С. Потемкину, 15 сентября 1774 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 3. С. 131—132; Маврин — П.С. Потемкину, 16, 18 сентября 1774 г.: РГБ. Отдел рукописей. Ф. 222. Т. IX/1. Л. 44 об. — 45 об.

2. П.И. Панин — П.И. Панину, 1 октября 1774 г.: Пугачевщина (из архива П.И. Панина). С. 27.

3. Волконский — Екатерине, 4 ноября 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 134.

4. Екатерина — П.С. Потемкину, 27 сентября 1774 г.: Екатерина и пугачевщина. С. 124. Вероятно, генерала Панина не включили в следственную комиссию, потому что его присутствие в восставших областях еще было необходимо. Как бы то ни было, он считал, что его заслуги были недостаточно оценены при дворе и жаловался своему брату на медлительность, с которой Екатерина и Потемкин отвечали на его донесения. К середине ноября, не получив разрешения на отъезд в Москву, он пригрозил уйти в отставку, но письмо Екатерины смирило его гнев (П.И. Панин — Н.И. Панину, 19, 28 ноября, 5 декабря 1774 г.: Пугачевщина (из архива П.И. Панина). С. 34—36).

5. Екатерина — Волконскому, 27 сентября 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 125.

6. Письмо А.Г. Орлова к Г.А. Потемкину [25 сентября 1774 г.] // Русский архив. 1876. Кн. 2, № 5. С. 6. О «княжне Таракановой» существует обширная литература. См., например: Брикнер А. Указ. соч. С. 243 и сл. Более новая работа: Лурье С.С. Княжна Тараканова // Вопросы истории. 1966. № 10. С. 207—210. Эта женщина, кем бы она ни была, была схвачена Алексеем Орловым и привезена в Россию, где и умерла в тюрьме.

7. РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 512, ч. 1. Л. 325—326 об.

8. Екатерина — Волконскому, 10 октября 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 129—130.

9. РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 512, ч. 1. Л. 327.

10. Маврин — П.С. Потемкину, 15 сентября 1774 г.: см. выше, прим. 497; Маврин — П.С. Потемкину, 21 сентября 1774 г.: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги, относящиеся к последнему периоду мятежа и к поимке Пугачева. С. 97—98.

11. Протокол допроса Пугачева в Симбирске, 2—6 октября 1774 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 5. С. 117.

12. П.С. Потемкин — Екатерине, 8 октября 1774 г.: Там же. С. 118.

13. Гуннинг — Суффольку, 3 октября 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706.

14. Вяземский — Волконскому, 25 октября 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 512, ч. 1. Л. 329—330. О монете, чеканку которой приписывают Пугачеву, см.: Грузинцев В. Рубль Пугачева // Русская старина. 1914. Т. CLX. С. 633—635 (с фото). Что касается портрета, то он был написан иконописцем-старовером 21 сентября 1773 г. поверх портрета Екатерины, который, видимо, висел в одном из правительственных учреждений и был вырезан из рамы: Бабенчиков М. Портрет Пугачева в Историческом музее // Литературное наследство. 1933. Т. IX—X. С. 499—500 (на фронтисписе этот портрет воспроизведен в цвете; оригинал находится в экспозиции Государственного исторического музея в Москве). <Недавно проведенная экспертиза установила, что этот знаменитый портрет является подделкой и изготовлен не ранее и не позднее середины второй половины XIX в. В настоящее время портрет убран из экспозиции музея в запасники.>

15. Протокол дополнительных допросов Пугачева 8, 15 и 17 ноября 1774 г. см.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 7. С. 97—100; Волконский — Екатерине, 4 ноября 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 134—135. О печатях Пугачева см.: Овчинников Р.В. Обзор печатей на документах Е.И. Пугачева, его Военной коллегии и атаманов // Вопросы социально-экономической истории и источниковедения периода феодализма в России. М., 1961. С. 328—335.

16. Ранее Екатерина писала лифляндскому губернатору фон Броуну, что «чужестранного ни единого человека при Пугачеве никогда не было», и коротко сообщила о самозванце: «Он сам ни читать, ни писать не умеет, служил в Прусском походе и в нынешней войне две кампании; дворян он везде вешал по злобе. Сей разбойник не устрашим, но не видно в нем лишной остроты, а еще меньше систематической смысл или дух, но урывками действовал, как на ум что пришло, и наипаче прямой его предмет был грабежа, а потом пить, есть хорошо». Императрица сравнивала восстание Пугачева с бунтом Степана Разина веком ранее: «и проказы те же, и в те же места, и теми же людьми» (Екатерина — фон Броуну, 26 октября 1774 г.: Осьмнадцатый век. М., 1869. Т. III. С. 232).

17. Гуннинг — Суффольку, 9 декабря 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706.

18. Екатерина — Волконскому, 31 июля 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 117; Волконский — Екатерине, 4 августа 1774 г.: РГАДА. Ф. 168. Д. 125. Л. 18 об. Эта часть письма не включена в его публикацию, ср.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 116—117.

19. П.С. Потемкин — Екатерине, 30 октября 1774 г.: Грот Я.К. П.С. Потемкин во время пугачевщины. С. 412; Волконский — Екатерине, 8 ноября 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 135.

20. Протокол допроса Пугачева в Яицке 16 сентября 1774 г. см.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 3. С. 132. Протокол допроса в Симбирске см.: Там же, № 5. С. 116.

21. Протоколы допросов Пугачева в Москве18, 28 ноября, 1—3, 5 и 11 декабря 1774 г. см.: Там же, № 7. С. 100—107. Категорическое отрицание того, что раскол играл какую-то важную роль в восстании, см.: Кадсон И.З. Восстание Пугачева и раскол // Ежегодник Музея истории религии и атеизма. 1960. Т. IV. С. 222—238.

22. Волконский — Екатерине, 16 декабря 1774 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 137.

23. «Записка краткая о злодее Пугачеве», 5 декабря 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 512, ч. 2. Л. 463.

24. В письме к Екатерине в октябре 1774 г. Вольтер спрашивал у нее, являлся ли «маркиз Пугачеф» агентом или инструментом? Если можно, язвительно замечал Вольтер, «хотел бы я узнать, маркиз Пугачев не служит ли кому, или не орудие ли кого, или не орудие ли чье-нибудь? Желал бы я со всякой должной осторожностью сказать Пугачеву: я не осмеливаюсь, господин маркиз, добиваться от вас, кем вы возбуждаемы, но желал бы только знать, собственно ли за себя или за кого другого действуете? Словом, господин вы или чей холоп?» (Documents of Catherine the Great. P. 200). 22 октября Екатерина ответила, что расследование показало: «г. Пугачев — разбойник-хозяин, а не слуга» (РИО. Т. XXVII. С. 3).

25. «Записка краткая о злодее Пугачеве» // РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 512, ч. 2. Л. 463 об. — 464. Полностью этот документ см.: Там же. Л. 444—465 об.

26. Волконский и П.С. Потемкин — Екатерине, 5 декабря 1774 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 7. С. 105—106.

27. Как сообщал Гуннинг, «несмотря на появившиеся в городе многочисленные слухи о скорой казни Пугачева она пока отложена, о чем мне с радостью сообщила ее императорское величество; и, надо полагать, ее поездка в Москву не состоится до тех пор, пока это неприятное дело не будет исполнено, а предлогом для отсрочки приезда станет то, что дворец якобы не подготовлен пока к размещению в нем императрицы» (Гуннинг — Суффольку, 9 декабря 1774 г.: British Museum. Egerton Manuscripts, 2706).

28. Гуннинг — Суффольку, 25 ноября 1774 г.: РИО. Т. XIX. С. 438—439.

29. Екатерина — Г.А. Потемкину, без даты [декабрь 1774 г.]: РГБ. Отдел рукописей. Ф. 227. Оп. 1. № 34. Л. 52. Перевод см.: Lettres d'amour de Catherine II à Potemkine. P. 128. Очевидно, Потемкин долго не возвращал Екатерине этот проект, и она вынуждена была письменно напомнить ему о скорейшей передаче ей этого документа: Ibid. P. 123.

30. АГС. Т. I, ч. 1. Стб. 455—456.

31. Пушкин А.С. Указ. соч. С. 175—177.

32. Вяземский — Екатерине, не ранее 20 декабря 1774 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 140.

33. Екатерина — Волконскому, 1 января 1775 г.: Осьмнадцатый век. Т. I. С. 139.

34. Вяземский — Екатерине, 26, 28 декабря 1774 г.: РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 715—716 об.; Вяземский — Екатерине, 28 декабря 1774 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 141.

35. Определение судебного заседания Сената по делу Е.И. Пугачева и его соратников, 29 декабря 1774 г.: Там же. С. 142; Вяземский — Екатерине, 30 декабря 1774 г.: РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 717.

36. Кажется, Петр Панин на самом деле был нездоров, ибо княгиня Дашкова, которая незадолго до это виделась с ним, сообщала 8 января 1775 г., что ему день ото дня хуже (Дашкова — графу Александру Романовичу [Воронцову], 8 января 1775 г.: Из переписки княгини Е.Р. Дашковой с ее братьями // Русский архив. 1912. № 2. С. 15).

37. Вяземский — Екатерине, 30 декабря 1774 г.: РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 717. Определение судебного заседания Сената по делу Е.И. Пугачева и его соратников, 30 декабря 1774 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 142—143.

38. Опасаясь, что Пугачев может не вынести допросов, князь Вяземский в начале декабря предупредил Волконского, что «весьма неприятно бы было ее величеству естьли бы кто из важных преступников, а паче злодей Пугачев, от какого изнурения умер и избегнул тем заслуженого по злым своим делам наказания» (Вяземский — Волконскому, 12 декабря 1774 г. // Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 7. С. 108).

39. Журнал судебного заседания Сената по делу Е.И. Пугачева и его соратников, 31 декабря 1774 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 143—143.

40. Вяземский — Екатерине, 31 декабря 1774 г. (Восстание Емельяна Пугачева: сборник документов / под ред. М.Н. Мартынова. Л., 1935. С. 199); Вяземский — Екатерине, 1 января 1775 г.: РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 718—720.

41. Вяземский — Екатерине (2 января 1775 г.), Волконский — Екатерине, 7 января 1775 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 146. Возможно, Екатерина сама пришла к такому решению. 6 декабря 1774 г. она приказала выдать обер-полицмейстеру Архарову 5000 руб. «за его усердную службу» (Осьмнадцатый век. Т. I. С. 138).

42. Чулошников А. Казнь Пугачева и его сообщников 10 янв. 1775 г. // Русское прошлое. 1923. № 3. С. 144—149. В письме 6 марта 1775 г. госпоже Бьельке Екатерина тайно призналась, что принимала участие в подготовке казни Пугачева: РИО. Т. XXVII. С. 32.

43. Вяземский — Екатерине (9 января 1775 г.), протоиерей Петр Алексеев — епископу Крутицкому, 10 января 1775 г.: Следствие и суд над Е.И. Пугачевым // Вопросы истории. 1966. № 9. С. 147. 9 января 1775 г. Вяземский сообщал Екатерине о последнем заседании суда по делу Пугачева: «В сентенции, для большей ясности разсудили прибавить в объяснение дворянского успокоения и утешения малодушных речи, на каких надлежало б дворянству и крестьянству вновь доказать, что ея императорское величество твердо намерено дворян при их благоприобретенных правах и преимуществах сохранять нерушимо, а крестьян в их повиновении и должности содержать, но все сие по местам и где нужда того требовала уже достаточно исполнено» (Там же).

44. Болотов А. Указ. соч. Т. III. С. 188—191.

45. Дмитриев И.И. Указ. соч. С. 29—30.

46. Болотов А. Указ. соч. Т. III. С. 192—193. «Анниул Реджиста» так комментировал эту казнь: «По странной ошибке палачи отрубили голову, потом руки, ноги, которые показали зрителям прежде головы. Один из них, который, думаю, был из судей, живо и громко осуждал палача за эту ошибку. Предполагают, что он за это может быть наказан кнутом» (Annual Register. 5th ed. 1774. P. 155).

47. Сентенция от 10 января 1775 г.: Пушкин А.С. Указ. соч. С. 188—194.

48. Пугачевщина. Т. III. С. 466—468.

49. Оренбургская секретная комиссия — П.С. Потемкину, 25 июля 1774 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 508, ч. 3. Л. 613.

50. Оренбургская секретная комиссия — П.С. Потемкину, 12 августа 1774 г.: Там же. Д. 508, ч. 1. Л. 137 об.

51. Свыше 20000 оценивает их Н.Б. Голикова (Очерки политического сыска. С. 277).

52. Реестр потерь повстанцев и жертв восстания: Грот Я.К. Материалы для истории Пугачевского бунта: бумаги, относящиеся к последнему периоду мятежа и к поимке Пугачева. С. 132—142.

53. Урланис Б.Ц. Войны и народонаселение Европы. М., 1960. С. 55—58, 340.

54. Пугачевщина. Т. III. С. 466—467.

55. ПСЗРИ. Т. XX. № 14275.

56. Филиппов А.Н. Пугачевское движение в Сибири. С. 68—71, 76.

57. Там же. С. 76—77.

58. Там же. С. 73, 75, 88—89.

59. Там же. С. 83—84.

60. Цит. по: Орлов П. Пугачевщина в Сибири // Сибирские огни. 1925. № 6. С. 140.

61. Пугачевщина. Т. III. С. 467. В районе Пензы и на Тамбовщине было выявлено 129 священнослужителей, участвовавших в бунте. Подозрения властей к духовенству зашли столь далеко, что привели к аресту Тобольского и Казанского архиепископов на основании показаний пленных пугачевцев. Однако вскоре обоих их оправдали, а Казанского архиепископа возвели в митрополиты (Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Париж, 1959. Т. II. С. 541; Екатерина — в Святейший Синод, 26 января 1775 г.: РИО. Т. XXVII. С. 28—29).

62. РГИА. Ф. 796. Оп. 205. Д. 84. Л. 13—17, 24—26; Дубровин Н.Ф. Указ. соч. Т. III. С. 123, прим. 2; Пугачевщина. Т. III. С. 467.

63. РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 507, ч. IV. Л. 194 об. — 195, 658 об. — 663.

64. Екатерина — П.И. Панину, ноябрь 1774 г.: РИО. Т. XXVII. С. 6.

65. Видимо, в это время наказание Флейту были снижено до трех лет (РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 454. Л. 350 об.).

66. Там же. Л. 1—60; РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 453. Л. 70 об., 79.

67. Екатерина — Г.А. Потемкину, 13 октября 1774 г.: РИО. Т. XXVII. С. 1.

68. ПСЗРИ. Т. XX. № 14235.

69. Джинчарадзе В.З. Указ. соч. С. 95.

70. Реестр Сената об убытках от бунта см.: РГИА. Ф. 468. Оп. 32. Д. 2. Л. 790. В 1779 г. Сенат подсчитал, что для преодоления последствий бунта потребовалось 1,16 млн руб.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 517. Л. 39. Об экономическом кризисе, порожденном восстанием, свидетельствует динамика сбора подушной подати в Оренбургской губернии: в 1772 г. их было собрано 20055 руб., в 1773 г. — 11596 руб., а в 1774 г. — только 157 руб. (эта губерния была освобождена от уплаты подушной подати на два года для возмещения ущерба). Таможенные сборы также сократились. В 1772 г. Оренбург и Троицк вместе собрали 70287 руб., причем 60804 руб. дал Оренбург. В следующем году эта цифра снизилась до 55144 руб. для одного Оренбурга (данных по Троицку нет), и до 16111 руб. в 1774 г. Однако восстановление экономики шло быстро и в 1775 г. оба города собрали 59882 руб. В Оренбургской губернии было сожжено и разграблено 34 медеплавильных и железоделательных заводов, полностью разрушено 8 крепостей и 17 редутов, 21 крепость повреждена («Состояние Оренбургской губернии и принадлежащих к ней иноверческих и азиатских народов»: РНБ. Отдел рукописей. Собрание Эрмитажное. № 283. Л. 5—7, 14—15, 24—25. Издание см.: Пугачевщина. Т. II. С. 230—231).

71. Реестр денежных сумм, выданных генералом П.И. Паниным пострадавшим от бунта см.: РИО. Т. VI. С. 217—218.

72. П.С. Мещерский — П.И. Панину, февраля 1775 г.: РГАДА. Госархив. Разряд VI. Д. 490, ч. 2. Л. 312. Описание иностранным путешественником Казани в феврале 1776 г. см.: Eine Reise durch Sibirien im achtzehnten Jahrhundert / ed. W. Kirchner. Munich, 1955. S. 59 ff.

73. П.И. Панин — Екатерине, март 1775 г.: РИО. Т. VI. С. 208—211; АГС. Т. I, ч. 2. Стб. 534; Боровой С.Я. Указ. соч. С. 59.

74. АГС. Т. I, ч. 2. Стб. 749—752.

75. ПСЗРИ. Т. XX. № 14275.

76. Эти охватывали широкий спектр налогов — от военных сборов с Эстляндии и Лифляндии до пошлин на бани, мельницы и рыбную ловлю. По подсчетам Сената, в результате этого казна ежегодно теряла 807682 руб.: РИО. Т. XXVIII. С. 217—218. В письме к госпоже Бьельке 12 апреля 1775 г. Екатерина сообщила, что уничтожила налогов на 2 млн руб., «и это после шести лет войны, про которую наши завистники везде разглашали, что она разорительна для Российской империи! Что же скажут они теперь?» (РИО. Т. XXVII. С. 35—37).

77. ПСЗРИ. Т. XX. № 14275.

78. Там же, № 14294.

79. Санктпетербургские ведомости. 1775. № 35. 1 мая.