§ 1. Судебно-следственные органы правительства Екатерины II в борьбе с Пугачевским восстанием

В составе документальных источников истории Крестьянской войны 1773—1775 гг. видное место принадлежит материалам следствия и суда над захваченными в плен вожаками и рядовыми участниками повстанческого движения. В названной группе источников наибольший интерес представляют протоколы следственных показаний. Формально, по происхождению своему, принадлежа к бумагам правительственного лагеря, к делопроизводству карательных учреждений администрации Екатерины II, документы эти их содержанием освещают события восстания с позиций участников. Следует однако отметить, что имеющаяся в этих документах достоверная информация скрывается обычно под пеленой тенденциозности, сознательно привносимой следователями. Помимо этого, необходимо учитывать и то, что протоколы дознаний создавались в обстановке психологической борьбы между следователем и подследственным. Первый из них, используя весь арсенал устрашения, вплоть до истязаний и пыток, стремился (часто в ущерб истине) добиться показаний, усугубляющих вину и участь допрашиваемого, а последний пытался умалить собственную роль в восстании, ссылаясь на свою темноту и неопытность, на принужденность своего участия в повстанческом движении, выступая подчас с осуждениями Пугачева и ближайших его соратников. Все это наряду с достоверными показаниями фиксировалось в протоколах допросов, а также и в судебных определениях¹. Использованию такого рода материалов в исторических исследованиях должна предшествовать исследовательская работа по установлению истинности данных свидетельств путем их сопоставления с параллельными известиями других источников.

При оценке степени достоверности показаний документов судебно-следственного делопроизводства необходимо учитывать поэтому специфику их происхождения, феодально-охранительную политику учреждений царизма, которыми создавались и оформлялись эти документы. Характеризуя государственный строй самодержавной России и внутреннюю политику его аппарата, направленную на подавление сопротивления эксплуатируемого народа, В.И. Ленин писал: «Самодержавие (абсолютизм, неограниченная монархия) есть такая форма правления, при которой верховная власть принадлежит всецело и нераздельно (неограниченно) царю. Царь издает законы, назначает чиновников, собирает и расходует народные деньги без всякого участия народа в законодательстве и в контроле за управлением. Самодержавие есть поэтому самовластие чиновников и полиции и бесправие народа»². Это определение в полной мере аттестует «екатерининский век», самодержавное государство России второй половины XVIII века. Вся внутренняя и внешняя политика Екатерины II за весь период ее 34-летнего царствования была направлена на укрепление самодержавно-помещичьего строя, охрану феодальной собственности и крепостного права. Черпая силы и уверенность в классе феодалов-крепостников, опираясь на развитой бюрократический аппарат и армию, царизм жестоко расправлялся с любыми антифеодальными выступлениями трудового народа, а также передовых общественных сил страны, подвергавших критике устои феодализма. Действенным орудием охранительной и карательной политики самодержавия были судебно-следственные органы.

Во второй половине XVIII в. высшим административно-судебным учреждением в России был Сенат. Он представлял собой единый орган суда и надзора и выносил приговоры по всем крупным политическим процессам; его вердикты затем представлялись на утверждение императрице: только и исключительно самодержавной власти принадлежало право объявлять деяния преступными и право устанавливать за них соответствующие наказания³.

В ведении Сената, его первого департамента, находилась Тайная экспедиция, созданная в 1762 г. для расследования дел по так называемым государственным преступлениям. Фактически Тайная экспедиция была самостоятельным центральным учреждением, поставленным над всем государственным аппаратом и подчинявшимся непосредственно императрице, направлявшей и контролировавшей его деятельность. Осуществление постоянного надзора было поручено генерал-прокурору Сената, решавшему все важнейшие дела управления страной⁴. Тайная экспедиция Сената как главный орган политического сыска и расправы вела крупнейшие процессы, связанные с дворцовыми заговорами, самозванчеством, «непристойными» высказываниями о царствующей особе, осуждением государственных законов и т. п. Неусыпно охраняя интересы господствующих классов, она нещадно карала противников строя и власти; проводила дознания и выносила приговоры борцам против крепостничества, его обличителям — Е.И. Пугачеву и его сподвижникам, а позднее замечательному революционеру и писателю А.Н. Радищеву, известным просветителям Н.И. Новикову и Ф.В. Кречетову⁵.

На местах, как и в центре, судебная власть была слита с административной. На основании «Наставления губернаторам» 1764 г. губернаторы были подчинены непосредственно Сенату и императрице. Губернатор провозглашался «поверенной от государыни особой», хозяином и главой всей губернии⁶. Он был наделен административными, полицейскими, финансовыми, судебными функциями; являлся командующим воинскими частями, расположенными на территории губернии. Поддерживая «добронравие и порядок», губернаторы посылали войска на подавление крестьянских восстаний и для поимки беглых крепостных, наблюдали за производством следствия, выносили судебные приговоры по всем делам без ограничения, опираясь при этом на губернские канцелярии⁷.

Широкими правами в области управления и суда в провинциях и уездах обладали воеводы⁸ и управляемые ими провинциальные и воеводские канцелярии.

Основной формой судебного разбирательства являлся следственный процесс, проводимый в соответствии с нормами Воинского устава 1716 г.⁹ Процесс делился на две стадии: предварительное расследование и судебное рассмотрение. Но и следствие, и суд сосредоточивались в пределах одного и того же органа — в Сенате и его Тайной экспедиции, в руках губернатора и губернской канцелярии, в ведении воеводы и провинциальной или воеводской канцелярии. Законодательство допускало как правило нераздельное совмещение следственных и судебных функций¹⁰.

Порядок расследования и прохождения дел не был четко регламентирован. В своей деятельности органы феодально-крепостнического правопорядка руководствовались Соборным уложением Алексея Михайловича (1649 г.), Воинским и Морским уставами Петра I, указами Екатерины II и Библией. Встречаясь с многочисленными противоречиями в законах и указах, судебные органы сплошь и рядом прибегали к комбинированию отдельных положений существующего законодательства и «божеских законов», что еще более усугубляло произвол и бесчинство властей. Судебное производство являло собою лишь показную видимость беспристрастности и объективности. Народные выступления против крепостнического строя и порядков квалифицировались законом как тягчайшие уголовные преступления. К участникам восстаний применялись жестокие военно-уголовные параграфы Воинского и Морского уставов. А по Воинскому уставу, к примеру, смертная казнь применялась в 122 случаях¹¹. Хотя Елизавета Петровна формально отменила смертную казнь, заменив ее «казнью политической» (осужденного по объявлении смертного приговора били кнутом, а затем ссылали на каторжные работы)¹², — царское правосудие находило необходимым применение смертной казни в случае «государственных переворотов и анархии». К тому же и в период царствования Екатерины II оставались в силе средневековые атрибуты петровского и допетровского следственного процесса — допросы с «пристрастием» и изощренные пытки¹³.

Почти половина населения России¹⁴ — крепостные крестьяне не подпадали под юрисдикцию государственного уголовно-процессуального права. Их судил помещик, которому законодательство предоставляло широчайшую власть над крепостными. Ни человеческое достоинство, ни трудовая собственность, ни сама жизнь крестьянина и его семьи не были под защитой государственных законов. Помещики имели право ссылать крестьян в Сибирь, на каторжные работы, отдавать в смирительные дома и вне очереди в солдаты, подвергать телесным наказаниям. В 1767 г. Екатерина II издала «самый крепостнический указ за всю историю существования крепостничества», объявлявший жалобу крестьянина на помещика тягчайшим государственным преступлением. Указ завершил узаконение власти помещика над его крепостными¹⁵.

Наиболее откровенно беспредельное могущество карательной власти феодально-крепостнического государства проявилось в годы последней в России Крестьянской войны 1773—1775 гг. Напуганное широким размахом восстания, царское правительство повело беспощадную борьбу с восставшими, бросило все силы и средства на подавление повстанческого движения, использовав для этого регулярные войска и карательные отряды, сформированные дворянством и купечеством, а также губернскими и провинциальными властями, суд, тюрьмы, церковь и т. д.

Ярой защитницей крепостнических порядков выступила Тайная экспедиция Сената. Ее начальник обер-секретарь С.И. Шешковский получил в 1774 г. право лично докладывать императрице о разборе следственных дел и вынесении приговоров¹⁶. Сотни пленных повстанцев прошли через казематы экспедиции. По сохранившимся в архиве Сената сведениям, в 1774—1775 гг. по приговорам Тайной экспедиции 6 человек были казнены, 687 подследственных наказаны кнутом, шпицрутенами, плетьми, батогами, а затем некоторые из них были отправлены на каторгу, сосланы на поселение, отданы в солдаты; 605 человек, прежде чем получить освобождение, вынесли жестокие допросы с «пристрастием». Всего в ведомости указаны 832 человека, прошедших через Тайную экспедицию (в том числе 34 башкира, из которых 3 были отданы в солдаты, 1 сослан на каторгу)¹⁷.

Приведенные цифры не отражают, естественно, всего размаха деятельности экспедиции. Часть пугачевцев отправлялась на до-расследование в губернские канцелярии, как это случилось с Салаватом Юлаевым, Юлаем Азналиным, Сляусином Кинзиным и др. Это не нашло отражения в сводной ведомости колодников, содержавшихся в Тайной экспедиции. Косвенным указанием на неполноту количественных данных ведомости служит, например, судьба повстанческого есаула башкира Умера Юсупова. По приговору Тайной экспедиции он был жестоко наказан¹⁸. Между тем, в упомянутом сводном документе отмечено, что будто бы ни один башкир не был подвергнут физическим наказаниям. Возможно, что указанные сведения отражают состояние дел только к началу 1775 г., поскольку позднее на основании манифеста Екатерины II от 17 марта 1775 г. все дела по Крестьянской войне были преданы «вечному забвению и глубокому молчанию»¹⁹, а расследования должны были быть прекращены. Но на деле и в центре, и на местах дознания над пугачевцами и расправа с ними продолжались до конца года. Только с марта по июль 1775 года Тайная экспедиция рассмотрела еще 685 дел, поступивших в ее распоряжение из ликвидированных Казанской и Оренбургской секретных комиссий, от сибирского губернатора Д.И. Чичерина, из Пермской провинциальной канцелярии, от Тобольской и Астраханской епархий и др.²⁰

Суд и расправу над захваченными в плен пугачевцами вершили также губернские, провинциальные и воеводские канцелярии объятых восстанием Оренбургской, Казанской, Сибирской, Астраханской, Нижегородской и Воронежской губерний. Однако среди документов Сената нет сводных данных о числе подследственных, осужденных местными учреждениями.

Наряду с названными выше органами следствия и суда в период Крестьянской войны действовали специально созданные по указам императрицы секретные следственные комиссии в Казани, Оренбурге и Яицком городке. Создание секретных комиссий было одной из чрезвычайных мер, предпринятых самодержавием для скорейшего подавления восстания, а также для выяснения его предыстории.

В соответствии с рескриптом Екатерины II от 29 ноября 1773 г. главнокомандующим карательными войсками генерал-аншефом А.И. Бибиковым (и под его «началом») была учреждена Казанская секретная комиссия «для произведения разбирательства и следствия над пойманными злодеями». После смерти Бибикова указом императрицы от 26 апреля 1774 г. комиссия была подчинена казанскому губернатору Я.Л. Бранту, а с июля 1774 г. главой Казанской и Оренбургской комиссий стал генерал-майор П.С. Потемкин²¹, доверенный эмиссар Екатерины II.

В связи со скоплением в Оренбурге и близлежащих к нему местах пленных повстанцев, которых правительство опасалось отправить в Казань через охваченные восстанием уезды, указом Екатерины II от 26 апреля 1774 г. была создана Оренбургская секретная комиссия, находившаяся сначала в ведении оренбургского губернатора И.А. Рейнсдорпа, а затем под руководством генерала П.С. Потемкина. В начале сентября 1774 г. она была присоединена к Казанской комиссии²². В августе—сентябре 1774 г. в распоряжении П.С. Потемкина находилась и Яицкая секретная комиссия.

В начале октября 1774 г. в Симбирске действовала следственная комиссия в составе командующего карательными войсками генерал-аншефа П.И. Панина и генерала П.С. Потемкина; на заседаниях комиссии допрашивался Пугачев, привезенный из Яицкого городка. Следует назвать особую комиссию в Москве, которая была сформирована императрицей для расследования дела Е.И. Пугачева и его ближайших сподвижников. В состав комиссии вошли московский генерал-губернатор М.Н. Волконский, обер-секретарь Тайной экспедиции С.И. Шешковский и начальник секретных комиссий П.С. Потемкин; эта комиссия функционировала в Москве с сентября по декабрь 1774 года²³. В конце августа того же года в Царицын было доставлено под конвоем до 6000 пугачевцев, взятых в плен карателями при поражении войска Пугачева в битве 25 августа под Черным Яром. Следствие над ними производилось по предписанию П.И. Панина в следственной комиссии, которую возглавлял царицынский комендант полковник И.Е. Цыплетев²⁴.

Призвав для борьбы против повстанцев войска и целую систему карательных учреждений, самодержавие думало только о скорейшем разгроме народного восстания. Екатерину и ее правительство не интересовали ни социально-экономические причины Крестьянской войны, ни требования народа. Этим же руководствовались и судебно-следственные органы. Следствие над участниками Крестьянской войны 1773—1775 гг. было сосредоточено главным образом на выяснении обстоятельств самозванчества Е.И. Пугачева. Больше всего императрицу и ее окружение интересовал вопрос, чьим ставленником был донской казак Емельян Пугачев, выдававший себя за царя Петра III: церковных раскольников-старообрядцев, дворян-оппозиционеров или иностранных держав. Перед следственными органами была поставлена задача выявить именно таких «инициаторов» восстания. Царица требовала «дело сего злодея привести в ясности и досконально узнать все кроющияся плутни, от кого родились и кем производимы и вымышлены были, дабы тем наипаче узнать нужное к утверждению впредь народной тишины и безопасности»²⁵.

Екатерина фактически руководила всей работой следственных учреждений и держала их под неусыпным контролем. К своим донесениям императрице А.И. Бибиков систематически прилагал «пакеты по Тайной экспедиции»²⁶; ей «спешил донести» экстракты допросов оренбургский губернатор И.А. Рейнсдорп²⁷. В инструкции П.С. Потемкину Екатерина II приказывала: «...все ваши донесения имеете вы отправлять прямо к нам»²⁸. А на просьбу главнокомандующего карательными войсками генерал-аншефа П.И. Панина поручить ему Казанскую секретную комиссию ответила категорическим отказом: «Нету, для того, что оная подо мною»²⁹. Императрица внимательно рассматривала присылаемые ей экстракты следственных дел³⁰, заслушивала доклады начальника Тайной экспедиции, рассылала секретным комиссиям инструкции и наставления, утверждала их определения и приговоры³¹. Осенью 1774 г. основное внимание Екатерины было сосредоточено на следственном процессе Е.И. Пугачева. 27 сентября 1774 г. в письме к Волконскому она требовала уведомлять ее о процессе: «...дабы я вас снабдить могла иногда нужными наставлениями»³². Официально не принимая участия в следствии, Екатерина на деле была главным распорядителем процесса, ежедневно посылала в Москву свои инструкции и получала донесения начальника следственной комиссии³³. Свой контроль над деятельностью секретных комиссий Екатерина II осуществляла и через Тайную экспедицию, вменив последней в обязанность регулярно просматривать экстракты следственных показаний, присылаемых из Оренбурга и Казани³⁴.

По указанию императрицы, следственные органы особо тщательно вели дела «самых первых», т. е. видных сподвижников Е.И. Пугачева, «от коих должно нам изыскать причины толикаго зла»³⁵. Их допрашивали по нескольку раз, подчас с очными ставками и привлечением свидетелей. Но, вопреки требованиям Екатерины II, старания следственных комиссий выискать сторонних инициаторов выступления, стоявших за спиной Е.И. Пугачева, выявить авантюрные причины самозванчества вождя восстания — не дали ожидаемых результатов. И сам руководитель движения, и члены повстанческой Военной коллегии М.Г. Шигаев, И.А. Творогов, И.Я. Почиталин, М.Д. Горшков и другие ближайшие сподвижники Пугачева твердо заявили, что ни дворяне-оппозиционеры, ни иностранцы никакого влияния на зарождение и ход восстания не имели. Обобщая результаты допросов, Оренбургская секретная комиссия в докладе от 21 мая 1774 г. сообщала Екатерине: «Пугачев не имеет, кажется, постороннего, а паче чужестранного руководствования и споспешествования, но споспешествовали ему в злодейских его произведениях, во-первых, — яицкие казаки, а во-вторых, народное здешнего края невежество, простота и легковерие, при помощи вымышленного от злодея обольщения их расколом, вольностию, льготою и всякими выгодами»³⁶. Хотя чиновники были далеки от уяснения социально-экономических корней восстания, они довольно верно определили причины успеха агитации Пугачева, вызвавшие столь быстрое и широкое распространение народного движения, близко обозначили источники его силы. Однако следователи квалифицировали восстание народа как незаконное покушение на незыблемые основы существовавшего строя. Заверив Екатерину II в том, что у нее нет врагов, посягающих на трон, ни внутри, ни вне государства, чиновники ее судебно-следственного аппарата обрисовали выступление народа как бессмысленный бунт «черни».

Намного успешней справлялись секретные комиссии со второй своей задачей, успев в сжатые сроки расследовать дела многих сотен пленных повстанцев и расправиться с ними. Оренбургской и Казанской комиссиями было привлечено к дознанию 11 606 повстанцев³⁷, основную массу которых составляли крестьяне и казаки, захваченные в плен в сражениях под Татищевой крепостью, Сакмарским городком, под Казанью, у Солениковой ватаги и других местах. Быстрота, с какой комиссии рассматривали дела и выносили приговоры, не имела себе равных в истории царского суда XVIII века. В отдельные дни комиссии допрашивали до 300 человек. Уже в январе 1774 г. А.И. Бибиков докладывал Екатерине II: «Секретная комиссия, трудясь, так сказать, день и ночь, почти не успевает приводимых распрашивать, ибо число их время от времени умножается» и просил прислать в комиссию новую группу писцов, ибо «нет возможности исправиться, и офицеры сами с Зряховым день и ночь пишут...»³⁸. Уделяя главное внимание допросам видных вожаков восстания, секретные комиссии торопились с решением дел рядовых повстанцев, которых после кратких допросов (а иногда и после групповых допросов) подвергали телесным наказаниям, приводили к присяге, а потом отпускали с «билетами» на прежние места жительства. Тем самым каратели пытались провести разделение между предводителями восстания, активными его участниками и массой рядовых повстанцев.

Какого-либо единообразия в методах проведения следствия не существовало. Члены комиссий использовали опыт работавшего с ними секретаря Тайной экспедиции И.З. Зряхова, чиновника, по отзыву Екатерины, «весьма к сим делам привыкшаго и то под моими глазами многия годы»³⁹. Губернаторы при проведении дознаний руководствовались рекомендациями Тайной экспедиции⁴⁰, которая предлагала делить арестованных «по градусам каждаго преступления» на 7 категорий и в соответствии с этим определять меру наказания⁴¹. Сообразуясь с тем, комиссии завели журналы — «реэстр» и «алфабет» «злодейских начальников», заполняемые на основе перехваченных повстанческих документов, в том числе и по переведенным с языка тюрки⁴².

П.С. Потемкин, возглавивший секретные комиссии с июля 1774 г., подверг критике работу этих учреждений за то, что те записывали «только что сам преступник объявить вздумает». Он потребовал «изведывать ... бывшия следствии дел, связь оных и предидущия намерении» и предложил свою форму допроса, состоявшую из нескольких пунктов. В частности, четыре вопроса касались личного участия допрашиваемого в восстании, три были предназначены для выяснения, «с чьим похлебством» бежал Пугачев из казанской тюрьмы, касались переписки и связей повстанцев, планов и целей руководителя народного движения: «куда обратить он стремится, чего для и по какой надежде»⁴³.

Все сведения добывались путем увещеваний, запугивания, морального давления, а подчас и пыткой. Допрос с «пристрастием», физические истязания были повседневностью следствия, поощрялись и императрицей, и правительствующим Сенатом. Е.И. Пугачев, допрашиваемый Шешковским, отличавшимся особо лютой жестокостью, «говорил же ему, чтоб закласть его в столб» — даже неминуемо назначенную смерть он предпочитал ежедневным изнурительным допросам⁴⁴. 5 декабря 1774 г. он заявил следователям, что «более он при всяких ужаснейших мучениях, чему он достойным себя щитает, инова ничего открыть не знает»⁴⁵. В Казанской секретной комиссии И.Н. Зарубин-Чика признал вину лишь «по двенатцетикратном увещевании ... под наказанием и по улике»⁴⁶. Достоверно зная о методах получения показаний, Екатерина, требуя в Москву сподвижников Е.И. Пугачева — И.Я. Почиталина, И.Н. Зарубина и других, делала в письме оговорку: «естли еще в живых... находятся»⁴⁷.

Пользуясь без каких-либо ограничений правом и полномочиями судебного органа, следственные учреждения сами выносили приговоры пугачевцам и сами же приводили их в исполнение. Известно единственное отступление от сложившейся практики: в декабре 1774 г. Екатерина II предписала назначить судебный процесс по делу Пугачева и сорока его сподвижников⁴⁸. Но на деле это была чисто формальная инсценировка суда, которому придали некую видимость законности. Главная цель этой судебной инсценировки состояла в желании императрицы соблюсти внешние приличия перед Западной Европой, в демонстрации мнимой картины правосудия и правопорядка в стране «просвещенного абсолютизма». Смертная казнь Е.И. Пугачеву была предопределена. 10 января 1775 г. в Москве на Болотной площади были казнены вождь народного восстания и четверо его товарищей — А.П. Перфильев, М.Г. Шигаев, Т.И. Падуров, В.И. Торнов. Приговоренный к смертной казни И.Н. Зарубин был отправлен в Уфу, где 24 января 1775 г, провинциальная канцелярия привела в исполнение приговор о его четвертовании.

А за год до того Казанская секретная комиссия ознаменовала начало своей деятельности казнью солдата татарина Абдрашита Бикеева и русского крестьянина Матвея Назарова⁴⁹. Вообще же по ее приговорам были казнены 38 человек⁵⁰. По определениям Оренбургской секретной комиссии в Яицком городке был повешен атаман казаков-повстанцев Н.А. Каргин, в Оренбурге — пугачевские полковники А.Т. Соколов-Хлопуша, И. Волков, атаман М.П. Толкачев. Кроме того, смертные приговоры успешно заменял кнут: в большинстве случаев наказуемые не выдерживали избиений кнутом. К наказанию кнутом Оренбургская и Казанская комиссии приговорили 153 человека⁵¹. Многие пленные повстанцы умирали в тюрьмах из-за скученности, болезней, пыток, не дождавшись решений комиссий. К русским и нерусским крестьянам, участвовавшим в Крестьянской войне, помимо наказания плетьми и кнутом, применяли членовредительство: обрезали уши, вырывали ноздри, чтоб приговоренные могли «своею казнию наводить страх». Так, по приговору Казанской секретной комиссии от 18 ноября 1774 г. башкирам Аладину Бектуганову из д. Новая Конпин Сибирской дороги, Мяди Мядиярову из д. Юбанаево Осинской дороги, марийцам Князю Токмурзину из д. Актуганово и Иштубаю Ишбулатову из д. Тертяково той же Осинской дороги после наказания плетьми и кнутом отрезали уши; их отправили на жительство в сопровождении стражи, которой было приказано по пути следования показывать мучеников населению⁵².

Но если Тайная экспедиция и секретные комиссии еще придерживались каких-то правил расследования и судопроизводства, то действовавшие в основном независимо от центральных карательных учреждений суды губернаторов, воевод, командиров войсковых частей и помещиков расправлялись с повстанцами по собственному усмотрению. И при этом не обнаруживалось ни малейшей попытки выяснить причины участия народных масс в восстании. О своих расследованиях они не ставили в известность даже начальника секретных комиссий. 10 ноября 1774 г. П.С. Потемкин не без возмущения писал императрице, «что во всех местах, где бы ни попался важной или сумнительной колодник, не только дерзают сами собою приступать к распросам, что до судебных мест не принадлежит, но и допрашивают под пристрастием так, что самые важные сведении иногда вместе с преступниками погибают, а невинныя принужденно на себя взводят такие дела, которых они никогда не делывали и которые со здравым разсудком и со обстоятельствами различаются»⁵³.

После ликвидации секретных комиссий расправу над повстанцами вершили только губернаторы, воеводы и воинские чины. В конце сентября 1774 г. оренбургский губернатор Рейнсдорп отправил через Башкирию к Челябинску карательный отряд коллежского советника И.Л. Тимашева с тем, чтобы привести башкир к повиновению, и распорядился: «буде которые при злодействе пойманы, тех для наказания отправлять ко мне сюда»⁵⁴. Уфимская провинциальная канцелярия сразу же после снятия с города блокады принялась за допросы пленных, захваченных 25 марта 1774 г. в сражении у д. Чесноковка⁵⁵. С ее ведома в Уфе «на страх другим, дабы и протчие в такие злодейства вступить не отважились», были повешены участники сражения против карательного отряда полковника А.Я. Якубовича 27 июня 1774 г. под Чесноковкой башкиры Абдрешит Абдрахманов (Кси-Табынской волости Ногайской дороги), Юлман Юлкуватов (Уршак-Минской волости той же дороги), Аскар Кунакбаев (Калчир-Табынской волости той же дороги), ясачные татары с той же дороги Юзей Бектемиров (из д. Карамалы), Альмухаммет Усеинов (из д. Балыклы-Кулево), мишар из д. Леканды Ногайской дороги Солтакай Аптикеев⁵⁶. По 25 ударов кнутом получили за участие в восстании мишары, состоявшие прежде в команде «верного» старшины Салтанмрата Янышева⁵⁷. Стоит отметить, что сам старшина, командовавший башкиро-мишарским отрядом в частях подполковника И.И. Михельсона, был обласкан царским правительством. Власти открыто защищали интересы местных богатеев какой бы национальности те ни были; жестоко наказывая повстанцев, они щедро награждали чинами, именным оружием, сукнами и деньгами старшин и сотников, находившихся в карательных войсках⁵⁸.

Невиданный шквал репрессий обрушился на Оренбургскую, Казанскую, Нижегородскую и некоторые другие губернии после назначения (29 июля 1774 г.) командующим правительственными войсками генерал-аншефа П.И. Панина, «определенного и уполномоченного от ея императорскаго величества к пресечению мятежа»⁵⁹. Облеченный диктаторскими полномочиями, он начал тотальную антинародную войну, чтобы «искоренить не только возженные в четырех губерниях бунты и измены, но и довести народ до изловления его для законного наказания»⁶⁰. Не считаясь с существованием секретных комиссий, Панин вел сам или поручал губернаторам допрос видных повстанцев. Это вызвало недовольство П.С. Потемкина и он не раз обращался к императрице с жалобами. Екатерина предпочла не вмешиваться в их распри: оба делали одно дело, оба обнаруживали в том примерное рвение. Царицынскому коменданту И.Е. Цыплетеву, который производил дознания над пугачевцами, взятыми в плен под Черным Яром, Панин предписывал: «Всеми разными устрашениями извольте принудить сих пленных объявить между собой: 1) всех, таковых, которые с самого начатия самозванца были при нем; 2) тех, которые наперстянками у него состояли; 3) которые имели какие начальственные чины и должности, а не рядовыми только были; 4) кто между ими продавшиеся из военнослужителей и других чиновников ея величества службы; 5) кто из дворян; 6) кто из беглых дворовых господских людей; 7) кто, наконец, из пахарей...». Затем — всех, «кто ближе к самому злодею по своему званию или долее в своих злодеяниях был», — казнить; рядовых (общее число которых составляло в его застенках до 6000 человек) — «пересечь жестоко плетьми», а у негодных к военной службе «урезать по нескольку у одного уха.., утвердить целованием креста и евангелия в возвращении себя в должную верность»; дворовых людей после физического наказания «определить на каторожную работу в зачет рекрут»⁶¹. По сведениям, сохранившимся в делах в военно-походной канцелярии генерал-аншефа, им были казнены и телесно наказаны 8329 повстанцев⁶². Однако же, несмотря на всю жестокость приговоров, судебно-следственные процессы не были единственными и даже главными карательными мерами П.И. Панина. Генерал предпочитал расправляться с народом по артикулу военно-полевого суда. По приказу Панина во всех городах, крепостях и селах, «которые дерзали ... возмущением бунтовать и выходить из должнаго подданическаго повиновения», были поставлены виселицы и сооружения для колесования⁶³. 16 октября 1774 г. это предписание Панина было получено Рейнсдорпом⁶⁴, а в ноябре—декабре в Оренбург уже были доставлены из Уфимской провинциальной канцелярии, Бугульминской земской конторы, Ставропольской канцелярии списки 150 с лишним населенных пунктов, где были установлены виселицы, снаряды для колесования и так называемые глаголи⁶⁵. Командирам воинских частей, буквально наводнивших осенью 1774 г. Оренбургскую губернию, был отдан приказ выявлять «зачинщиков» и тут же четвертовать; а из числа тех, которые их укрывали, следовало выбирать людей для казни по жребию.

25 января 1775 г. Панин докладывал Екатерине: «Все без изъятия главные предводители бунтовщичьих шаек, как российские, так и башкирские большею частью, да и сам самозванец доставлены живыми к монаршему правосудию, а затем оставшиеся из них восприяли или казнь или пали под правосудным военным мечем ... на местах злодеяния их»⁶⁶.

Такими репрессиями власти защищали интересы дворянско-помещичьего государства. «Монаршее правосудие» вылилось в кровавую расправу над народом, поднявшимся на борьбу против крепостничества и национального угнетения, против произвола помещиков, заводчиков и царской администрации.

Примечания

1. Крестьянская война.., с. 13; Прокофьева Л.С. К вопросу о достоверности следственных показаний по делу Крестьянской войны в России в 1773—1775 гг. — В кн.: Сельское хозяйство и крестьянство Нечерноземного Центра РСФСР. Смоленск, 1976, с. 37—46.

2. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 251—252.

3. Грибовский В.М. Высший суд и надзор в России в первую половину царствования имп. Екатерины Второй. СПб., 1901, с. 174—331; Шворина Т.И. Уголовное законодательство Екатерины II. — Уч. зап. Всесоюзного института юридических наук. М., 1940, вып. 1, с. 219.

4. Ерошкин Н.П. Очерки истории государственных учреждений дореволюционной России. М., 1960, с. 132, 139; Троицкий С.М. Русский абсолютизм и дворянство XVIII в. Формирование бюрократии. М., 1974, с. 32—33.

5. Голикова Н.Б. Органы политического сыска и их развитие в XVII—XVIII вв. — В кн.: Абсолютизм в России. М., 1964, с. 271—274.

6. ПСЗ I, т. 16, № 12137, с. 716—720.

7. Блинов И. Губернаторы. СПб., 1905, с. 57—59, 69, 102—115.

8. ПСЗ I, т. 8, № 5333, с. 94—112; Андреевский И. О наместниках, воеводах и губернаторах. СПб., 1864, с. 53—106.

9. ПСЗ 1, т. 5, № 3006, с. 382—411.

10. Юшков С.В. История государства и права СССР. М., 1961, ч. 1, с. 370—377; Витт В. Екатерина II, как криминалистка. СПб., 1909, с. 108—111.

11. Юшков С.В. Указ. соч., с. 360—361.

12. ПСЗ I, т. 13, № 10101, с. 838—839.

13. Витт В. Указ. соч., с. 102—103.

14. С III по IV ревизии (1762—1782 гг.) общая численность частновладельческих крепостных крестьян возросла с 4401,5 до 5105 тыс. душ м. п. при понижении их процентного отношения ко всему населению с 52,17 до 48,77% — Кабузан В.М. Изменения в размещении населения России в XVIII — первой половине XIX в. М., 1971, с. 12.

15. История СССР с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1975, с. 393.

16. Ерошкин И.П. Указ. соч., с. 139.

17. Пугачевщина, т. 3, с. 468.

18. Джинчирадзе В.З. Из истории Тайной экспедиции при Сенате (1762—1801 гг.). — Уч. зап. Новгородского гос. пед. ин-та. Историко-филологический факультет. Новгород, 1957, т. 2, вып. 2, с. 93.

19. ПСЗ I, т. 20, № 14275, с. 85.

20. Джинчирадзе В.З. Указ. соч., с. 91—92.

21. ЦГИА СССР, ф. 468, оп. 32, д. 2, л. 20;) Материалы для истории Пугачевского бунта. — В кн.: Грот Я.К. Труды, т. 4, с. 472, 549; Бумаги императрицы Екатерины II, хранившиеся в Государственном архиве. — Сборник РИО, 1874, т. 13, с. 402; Екатерина II и Пугачевщина. — Русская старина, 1875, т. 13, с. 115—116.

22. Письма Екатерины II к Рейнсдорпу и Ф.Ф. Щербатову от 26 апреля 1774 г. — ГАОО, ф. 3, д. 138, л. 60—61; Екатерина II и Пугачевщина, с. 116; ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 6, л. 480.

23. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым. — Вопросы истории, 1966, № 3, с. 124—138; № 4, с. 111 — 126; № 5, с. 105—121; № 7, с. 92—109, № 9, с. 137—149.

24. Пугачевщина, т. 2, с. 204—215, 400; т. 3, с. 312—313.

25. Письма государыни императрицы Екатерины II к князю М.Н. Волконскому. — В кн.: Осмнадцатый век, 1869, кн. 1, с. 148.

26. Письма императрицы Екатерины II к А.И. Бибикову во время Пугачевского бунта. — Русский архив, 1866, № 3, с. 390, 397.

27. Подлинные бумаги о бунте Пугачева. — В кн.: Чтения в обществе истории и древностей российских (ЧОИДР), 1860, кн. 2, с. 68.

28. Дубровин Н. Пугачев и его сообщники, т. 3. СПб., 1884, с. 51.

29. Материалы для истории Пугачевского бунта. — В кн.: Грот Я.К. Труды, т. 4, с. 524.

30. Пионтковский С. Архив Тайной экспедиции о крестьянских настроениях 1774 г. — Историк-марксист, 1937, кн. 7, с. 94.

31. Екатерина II и Пугачевщина, с. 121—122.

32. Письма государыни императрицы Екатерины II к князю М.Н. Волконскому, с. 148.

33. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева, т. 3, с. 415.

34. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 1, л. 310—316; ч. 2, л. 71—78.

35. Подлинные бумаги о бунте Пугачева, с. 67.

36. Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева, т. 3, с. 390—391.

37. Пугачевщина, т. 3, с. 466—467.

38. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 3, л. 272.

39. Екатерина II и Пугачевщина, с. 124.

40. Письмо И.А. Рейнсдорпа к И.Л. Бранту от 30 мая 1774 г. — ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 2, л. 5—6.

41. «Примечания» Тайной экспедиции Сената на решения Казанской и Оренбургской секретных комиссий от 18 июля 1774 г. — ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 2, л. 74—76.

42. ЦГАДА, ф. 6, д. 467, ч. 12, л. 397—398; Отдел рукописей ГПБ им. М.Е. Салтыкова-Щедрина (ГПБ ОР), F. IV, д. 668, л. 7—33.

43. Инструкция П.С. Потемкина Казанской секретной комиссии от 24 июля 1774 г. — ЦГАДА, ф. 6. д. 507, ч. 2, л. 89.

44. Дубровин Н. Указ. соч., т. 3, с. 357.

45. Пугачевщина, т. 2, с. 229.

46. Там же, с. 128.

47. Екатерина II и Пугачевщина, с. 124.

48. ПСЗ I, т. 19, № 14230, с. 1064—1067; Материалы для истории Пугачевского бунта. — В кн.: Грот Я.К. Труды, т. 4, с. 627—630; Следствие и суд над Е.И. Пугачевым. — Вопросы истории, 1966, № 3, с. 128—130; № 9, с. 137—149; Крестьянская война в России в 1773—1775 годах. Восстание Пугачева, т. 3, с. 408—432.

49. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 1, л. 30, 146—149; Алишев С.Х. Татары Среднего Поволжья в Пугачевском восстании. Казань, 1973, с. 109.

50. Пугачевщина, т. 3, с. 466.

51. Там же, с. 466—467.

52. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 3, л. 47.

53. Там же, ч. 6, л. 470; Пугачевщина, т. 3, с. 326—327.

54. ЦГАДА, ф. 6, д. 627, ч. 12, л. 250.

55. Там же, д. 507, ч. 2, л. 60. По преданиям, записанным через сто лет, в Уфе действовала «тайная тюрьма» для повстанцев: это была изба над прорубью в р. Белой, где каждый входящий в избу падал в прорубь. Игнатьев Р. Осада г. Уфы (эпизод из истории Пугачевского бунта). — В кн.: Памятная книжка Уфимской губернии. Уфа, 1873, ч. 2, с. 119.

56. Рапорт Уфимской провинциальной канцелярии И.А. Рейнсдорпу от 2 июля 1774 г. — ЦГАДА, ф. 1100, д. 9, л. 376—377.

57. ЦГАДА, ф. 6, д. 507, ч. 3, л. 60.

58. ЦГВИА, ф. 41, оп. 1/199, д. 284, л. 94, 96, 97, 102, 105, 110, 115—117, 134—136 (указы Сената Ишмухаммету Сулейманову и Бахтияру Янышеву от 1 декабря 1776 г.; указы Рейнсдорпа им же от 5 февраля 1775 г. и 8 марта 1776 г.; прошения Муксина Абдусалямова и др. мишарских старшин на имя Екатерины II в августе—сентябре 1791 г.); ГАОО, ф. 3, д. 141, л. 186, 190, 191; д. 145, л. 10; д. 148, л. 21, 27, 28, 39, 49, 57, 65, 92, 93, 98; д. 155, л. 5, 21, 29, 33, 48, 57, 59, 67, 68, 70, 71, 91, 95 и др. (указы И.А. Рейнсдорпа по прошениям башкирских и мишарских старшин и сотников за 1774—1776 гг.); ЦГАДА, ф. 6, д. 516, ч. 3, л. 156 (справка Сената о старшинах, награжденных медалями и чинами, — 1776 г.); Материалы для истории Пугачевского бунта. — В кн.: Грот Я.К. Труды, т. 4, с. 554; Бумаги графа П.И. Панина о Пугачевском бунте. — Сборник РИО, 1871, т. 6, с. 183—184.

59. Анучин Д. Граф Панин, усмиритель Пугачевщины. — Русский вестник, 1869, т. 81, с. 385.

60. Там же, с. 147.

61. Дубровин Н. Указ. соч., т. 3, с. 294—295.

62. Овчинников Р.В. Источники изучения социального состава повстанческих отрядов Е.И. Пугачева. — В кн.: Народы в Крестьянской войне 1773—1775 гг. Уфа, 1977, с. 123.

63. Анучин Д. Указ. соч., с. 401—402.

64. ЦГАДА, ф. 1100, д. 11, л. 90—91.

65. Пугачевщина, т. 3, с. 359—364.

66. Бумаги графа П.И. Панина о Пугачевском бунте, с. 199.