Глава XII

Иван подошел к дому священника. Часовой с ружьем, укутавшись в тулуп, дремал на ступеньках крыльца. Иван разбудил его.

— Повелено никого не впущать до утра! — сонно пробормотал часовой, не двигаясь.

— Я гонцом к генералу из Оренбурга!

— Повелено никого не впущать до утра, — так же повторил солдат.

— Да я же тебе говорю, что я в порученья важном... Поди разбуди его...

— Повелено никого не... — так же начал было солдат, но Игнат взял его за ворот и, встряхнув, крикнул:

— Замерзла, ворона. Ну! Живо. Иди будить дядьку енералова.

Часовой живо поднялся и хотел войти в дом, но оттуда уже вышел человек и, узнав в чем дело, пошел доложить.

— Пожалуй, ваше благородье! — вернулся он снова уже с фонарем и пропустил Ивана в сени домика.

Генерал Кар в пестром фланелевом шлафроке и в ермолке на гладко остриженной голове, заметно похудевший уже в Казани, и с сильно болезненным выражением лица, сидел у стола, при одной восковой свече, и медленно, вяло писал рапорт в военную коллегию.

Князь Иван остановился у двери, обождал минуту, потом, когда Кар молча обернулся и глянул, Иван подал свой пакет. Пока Кар читал, Иван смотрел на него и в некотором недоумении думал: — Вот он какой? А я думал... Вот-те раз! Даже совсем на генерала не похож.

— В этой бумаге одно пустомельство! — сердито и с досадой сказал Кар. — Здесь в краю дурак на осле едет и дубиной погоняет!

Иван объяснил, что главную депешу вез Штейндорф и был схвачен и повешен. Затем, на расспросы Кара, он рассказал слово в слово все то же, что и Уздальским. Генерал только качал головой, изредка усмехаясь и презрительно пожимая плечами.

Только однажды прервал он Ивана, заметив то же, что и Параня:

— Что ж это вы, так сутки целые на чердаке средь мешков и сидели?

— Что ж было делать, ваше превосходительство! — тихо и конфузясь бормотал Иван.

— Ну! Ну! Дальше. Что в Оренбурге? Ну! — нетерпеливо сказал Кар.

Иван рассказал подробно о вылазках и приступах.

— Сволочь! — вымолвил наконец Кар. — И офицеры, и солдаты — сволочь! Два месяца духу нет словить бродягу. Довели до того, что нас тревожут с более важных постов... Меня, старого генерала, взяли из Польши, где я был нужен. А зачем? Чтобы шельму, вора ловить. Гуси вы! Гуси!

Иван не ожидал этого ответа и стал было доказывать силу самозванца, его дерзость, ужасы и злодейства.

— Эх, молодец мой! Вы, я вижу, на пеночках да на калачиках домашних взросли, у маменьки под фартучком... Вам этот вор — что старухе попадье здешней — за антихриста кажет!.. Такие ли злодейства совершались, да и поныне совершаются в Керженских да в Муромских лесах. Пошлют команду полевую, из гренадер с полсотни — и все! А у вашего Рейнсдорпа всего-то будет тысячи две войска да сто пушек... Что ж вам... Суворова иль самого Румянцева, что ль, прислать... Ха-ха-ха! Со всей армией...

— Да ведь их сила огромная-с. Целая армия.

— Десять или пятнадцать тысяч... Чего? Зайцев! Татарвы, которая от ружья как черт от ладану бегает.

Иван передал, что кроме перебежавших солдат и казаков Хлопуша теперь ведет тысячи две крестьян заводских, которые все из беглых и каторжных и отличаются не только храбростью, но яростью в битвах... При них девять орудий да еще единороги.

— Где же они? Откуда ведет? Куда?

— Они в сей миг должны быть на пути с Твердышева завода. Недалече отсюда.

Кар встал, расспросил Ивана подробно и, убедившись в истине известия, велел перебудить и позвать скорее к себе генерала Фреймана и других офицеров.

— Эх, господин подпоручик! Наместо описательств берлинских с этого бы известия и начать свой сказ, — сказал он ему.

Через два часа отряд в 400 рядовых с двумя пушками, под начальством секунд-майора Шишкина, отделился от корпуса и вступал в соседнюю деревню Юзееву, чтобы перерезать путь в Берду шайке мятежников, идущей с завода.

— Всего бы лучше, господин майор, — сказал Кар, полушутя, полусерьезно, — взяли бы в Берде вора да привезли сюда без хлопот; а то неохота мне весь корпус морить по снегам здешним. Право, так. Вернулись бы бригадиром.

— Нет, генерал, уж подвиньтесь в степь еще малость, — также полушутя отвечал Шишкин. — Там мы покончим и пойдем в Питер. Один — генерал-аншеф, а другой — бригадир.

По выступлении отряда Шишкина долго еще гудела Сурманаева, и только к утру немного стих шум на улице. Ранехонько утром, когда Иван пришел к Уздальским из соседней избы, где ночевал, вслед за ним явился молодой Сельцев, вновь прикомандированный к генералу Кару и ехавший не столько за Каром, сколько за Параней, которой он заменил оставшегося в Казани Селима. Теперь Сельцев был на побегушках у Парани и исполнял все ее прихоти и затеи.

— Вот, Иванушка, свойственничек наш... Будет и тебе родней... Ведь Андрюша-то на Дарье женится. А вот тебе, Миша, наш Иванушка, нареченный дочкин, — рекомендовала Марфа Петровна еще незнакомых молодых людей. — Ну, поцелуйтесь... Присядь, Миша, да сказывай, что нового, покуда Парашок тебя не угнал птичьего молока доставать на селе. Как спочивалось в ночку!.. я чай, как и нам, солдатушки не дали глаз сомкнуть. Всю-то ночь: Бом-Бо-ро-рар! под окошками. Крики да грохотня военная! Вот не чаяла я, не гадала в походы ходить да сражаться, а пришлось...

— Что у генерала? Вести есть какие? — перебила Параня.

Сельцев в рассеянности не отвечал; он давно смотрел в свеженькое, белое и шелковистое лицо Парани, в ее ясные очи, оттененные длинными ресницами. Еще белее, еще нежнее и краше казались ее шейка и головка, окаймленные темным беличьим мехом кацавейки.

— Уж какая же вы раскрасавица! Ну, князь Иван Родивонович, жена же у вас будет!.. да вы поспешите. В Казани сказывали, Данило Родивоныч женат!

Иван рассмеялся этому слуху.

— Пустое. Даниле у нас невест нету.

— А на Кречетовой! — заметила Марфа Петровна. — Она ослобонилась.

— Она в монастырь пошла! — сказал Сельцев. — Верно, я ведь после вас выехал-то...

— Что у генерала-то нового? глухой! — перебила Параня.

— Приехал на заре гонец от Чернышева! — отвечал Сельцев.

— Того, сибирского генерала?..

— Нету такого! Вы смешали. Есть сибирское войско. Звать-то их так, но они здешние же башкиры да татары... Ждут их с князем Ураковым из Уфимской провинции.

— Какой же то Чернышев?

— Симбирский комендант. Город его Симбирск, — объяснил Сельцев. — Он по Самарской линии идет прямо на Оренбургскую военную дистанцию. У него истинное войско! Полторы тысячи солдат и конных казаков да с пять сотен калмыцких солдат... да орудий страсть сколько. Сказывают, сорок.

— Гренадеры не прибыли еще? — спросила Параня.

— Ишь ты! — покачала Марфа Петровна головой. — Все знает...

— Нет еще... Гренадеры эти с поручиком Карташевым, а он, говорят, такая-то лежебока, что, пожалуй, и заблудится в степи. Ждут, однако, нынче.

— И куда вам такое людство... Ведь вы всего-то сходитесь тысяч с пять! — соображала Параня.

— Зря!.. — отвечал Сельцев, — генерал сейчас смеючись сказывал гонцу: бить-то, мол, кого же вы сбираетесь с Чернышевым, да с гренадерами, да с башкирами? А тот говорит: злодеев-де бердянских!.. Ну а мне-то, говорит, кого ж? Тож его! Нет, говорит, уж коли же меня потревожили из Полонии, так я его сам допрежде вас достану, чтобы отодрать кнутом поздоровее от себя лично, в свое удовольствие за то, что я из-за него две тысячи верст отсчитал боками.

— Что ж вы эдак все вразноту ходите? — заметила Марфа Петровна, — вам вместе куда бы лучше. Стеной бы и вали.

— Так лучше. С разных сторон обойти. Генерал боится, что вор не допустит себя до сражения и учнет бегать да метаться; так его сим способом ловить способнее. Не на Шишкина теперь наскачет, так на Чернышева ввязнет, а то на князя Уракова аль на Карташева.

— А коли же на нас самих? — спросила боязливо Марфа Петровна.

— Ну тогда всему конец!.. в четверть часа все и кончится.

— И пора бы... Вора в острог, мне крест, а Паране платье подвенечное, — выговорил Иван, все время молча глядевший на Параню.

— А ты Иванушка-дурачок! — рассмеялась Параня, грозясь. — По те поры, что не получишь свой крест от Таврова, и не помышляй меня брать за себя. Покуда не наденешь орден, я все буду помнить про самозванцевы кули с орехами.

Все рассмеялись.

— Коли не дадут креста, я у Данилы возьму какой. У него много. Тебя и проведу. А женимся, глядь, я без ордена.

— Стой! стой! что такое? — воскликнул Сельцев.

Раздались дальние пушечные выстрелы. Все присмирели и прислушивались.

— Палят! палят! — вскочила в избу Улита.

Молодые люди выбежали на улицу. Не прошло десяти минут, и во всей Сурманаевской на улице и в избах началось сильное движение.

Князь Иван и Сельцев побежали к избе Кара.

— Выступать! Шишкину в подмогу! — пронеслась весть по селу.

Скоро все войско готовилось к выступлению, с грохотом, с криками, с суетней...

— Парашок... Ай в Казань нам? Долго ль до греха. Ну, коли злодей-то осилит их! — волновалась Марфа Петровна.

— Чтой-то, маменька, пустяковина какая! ввечеру всему и конец будет, — уверяла Параня мать. — Осилит? Чего ты, маменька, не надумаешь? То вор, а то московский генерал.

— Да ведь на грех, Парашок, мастера-то еще не народилось.

В полдень выступило все войско и растянулось вереницей по снежной степи. Параня глядела с крылечка, как мимо нее тянулись батальоны пехоты, за ними конница, а там канониры вокруг пяти орудий, затем длинный, бесконечный обоз: возки, кибитки, сани, подводы, розвальни.

— Эх, маменька, — повторяла девушка, — что я молодцом не родилась, парнем... Была бы я ныне капитан!.. ну хоть сержантом... Ехала бы на коне у пушек оных!.. с пистолетов палила бы! мне бы променяться с Иванушкой. Он остаться проситься пошел. Срам!

Марфа Петровна махнула рукой.

— Да ты, Парашок, и без того у меня, прости Господи, капитан, а не девка. Ты, дитятко, вот что — стерегися. Ей-ей. Мне иной раз боязно, что ты спешишь на мыслях. Уж эдакого-то горя я не переживу.

— Вон он! Вон! Назад идет. Невесел.

Иван шел с Сельцевым от Кара, грустный и обиженный, и что-то горячо спорил.

— Не дозволил, я чаю, — вымолвила старуха.

— Вестимо! — отозвалась Параня задумчиво. — Тут хотят сейчас начать воевать, а он просится с нами обедать. Кабы все-то обедали, кто ж бы воевал.

— Ну что, Ванюша? не дозволил? — спросила соболезнуя Марфа Петровна подошедшего Ивана.

— Не дозволил! да еще разругал. Я таких, говорю, генералов не видал. Словно зверь рычит...

— Ничуть! — спорил Сельцев, — в моем рассуждении это просто прозывается по-заморски: дессеплин! Военное правило. И то не ругня, а как сей дессеплин велит, так генерал с князем и поговорил. Не посадил, велел стоять не подбочениваясь и не велел про свои домашние дела сказывать. А то князь тут и про вас стал говорить, и про всякое такое...

— Я ему пояснить хотел, почему я прошусь. На что у нас Рейнсдорп неласков, а все не такой рычун... А при себе меня оставлять он и не может. Я гонец...

— Приказал состоять при нем, так уж ослушиваться вам нельзя, — урезонивал Сельцев.

— Полно, Иванушка-дурачок. Так-то лучше... — вступилась Параня в спор. — Не ленися!

— Я не ленюсь. Я из-за тебя все... Обещай ты мне... Да что с тобой толковать! — и Иван обратился к Марфе Петровне. — Обещайтесь вы сидеть тут смирно, пока мы там не покончим; через сутки я от него уж отбоярюсь, и коли все слава Богу — поедем вместе в Казань.

Старуха обещала. Они простились.

Чрез час Иван и Сельцев, усевшись в кибитку, выехали за возком главнокомандующего. Войско давно пропало за горизонтом, кой-где только чернелись отсталые и обозные подводы, увязшие в глубоком снегу. Скоро и возок Кара, и кибитка исчезли, а Параня все еще стояла на крыльце, укутываясь в свою шубку.

— А мы-то... мы-то девки?.. — шепнула она сама себе. — Токмо белье штопать, да бисером храмовые одеянья вышивать, да по грибы ходить... с рыжиками да с груздями воевать.

— Ну, а ты, госпожа, чего ждешь, на царя не собралась! — произнес голос у нее за спиной.

Параня оглянулась. Около нее стоял мужик.

— Не мое бабье дело воевать... — грустно проговорила она...

В эту минуту вышел со двора Игнат, за ним Айчувак и пять мужиков.

— У меня, братцы, всего двуконь остался, — говорит Игнат. — Хочешь, бери... вы меня в разор разорить замыслили.

— А не возжайся, старый черт, с эфтими! — крикнул и ткнул пальцем на Параню один из мужиков.

— Это боярышня-то генеральская? — громко спросил Айчувак. — Тут бы ее и... — щелкнул он языком.

— Уйди, Прасковья Лексеевна, в избу! — подошел Игнат. Параня, задумавшись, не слыхала, не поняла ничего и бессознательно вернулась в горницу.

Чрез пять минут Айчувак, сидя в розвальнях, съезжал со двора Игната на лошадях, данных князю Алешей.

Мужики провожали Айчувака до конца деревни. Игнат глядел вслед и бормотал:

— Чужое-то добро! только выкормил зря. Тьфу!

Далеко от Сурманаевой среди пустынной степи Айчувак вдруг приостановил лошадей и прислушался... Тихий ветерок донес до него звук бубенчиков... На горизонте стала отделяться черная тонкая точка и приближалась к нему навстречу. Айчувак тронул вожжой, двинулся, а сам лег врастяжку... Двое саней близились и наконец съехались. Лошади Айчувака стали.

— У! дьяволы! — мычнул он, но не шевельнулся.

— Гей! кто таков? Гей! да ну покажись, а то выпалю!

Айчувак узнал голос казака Федулева и вскочил.

— Ты из царевых аль из московцев! — крикнул тот.

— Айчувак же я... не признал, атаман.

Оба вылезли из саней и сошлись.

— Ну, что везешь? — спросил Федулев, косясь на знакомых ему лошадей в санях Айчувака. — Свое отбыл?..

— Отбыл. Семь часов вожжался ввечеру с двумя канонирами. Две пушки да один большущий единорог — заколдовал! он уж вышел...

— В Юзееву... знаю. Другие-то что?

— Утром вчера повстречал Творогова, повыше Сурманаевой верстах в десяти. Он чрез языков наметил какое-то войско, что из Уфы идет, да засело в снегу по самый нюх, и гнал навстречу сбить их с пути. Жалел очень, что манифесты свои утерял в степи. Я ему из моих десяток дал, а сам в Сурманаеву дернул.

— Эх, кабы Творогов их на наших поставил.

— Поставит. А уж собьет-то с пути верно. Ну, а ты в удаче?

— А я, брат Трифон Петрович, самую птицу первую накрыл, да не посчастливилось совсем-то подшибить. Тут во, знаешь ли, есть поселок. Кто Тюмень прозывает, кто Тютюн.

— Знаю... ну?

— Так вот, коли хошь, тебе работа будет.

— Давай!

— Там с вечера, вишь, кормились гренадеры и при них офицер — Карташев звать. На подводах подъехали. Ружья-то в заду, что дрова, складены, в особой кибитке, а сами-то в подводах в дреме едут. Я их взялся вести в Сурманаеву, да сбил на Каракыз, а Якова, нового кучера-то государева, что со мной был, выслал упредить наших. В Каракызе они меня ноне утром раскусили, чуть не убили, я и бежать. Они, я чаю, еще путают в бездорожнице да колобродят. Гони живее туда, к ним, назовись как... и возьмися опять вести в Сурманаеву да выведи на Заячий Яр. Там Марусенковы теперь, три сотни отборные. Наставишь на Шигаева, быть тебе назавтра от государя с магарычем. Я тебе порукой...

— Ладно! а ты?

— Я погоню по Бугульминской — слыхать, оттуда ждут тоже князя какого-то с гусарами. Стой! откуда эфти кони у тебя?

— Из Сурманаевой. У мужика Игната миром оттягали мне нашинские согласники.

— Чудно! это надо разнюхать, как они туда затесались.