Вскоре Наумов был уже у губернатора в кабинете с рапортом. Он еще из залы слышал, что у губернатора с племянником жаркий, но дружеский спор, и когда он вошел, то Риттер воодушевленным голосом, по-немецки, декламировал стихи и прибавил:
— Oh! Clopstock hat zu viel für seine Ewigkeit... Он бессмертен! Он выше всех поэтов!
Теплота от горящего камина, запах съеденного ужина и распиваемой генералом с родственником мальвуазии, даже мягкие персидские ковры под ногами, — все хотя приятно, но раздражительно подействовало на Наумова после целого дня волнений под ветром и ядрами.
— Убыль в отряде, — заявил он, после подробного рапорта на словах. — Побитых регулярных и нерегулярных 22, ранено — 31. Злодеями захвачено — 6. Безызвестно пропавших — 64.
— Пропавших? То есть взятых в плен, — сказал Рейнсдорп. — Альфред, дай перо! Надо писать 64 и 6 — будет 70!
— Нет-с. Токмо шесть человек захвачены воистину. А 64 безызвестно пропали! — резко отчеканил Наумов, и без того усталый, а теперь еще более не в духе, при виде генерала в шлафроке и ермолке и сладко греющего себе коленки у камина.
— Я не понимай, как 64 человек пропадайт. Es ist nicht möglich! — обратился генерал к Риттеру с иронической улыбкой.
— Передались сами к злодею, ваше превосходительство, — нетерпеливо сказал наконец Наумов.
— А да! Это... Я понимай... — обиженно вымолвил Рейнсдорп. — Ну, а ведает ли ви, как ви поступил сегодня. За четверть час, как ви стали делать назад, бил указ от злодеи, что если ви мало будет делать вперед, на них, то он бросать пушки и бежать.
— Вы сами, генерал, это только предполагаете, — злобно заговорил Наумов. — Я бы совет осмелился преподать вашему превосходительству, принять команду лично и выйти на злодея. Вы, как опытный воин...
— Альфред. Прикажи звать сюда язык! — крикнул Риттеру генерал, будто не слыхав совета офицера.
Ввели казака, которого Наумов уже видел, проходя, в передней. Перебежчик рассказал то же самое в подробностях и прибавил:
— Они уж вертали лошадей — утекать. А вы тоже наутек пошли. Наперво подивились мы, а там за вами... А ударь вы на нас, хоть в три сотни казаков. И-и! Что было бы? Петр Федорович оный, то бишь злодей, указ дал в Берду бежать, а коли ж и вы тоже пуститесь в Берду, то б драли все... Кому куда угодно...
— А там снова собираться! — усмехнулся Наумов.
— Нету. О сем указу не было. Да где сбираться. Страху бы такого ему задали — собаке.
— Вы слышите? И биль бы побед и великий наград. А теперь Nichts! Ну подит. Адье.
Уходя, Наумов ворчал себе под нос:
— Хорошо тебе! Сидя у печурки, винцо сладенькое попивать! Сунься-ко сам.
Альфред Риттер, внимательно прослушавший доклад Наумова и рассказ казака, увел этого к себе в комнату и долго расспрашивал о порядках в лагере самозванца.
От казака узнал барон, что Пугачев живет один, особняком, на хуторе одного татарина. Подробно расспросил Риттер о местности и дорогах. Отпустив казака, он, задумчивый, остался в своей комнате до вечера, затем лег было спать, но среди ночи снова поднялся и, долго просидев неподвижно на кровати, встал и начал ходить быстрыми шагами по комнате.
Его красивое женственно-белое лицо, с нежно-тонкой кожей и чуть видным пушком на губах, часто покрывалось румянцем от какого-то внутреннего волнения, даже борьбы, происходившей, очевидно, в его душе. Часто поднимал он небольшую, почти женскую руку к лицу и проводил ею по лбу, словно разгоняя мысли или умеряя их наплыв и помогая им порядливо укладываться в голове. Наконец он вздохнул и воскликнул:
— Gott im Himmel! Warum nicht?!
Усталый, лег он на рассвете и на другой день, проснувшись уже около полудня, оделся и, не завтракая, быстро направился к кабинету Рейнсдорпа. Объявив, что у него есть просьба до дяди — так называл он Рейнсдорпа, хотя был тот свойственником его, — он немало изумил генерала.
— Обещайте мне исполнить ее, mein Onkel, но не расспрашивайте зачем.
— Изволь, мой милый. Что хочешь.
— Вот белый лист бумаги... Напишите здесь внизу ваш чин, имя и т. д. Все... Все, что нужно. Все, что вы на ордерах пишете!
Педант правитель отказался наотрез и, глядя на молодого человека, разинул рот. Риттер вспыхнул;
— Неужели вы, mein Onkel, меня подозреваете, что я способен сделать что-нибудь недостойное дворянина и имени моих предков, моего покойного отца.
— Нет! Но... Мой милый...
— Так докажите. Не оскорбляйте недоверием.
Рейнсдорп взял чистый белый лист и расписался внизу: Оренбургский губернатор, генерал-поручик и кавалер Иван Рейнсдорп.
— Я надеюсь, Альфред, что это шутка какая-нибудь, — прибавил он, все-таки почти сожалея о своем поступке и нерешительно передавая бумагу барону. — Ты мне неприятности не сделаешь. Я могу место потерять, которым дорожу.
Риттер добродушно пожал ему руку, успокоил его и пошел к себе.
Через полчаса он выехал из дома в экипаже губернатора и, остановившись около квартиры офицеров Бородавкина и Ладушкина, вошел и наделал там неожиданный переполох.
У Бородавкина сидела в гостях одна из его больших приятельниц, писарша Попивухина. Деваться ей было некуда, а «губернаторов племянник», как звали барона, уже был в сенях и спрашивал своим мягким, гармоническим голосом и с легким иностранным акцентом: дома ли господин сержант?
Бородавкин вышел в сени, одетый в замасленный татарский архалук на меху, который сильно уже оплешивел от долгой и усердной службы, и, улыбаясь, объяснил, что Ладушкин, должно быть, у князя Хвалынского. Риттер подумал и вымолвил:
— Так скажи господину сержанту, когда тот вернется, что барон Риттер очень его просил пожаловать немедленно к нему и если не может теперь, то хоть вечером. Он знает, где я живу. Ты не соврешь?
— Это вот спасибо этой одеже шершавой да сумеркам, господин барон, — выговорил офицер обиженно, — что вы меня денщиком поставили. А у меня-с у самого два денщика есть, по моему чину. Я поручик-с Бородавкин-с! Милости прошу. Войдите.
Риттеру не хотелось терять время в беседе с неотесанным поручиком, но он сконфузился своей ошибки и, не зная, как умаслить офицера, вошел в маленькую и серенькую горницу. Здесь, краснея до ушей и смутившись совершенно, поклонилась ему жеманно женщина, довольно опрятно одетая и красивая собой.
— Агафья Андреяновна Попивухина, хозяйка сего дома. За уплатой квартиры пожаловала, — рекомендовал и солгал Бородавкин.
Риттер, не зная, что делать и сказать, обратился к женщине с вопросом.
— Скоро ли ждать снегу по оренбургскому климату?
— Все во власти Божьей! — конфузясь, отозвалась Попивухина, и красивое лицо ее вспыхнуло опять.
Риттер просидел пять минут и, перемолвившись с офицером о прошлой вылазке, встал и простился.
— Будьте спокойны! Как Ладушкин придет — сейчас его к вам спроважу, — проводил его Бородавкин. Идя назад, он высморкался... и если б барон видел его при этом маневре, то опять принял бы за денщика.
Уже поздно вечером Ладушкин, недавний знакомый барона, сидел в его комнате в губернаторском доме, и на бумаге — где виднелась наверху надпись: секретно, а внизу подпись Рейнсдорпа — сержант писал ордер к обер-коменданту: вызвать немедленно по получении ордера охотников из казаков и из Алексеевского полка десятка два человек и отдать их под команду и в полное распоряжение прапорщика Кирасирского полка барона Альфреда Риттера.
Кончив писать, Ладушкин передал барону совершенно форменный ордер с числом и годом и шутя хотел под именем Рейнсдорпа вписать имя секретаря его канцелярии, но Риттер остановил его и сказал:
— Нет! Это будет уже... Не знаю, как по-русски. Ein Betrug! Не надо.
Ладушкин, окончив, стал уже во второй раз просить Риттера раскрыть ему эту тайну или эту штуку, но барон отказывался наотрез, благодарил за услугу, обещал отплатить тоже услугой, но сказать ничего не хотел.
— Я мог бы Вас обмануть и сказать, что это ради потехи над Валленштерном... Но зачем лгать? Я говорю: не скажу! И вы не беспокойте себя и меня. Благодарю за труд. Если б я умел писать хорошо по-русски, я бы вас не потревожил.
Ладушкин, обещая никому ни слова не проронить обо всем этом, вышел и отправился домой грустный.
Каждый раз, что он видел Риттера, то говорил себе не то тоскливо, не то завистливо:
— Что в нем такое — особое? И в голове, и в руках, и в лице... Говорит, смотрит, ходит не так, как все здешние. Он точно царевич Алкмен, что на картинке в книжке Пыжова.
И Ладушкину тайно хотелось походить на Риттера, быть Риттером, с его гармоническим и мягким голосом, даже с его нежными руками, которые были, конечно, белее и красивее рук многих ему знакомых капитанш и секретарш.
Среди ночи обер-коменданта Валленштерна разбудили, и Риттер, ожидавший в гостиной, передал ему секретный ордер губернатора. Обер-комендант быстро оделся, и оба отправились прямо в огромное здание старого монетного двора, служившее теперь казармами.
Все скоро зашевелилось там и поднялось на ноги, сонное, зевающее, удивленное и отчасти перепуганное неожиданным появлением обер-коменданта.
— А ну шарить пойдет! — думали солдаты.
Валленштерн через капралов велел спросить: кто желает по доброй воле выступить немедля под командой кирасирского офицера, а главное, губернаторского племянника на осмотр места нахождения злодеевой шайки. Так объяснил Риттер свое намерение.
— Надо мне и охотников пересмотреть! — сказал обер-комендант по-немецки. — Есть такие, что бросят вас в степи и убегут к самозванцу. Я вам отберу самых верных.
Не скоро набрались два десятка, хотя все лезли наперерыв. Наконец набранные молодцы живо и бодро снарядились, и за эту готовность Валленштерн и их чуть не заподозрил в тайных намерениях.
Еще было темно, когда обер-комендант вернулся домой, посылая к черту губернатора, губернаторского племянника и секретный ордер, помешавший ему спать.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |