Глава XI

На крыльцо вбежал кто-то тяжелыми шагами и, обшарив в темноте дверь, поспешно отворил ее.

Быстро вошел в горницу незнакомец и вымолвил бойко:

— Чудом уцелел! Видно, еще рано умирать!

Он снял и отряхнул шапку, перекрестился на образа, потом поклонился хозяину. За поясом его блестели обмоченные дождем кинжал и пистолет.

— Ты палил на речке? Я чай, успокоил? — спросил Батька.

— Убил! Налез какой-то сзади, руки крутит да норовит, пес, пырнуть в шею ножищем! А как выпалил, еще трое выросли из-под земли да гнались за спиной вплоть до домов. Чудом ушел... Ну, здорово! — И вошедший снова поклонился.

— Кто таков?

— Из бегунов!

— Откуда?

— Из войска бежал Донского... До Польши бегал. И в остроге сидел в Малыковке, а там в Казани; да наши помогли. Бежал паки. И во, все бегаю. За крест мученье принял. Сказывали, ты из согласников, ну, к тебе и зашел. Позволь остаться до зорьки. Умаялся. А потом пойду на Иргиз, к Филарету.

— Антихристову печать вахлять аль селиться?

— Имею ее. Справил законную на Добрянском форпосте у границы Польской. А ныне к селитьбе приступить хочу. Намаялся бегамши.

— Обеляться ходил в Польшу-то?

— Да. Пошел донским казаком, хорунжим, а вернулся купцом пензенским.

— Как звать?

— Купец Иванов, — усмехнулся пришедший.

— А свое-то прозвище только на утеху писарской волоките осталось! Ищи-свищи! Ну, садись. Ты ведь купец-то бестоварный. Да небось! И без денег поесть дадим.

Вновь прибывший был лет сорока на вид, невысокого роста и слегка сутуловат. Маленькая голова на худой шее точно будто ввалилась между широких костлявых плеч. Темно-русые короткие волосы, без пробора, лохматились над лбом, где лоснилось желтое пятно. Редкая бородка с проседью клином торчала вперед. Он был отчасти ленив и медлителен в движениях и в говоре, и только блестящий и быстрый взгляд круглых карих глаз изобличал живой нрав и недюжинную мысль.

— Ну иди, поешь, купец, — сказал хозяин. — Как тебя во крещенье поп-то звал?

— Емельяном.

— Ну садись, Емельян. Не взыщи. Чем Бог послал.

Купец сел за стол и, разломив хлеб, незаметно сделал им на столе особый знак. Хозяин встал с места и поклонился.

— Ну добро, человек!.. Садись, куда довлеет твоему здоровью.

И Батька передвинул прибывшего под образной угол, ради почета, а сам с любопытством подсел к нему.

— Что несешь, купец Иванов?..

— Все то же, Батька. Тебя, слышь, так звать-то? У моря погодки ждет люд православный. Либо преставленье свету будет вскорости, либо еще свет протянет малу толику... Вот, сказывают, под Москвой ходил по небу наш крест об осьми концах... Все видели!..

— Трубного гласа не было? — вмешался из угла расстрига Касьян.

— Нет. Трубному гласу на последях быть.

— Ты теперь-то отколь? — спросил хозяин.

— С Яика.

— Там-то как? У нас уж с месяц вестей нет.

— Да все то же, Батька Маются казаки. Старшинская рука неподобные утесненья чинит, бьет, грабит, окаянствует, а войсковой руки молодцы кряхтят. Что поделаешь...

— Мы вот сунулись, да и закаялись! — вздохнул хозяин. — Слыхал, я чай, как в Яицке, позапрошлый год, молодцы, не стерпя гонения канцелярского, иконы побрали из собора, да пошли на квартиры енералов Трубенбергина да Дурново, да поразвесили их на перекладинах. Я тут был с молодцами... ну а там прибыл к нам утешитель с Москвы... енерал!.. как бишь звать-то... Все ведь не российские прозвища-то...

— Фрейман?

— Так! Аль и ты ведаешь?

— Я все яицкие печали ведаю. Что народу-то уходил он тогда!

— Страсть! — махнул хозяин рукой. — Кого прочесали картечью, то ничего. Те у Господа... А кто бежать-то пустился, к переселению, тем-то что было: переловили, судили, пытали, пристращивали. Все амбары, весь гостиный двор да весь меновой двор запрудили нами, не было места во всем Яицке, где бы не сидел народ заключенный.

— Этак-то и у нас в Царицыне было, — вмешался опять расстрига, — тоже великое число засадили. Как проявился у нас самозванец. Из-за его что загибло...

Послышалось ржание коня у ворот. Хозяин вышел быстро, прислушался к голосу на дворе и, вернувшись, поморщился.

— Таскается, леший, не вестимо зачем. Опять наехал надглядать...

— Кто такой? — спросил неспокойно купец Иванов, кончая ужин.

— С нашей станицы, Яксайской, дед Макар. У него, вишь, сын войсковой руки и тоже в бегунах на Иргизе, за Яицкое же смятение. А сам-то он старшинскую руку тянет. Хлопочет сына вернуть в Яксай. Ездит все, то сюда, то на Иргиз, то опять в Яицк.

Дверь отворилась, и вошел седой как лунь казак.

— Здравствуй, Батька, к тебе, по грешности, от воды небесной спрятаться.

Казак сел за стол ужинать, все замолчали, в избе стало тихо, только евший стучал ложкой.

Погода начала проясняться, гром гудел уже вдали, и изредка вспыхивал небосклон.

Купец Иванов и расстрига сидели поодаль и дремали, старик казак у стола. Вдруг кто-то подскакал к умету, прямо на двор, бросил лошадь и, отворив дверь, выговорил:

— Батька! Выдь на мало.

Хозяин вышел поспешно на крыльцо.

— Атаман здесь? Зови живо! Беляна-то запоздала. Валит теперь. Большущая! Молодцы уж в сборе, ждут атамана! — проговорил быстро и запыхавшись молодой малый. — Хорошо бы, Батька, пушку-то ухватить.

— Как атаман, дело его, — и хозяин пошел наверх к дочери.

Через минуту Чумаков вслед за ним спускался вниз, одетый и вооруженный.

— Не входи в большую горницу-то: Макар там, — говорил хозяин.

— Не съест! — презрительно отозвался Чумаков и вошел в общую горницу.

— Хлеб-соль, дядя Макар. Почто к нам опять прибыл? — выговорил атаман, подбоченясь и усмехаясь насмешливо.

— По делу! — сухо отозвался тот не глядя.

— По делу... Ты часто не наведывайся, чтобы головы не сняли. Мы народ беззаконный. А вас, кровопийц, старшинскую руку, мы не жалуем. Из вас кого ухлопать — сто грехов отпустится.

— У меня тоже сабля есть. Опробованная. Сволочилась куча со всех краев мира и чает, крепче ее нету, — угрюмо отвечал Макар словно себе самому.

Атаман вышел, сел на лошадь и вместе с приехавшим за ним малым поскакал во весь опор. В степи было ясно и тепло, луна блестела на небе и играла в мокрой траве и ручьях.

— Да, дедушка, — говорил между тем хозяин, — негодное дело вы творите, старшинской руки казаки. Дождетесь вы опять бунту, и передавят вас всех.

— Мы ничего не творим, — отвечал старик. — Войсковая рука творит. Не ныне завтра паки всполошатся, и паки их уймут пушками, как два года тому, и паки бегуны будут, как ты вот, Батька. А порядки все будут те же. Старого не вернешь, атаманами не бывать, и беседе в кругу не бывать, пока государыня Екатерина Алексеевна на Руси правит.

— Не век ей править-то! — горячо воскликнул молчавший дотоле Иванов. — Явись-ка Петр Федорыч на Русь, что будет?! А приди он на Яик да клич кликни... Солнце покоробит от войсковой руки подвигов.

— С того свету, стало, идти ему, батюшке, — сказал Макар. — Небылицы-то эти мы слыхивали! Я ведь в Питере был по наряду, как государя-то хоронили. Сам за гробом-то шел... Враки-то эти токмо по Волге ходят. А кто и врет-то, так неспроста!

— Вот у нас в Царицыне, — вступился отец Касьян, — был один в запрошлый год названец, Петром Федорычем сказывался, а сам казак простой Богомолов. Много тоже уверовало. По сю пору, сказывают, доподлинно царь был, сам Петр Федорыч.

— Да и был, — сурово вымолвил Иванов.

— Похоже! — усмехнулся старик Макар, разжевывая большой пельмень.

— Вот обожди, опять явится миру и не так Москвой-то тряхнет! — отвечал Иванов.

— Да то названец был, Богомолов, — объяснил расстрига. — Его в Сибирь угнали. Где ж ему явиться-то?

— Богомолов ли, иной, а быть ему паки явлену! — сказал хозяин. — Придет коли на Яик, енералов-то московских всех передавят!..

— Без тебя ведаю, — грустно отозвался Макар. — К нашему Яику приди ныне первый проходимец да крикни поздоровее, и вся войсковая рука встанет как один казак на всякий грех. Что ж хорошего-то? А там пойдет суд, плети, дыбки... сироты, вдовицы... бегуны да разор... Эх-ма! И я тоже, сказывают вот, старшинской руки... рад бы и я в рай... Да ведь силком-то и туда не попадешь... Э-эх! — Дед Макар вздохнул глубоко. — Прошла, что ль, гроза-то? Мне бы пора; ночкой полпути отбыть можно.

На лестнице заскрипели ступени. Заноза спустилась тихо вниз к вошла в горницу. Гордо и смело окинула она всех холодным взором и на поклон привставших гостей кивнула молча головой.

— Ух! Горда ты, девка, — сказал Макар. — Гордей тебя и не сыщешь. А чем горда-то? Красотой-то! Гляди, у нас какие казачки есть на Яксае. Хоть бы Груня, моя внучка...

— Коли паче чаяния выищешь кого глупее себя, того и учи уму-разуму, а меня уволь, — презрительно отвечала Заноза и, растворив окно, стала глядеть на двор, повернувшись ко всем спиной.

— Кто такая будет, красавица-то? — бойко спросил купец Иванов.

— Дочь! — мотнул Макар головой на хозяина. — От персидского султана родом вышла, а мать-то была жар-птица, из тех, что желуди под дубами ищут да рылом землю пашут...

— Полно хаять-то! — отозвался Батька лениво. — Что тебе, в пояс, что ль, кланяться? За какие милости твои?

— Вестимо! — прибавил Иванов. — Такая красавица одним глазом глянет, и за то спасибо! Коль и не султанова дочь, а царицей выглядит. Будь я султан какой, всего бы себя и царство свое ей предал... только полюби, мол...

Заноза обернулась, наклонив головку набок и усмехаясь льстивым словам, вскинула на гостя красивые очи.

— Вот завоюй царство-то, — вымолвила она ласково, — и приходи за мной. Полюблю.

— А на половине не замиришься? — усмехаясь, сказал Иванов, заигрывая.

— На какой половине?

— Меня возьми одного, а царство после.

— Пожалуй, и на половине согласна. Дай царство, а себя-то после...

Все рассмеялись. Макар стал собираться и вышел к лошади.

— Да и нам тоже неча сидеть! — сказал Иванов. — Ну прости, раскрасавица. Долго ты мне теперь в глаза лезть будешь и во сне, и наяву.

— Прости, не поминай лихом! — слегка ломаясь, отвечала Заноза.

— Зачем! Ну ты, батюшка, тож к Филарету? Вместе пойдем, я тебя путем-дорогою ухлопаю да оберу, — засмеялся Иванов.

— Хлопай, брат. У меня ныне в карманах одне дыры, — отвечал Касьян.

Они взялись за шапки. Заноза выглянула в окно.

— Добрый вам путь! Вишь, месяц светит. Теплынь. Гроза-то далече. Ну прости ты, султан. Милости прошу, напред бывай. — усмехнулась красавица.

Расстрига и купец Иванов простились и вышли.

— Куда неказист, — вслух вымолвила Заноза. — А чтой-то чудное есть в глазу. Кто таков?

— Купцом сказался, — отвечал Батька. — Нашего согласья. И голова!

Вошел снова в избу старик Макар, забрал свои вещи, помолился на образа и вымолвил:

— Прости, хозяин! Денька через два на обратном пути паки заверну переночевать. Ты будь в спокое, — обернулся он к хозяйке, — я не разведчик да доноситель. Ведаешь, зачем езжу: сына из беды вытянуть. Я хоть и не вашей душегубской руки, а все ж донашивать не пойду.

— Донашивай! Не боимся! — презрительно вымолвила Заноза, отворачиваясь. — К нам в Гай с розыском и дурак не сунется. А мы к вам когда соберемся, так не с повинною, дедушка, а за вашими старшинскими головами приедем...

Седой Макар покачал головой и вышел, бормоча:

— Ну, девка!..