Ночью лунною едут два казака на конях. Уже давно они в пути, давно выехали из Каинова Гая, и без конца степь необозримая, и все в ней молчит, все притаилось. Меж небом и землей тишь чудесная, ни птицы, ни зверя, ни человека, ни единого вопля иль вздоха. Синяя степь, да лунное небо, да два казака на конях.
— Богу Господу молиться тут важно! — вымолвил старый белобородый Макар. — Я сызмала в храмах не охотник молиться, где народ галдит. То ли дело в степи-матушке... А ты, молодец, как посудишь?
Молодой всадник тряхнул головой.
— Старина! Тело твое захирело, в гроб просится, ну у тебя в голове и молитвы. Молодому казаку в степи этой под стать проскакать-ся или песню затянуть про кралю свою, — звонким голосом сказал молодой русый.
— Кралю?
— Так молвят, старина, в Литве. Краля аль казачка, зазноба девица, что плачет по тебе вспоминаючи.
— А был ты в Литве долгонько, знать?
— Еще десять месяцев накинь — год будет.
— Ты, чаю, сам от лях, хоть и казацкая одежда на тебе.
Молодой шевельнулся но только перебрал повода в другую руку...
— Из Литвы — так и лях! Эх, старинушка!
— А коли нет, так скажись, откуда родом.
— Из матери родимой!
— Не сказывай, Господь с тобой! Ну, а путь твой каков, молодец? Не взыщи, званья твоего не ведаю.
— Званье мое: проходимец, а путь мой, старинушка, окольный: от батюшки-леса к матушке-степи с поклоном.
— Слыхали мы так-то.
— Назвался языком, ну и кажи мне дорогу на Узени, а куда мне с конем путь лежит да нелегкая несет, того, старина, ведать тебе, может, не под силу. Будь тебе годов поменее, открылся бы я во всем, а в старых потребы нет. Одно любо мне, что веры ты старой.
Макар тоже шелохнулся и зорко глянул.
— А по чем судишь, прохожий человек?
— Отрицаешься ли?
— Греха сего на душу не приму. Да почто мне и таиться? Степи наши ни разумом, ни оком не смеришь, а теснители и гонители степи не жалуют.
Замолчали всадники и проехали так немало; только копыта коней стучали по земле да звездочки моргали с неба.
Подлинно ли бывал ты, старина, в столице?
— По наряду службу нес. Ходил против нехристей, бывал и в столице.
— И видал, сказываешь, государя покойного?
— Царство небесное ему, батюшке, самолично ответствовал ему. Когда изволил окликнуть: «С какой стороны, молодец?» «С Узней, ваше величество!» — крикнул я таково здорово!
— А много ль на Узенях кто видал государя?..
— Сказываю опять тебе: один я... Посему и почет мне на дому велик, что один я бывал в столице.
И снова смолкли всадники. И вплоть до зари не молвили ни слова.
Тихо подвигались кони по степи, и в дремоте, одолевающей очи, тихо покачивались на седлах ездоки утомленные.
Сполз тихонько с неба на землю золотой месяц и, закрасневшись, ушел в землю за окраиной степи. Зарделась заря, алая, ясная. Ветерок пронесся свежий и шевельнул стариковою бородою седою, свистнул над ухом молодца, встряхнул полой его кафтана, и стих, и умчался далече... знать, к морю Каспию, персидские суда по волнам гонять...
Скоро вспыхнула вся степь раздольная, словно пожаром красным охватило ее. Глянул на конце земли царевич всесветный и пошел подыматься, тихо и плавно, в высокое небо, раскидывая лучи бесчисленные по долам, рекам и дубравам; зарумянилась степь, горит, сияет... но все молчит недвижимо и безжизненно...
Загорелись алым огнем кони и всадники. Снял старик с белой головы шапку и, заправив за ухо кудри седые, перекрестился три раза.
— Новый денек Господь увидеть сподобил. Что не ломишь шапки, молодец, прохожий человек? Аль на твой обычай не гоже оно?!
Русый незнакомец только прищурился от луча яркого, что прыгнул ему в лицо из-за края земли, и, ощупав пистоли за кушаком, вздохнул тяжело.
— Басурманятся люди ныне... Господи батюшка! — тихо прошептал Макар. — А может, он и татарин.
Солнце красное было уже высоко, когда незнакомец опять заговорил.
— Ну что же, старина, далеко ль Яксай? Обнадеживал ты, к полдню будем...
— Ранее будешь. Всего верст два десятка. Примечай, молодец. Вон на небе облачко, караваем выглядит... Ну бери от него вниз да влево, к степи. Вишь, светленько малость?
— Вижу...
— То Яксайская станица и хата Чики Зарубина. У него дружище его и кум, Чумаковым звать, разбойничает в округе. Я чаю, видел в Гае, у Батьки.
— С чего же свет такой?..
— А новая изба-то, лесина вся свежая, в Троицу годовалая была. Все строенье новешенько. Кум Чумаков, должно, ворованным потчует. Греховный народ!..
— Верно ли сказываешь, что то Чикин умет?
— Эва! Я родился в Яксае, так кому же знать!
Незнакомец словно вздох подавил в себе, приостановил было коня, натягивая поводья, и опять пустил, но через полчаса опять остановил и оглянулся крутом. В нем, очевидно, происходила борьба. И хоть робкий, смущенный, но недобрый взгляд бросил он на седого казака...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |