Из глухого места вытекает речка Иргиз. Быть бы ей большою рекой, да разбрелась на болота, и несть конца этим болотам. Местами поросли они густым лесом. И чаща, и вода вместе. Забредешь — не вылезешь, но кто знает путь, найти может малую тропу, что пробирается среди болот, по сухим местам. Тропа вьется, заворачивает среди елей и осин столетних и может, по всему судя, привести только к лешему в лапы, но кто уж идет по ней, тот уж ведает куда идет.
Средь леса и болот полянка небольшая, а на ней избушка, ветхая, чуть держится; в избушке сени да две горенки; в крайней молельня. Это скит.
Давным-давно проживает здесь старец Иов, человек знаемый по всем российским скитам. Даже старцы Керженского леса, не только старцы Узеней и Иргиза, знают Иова и шлют-пересылают к нему люд странный и бесписьменный и всякого горемыку, что света Божьего бояться должен.
Старцу сему лет за 90. Сам себе прозванье дал он; Аз Многогрешный! Великую епитимью наложил он на себя ради души спасения. Вот уж годов десятка три не выходит из лесу и не молвит ни слова, опричь имени Господа Бога да воздыхания: О! Аз Многогрешный!
За что наложил на себя старец обет немоты неведомо; сказывают иные старцы, что в годину греховную, когда святую Русскую землю окрестили антихристовым прозвищем Емперия да приял на себя русский царь Петр Алексеевич таковое же греховное прозванье Емператора, то в те времена Иов был еще в миру и тешил в нем дьявола, обета еще и не собирался давать, а проживал казаком на станице.
При старце Иове живет послушник, шестой десяток ему, и званья ему от Иова нет иного как Грех.
Грех все трудится, день и ночь. На десятине пашет, сеет и жнет. Зимой лапти плетет в продажу. Всякий день хлопочет, хлебы печет, дрова колет, молочню содержит в чистоте. Он же за старца беседы ведет с прохожими.
«Грех!» — молвит Иов и глянет ему в очи. И Грех все, что нужно старцу, уразумеет тотчас.
Так они живут, Богу служат и безбедствуют.
У самой калиточки во дворике избушки ветхой стоит лавочка, и день-деньской целую половину года сидит на ней старец, греясь под солнышком, пока Грех справляет свои дела. И вот сидит Иов, белая борода по пояс рясы черной, руки с четками сложены недвижимо на коленях, и смотрит старец на полянку и на опушку леса дремучего и молчит. Пятьдесят годов не видал он ничего, кроме полянки, леса да избушки. А что за лесами? За лесами повсюду наваждение и строение дьяволово и аггелов его.
Землю Господню, Русскую, дьявол нарезал на клочки и прозвища им мерзкие надавал, и правят везде аггелы его, и повсюду искушения его губят души человеков. Брат на брата идет, отец на сына, сын на отца, и был уже виден Ангел Господень, и слышен был первый глас трубный о кончине света окаянного, но не вняли ему человеки, сатаною ослеплены и прельщены, и скоро, не ныне, так заутро, придет час последний, в онь же восстанут вси мертвии из гробов, и воссядет Господь судить живых и мертвых.
А велик ли этот мир греха и скорби? Велик! Но каков он, позапамятовал Иов.
Ведомо старцу, чрез прохожих странников, что за лесами, где солнце восходит, села православные, города большие и малые, и кишит везде люд греховный, и чем дальше, то больше греха и искушения.
Недалечко — Волга-река и другие реки, где великое множество старцев от греха спасаются. Там все скиты и обители вплоть до моря Хаспия, а за Хаспием — Татарва, а за Татарвой — край земли. Оттуда обо всякое утро солнце выходит. А там, где солнце заходит, тоже русские города. За городами — три наибольшие города: Киев, Москва и Иерусалим, где угодники Божии содрогаются, глядя на окаянствующих и коснеющих.
За сими городами врата адовы, и мудреное да греховное им прозвище: Сам Пятитурк! Там пребывает сам дьявол Турк с пятью набольшими аггелами. Со времени греховного царя богоотступника Петра Алексеевича создалися сии новые адовы врата.
За Сам Пятитурком нехристь и немец живет и вплоть до моря-окияна. За окияном край земли. Туда солнце на ночь уходит.
А лес и болота и скит старца Иова, сказывают странники, как посередь мира на самом, выходит, на пупе земли. Знать, сподобил сам Господь старца Иова. Оно и правда — солнышко в полдень как раз над скитом в полнебе стоит.
И вот сидит старец на скамеечке и глядит на полянку... Тихо все, солнышко греет; только муха жужжит да комар поет. Тихо. Совершил вдруг Иов крестное знамение и вымолвил:
— Господи Боже!
Показался на полянке конный. Лет с десяток не видал Иов коня, и сердце стариково захолонуло. Начертан у него в книге священной точно такой всадник, только крыльев у этого нету, какие у того написаны.
— Грех! — возопил Иов. — Грех!
— Иду, иду. Водички, что ль, испить? Нет!
Глянул Грех в очи Иова и перевел глаза на опушку леса.
— Конный гость прибыл. Ну чего ж? Коль за нами прибыл — сотворим молитву и предадим дух Господу.
Много странных перебывает всегда в год в скиту Иова. Но конные никогда не заглядывали.
Красивый русый молодец, в синем кафтане, с богатым оружием за шелковым поясом, подъехал, слез, пустил коня на траву и несмело приблизился к старцам, приковав глаза к белой бороде старика.
— Чего тебе от нас? — сказал Грех. — У нас окромя Бога ничего нет, вертай в люди.
— Сказывали, тут старец Иов проживает? — робко проговорил приезжий.
— Вот он. Гляди! От кого ты?
— Я издалеча. Мне нужда до игумена Филарета.
— Ошибся путем, молодец, но отсюда не так-то далече, и я тебя проведу. Токмо пешком, а верьхи не проедешь. Ты странный?
— Странный!
— По делу ко святому отцу? Аль в постриженье? Откуда? Куда? Как звать? — закидал старик прибывшего.
Русый молодец поморщился и неохотно, увертливо отвечал на расспросы.
— Грех! Грех! — возопил Иов.
— Как звать-то тебя? — пристал снова старец, прочитав что-то во взгляде Иова.
Молодец запнулся, но вдруг вымолвил:
— Individuum vagum, — и легкая усмешка скользнула по его лицу.
— Чудное прозванье, — заметил старец.
Через полчаса старец уже провожал молодца лесною чащей. Незнакомец вел под уздцы своего коня с диковинным заморским, а не казацким седлом, с двумя торбами по бокам.
Спустя час оба вышли на луговину, где Иргиз, выбравшись из лесу и болот, протекал довольно широкою лентой среди очищенных от камыша берегов. Пред незнакомцем появился деревянный храм с колоколами под навесом и несколько изрядных домиков, стоящих среди лужайки кучкой. Среди всего высилась большая изба в два яруса.
— Вот обитель святого отца игумена! — сказал старец подобострастно. — Ну, Бог помочь. Прости. Я восвояси.
Незнакомец сел верхом и поехал через луговину.
Скиты кишели народом. Вокруг храма расположилось до полсотни странников и богомолок, и все спало на мешках своих в ожидании вечерень и ужина. Иноки сновали повсюду.
Вопрос незнакомца: «Можно ль видеть игумена Филарета?» произвел еще большее движенье. Его обступили, опрашивали и, наконец, повели к большой избе. Он достал из кармана большой пакет и послал к игумену. Через мгновенье из горницы выскочило на крыльцо несколько иноков, а за ними вышел в сени благообразный старик и пытливым взором глянул на незнакомца, улыбаясь и протягивая руки. Русый молодец подошел под благословенье старца, а отец игумен обнял молодца, затем молча оба вошли в горницу. Иноки, перешептываясь, рассыпались по домикам разнести новость. Досыта наврались в этот вечер святые отцы, гадая и беседуя, кто таков человек — русый молодец?
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |