С 16 августа 1800 года в комиссии военного суда начали слушать показания тех, кто хоть однажды побывал в доме Грузиновых после приезда братьев из Петербурга. Буквально все свидетели не добавили ничего нового к тому, что уже было известно следствию. Старшина Афанасьев, казаки Касмынин, Попов и Колесников лишь подтвердили, что Евграф Осипович «употребил ругательные изречения» на императора, в чем подсудимый и без того признался уже на первом допросе и позднее не отрицал этого.
Но и самого Грузинова не оставили в покое, тщетно пытаясь добиться от него показаний по существу «зловредных предприятий», намеченных им в записке: вместе с кем и когда он «располагал все сие произвести в действо»? Полковник проявил поразительную твердость, настойчиво отказываясь признать вину, заявляя, что никто не может поставить границ «воле духа», свободе мысли. Генералы Репин, Орлов и Кожин, направлявшие следствие, поняли, что им не сломить этого крепкого человека, и решили подвергнуть его пытке голодом и жаждой — «не дать ему есть и пить несколько времени, когда и потребует». Организм не выдержал, Евграф Осипович тяжело заболел. В течение недели им занимался войсковой лекарь Вильфинг1.
С.А. Кожин — Павлу I,
26 августа 1800 года:
«Всеподданнейше доношу, что предпринятых мер по исполнению замыслов или какого-либо заговора двух преступников Грузиновых следов совсем нет, ибо я и генерал Репин, также со своей стороны войсковой атаман Орлов, все меры тайные и явные на открытие оного истощили...»2
Меры истощили, а сомнения, кажется, остались. Евграф Грузинов не дал показаний о сообщниках. Его брат также не раскрылся. В ходе параллельного следствия выяснилось, что Петр Осипович только в самое последнее время трижды выезжал из Черкасска в Нахичевань и Ростов, но с кем там встречался, неизвестно. При четвертой попытке прорваться через караулы был схвачен на выезде из города. Куда и с какой целью отправился он «после захождения солнца», выяснить не удалось. Сам же утверждал, что раньше ездил развеяться от скуки, а в последний раз решил коня искупать.
31 августа Евграфа Грузинова привели в судебное присутствие на последний допрос. Но и на этот раз он, «следуя прежнему своему ожесточению, не показал ни малейшего раскаяния в своих преступлениях, решительно и дерзко отказался от всякого ответа»:
— Не могу судим быть военным судом. Не упорствую, а не отвечаю и отвечать не буду, потому что не свободен. Раскуйте меня с братом, все скажу в войсковой канцелярии в полном собрании. И везде, где возможно, буду говорить!3
На том следствие и кончилось.
* * *
Утром 4 сентября в Черкасск пришло повеление Павла I о прекращении следствия и суда по делу о донских чиновниках, обвиняемых в укрывательстве беглых крестьян. В тот же день в войсковой канцелярии состоялось многолюдное собрание. «Слезы нелицемерной признательности были на очах большей части предстоящих». Атаман Орлов, «присягнув перед Богом», сказал присутствующим:
— Господа, если и после сей беспримерной высочайшей милости кто-либо из вас окажется неблагодарным, того уже без всякой пощады предам всей строгости законов и донесу о том его императорскому величеству.
«Мгновенно все в один голос воскликнули»:
— Атаман! Клянемся, что сами донесем тебе о таковом непризнательном изверге!
«В тот же час поскакали во все края донских пределов нарочные с радостными известиями и наистрожайшими предписаниями...»4
С.А. Кожин — Павлу I,
4 сентября 1800 года:
«Всеподданнейше доношу, что все сие многочисленное собрание пошло, толпясь, в собор петь молебен Всевышнему за здоровье и многолетие Вашего Императорского Величества. Израненные, престарелые, жены, матери — все молились, радовались и благодарили всемилостивейшего государя и властелина.
Позорище чувствительное и превышающее мои бренные силы всеподданнейше описать, сколь великое впечатление произвел на людей сей новый опыт отеческого милосердия Вашего Императорского Величества. Благодарность и усердие горит в сердцах их»5.
После молебна в доме Орлова собралось избранное атаманом общество. Много пили и ели немало, спорили до хрипоты и снова пили. Захмелевший Кожин пустился в рассуждения «о гнусности корыстолюбия, сильном заглушении здесь гражданских законов и протчих злоупотреблениях». Семидесятилетний отставной генерал-майор Дмитрий Мартынов, возвративший в результате последнего пересмотра его людей двести шестьдесят шесть душ чужих крестьян, не проливал вместе со всеми «слез нелицемерной признательности» монарху. Он молча потягивал искристое красное вино, слушал, хмурился, мрачнел. Потом тяжело поднялся, уперся могучими пухлыми руками в край стола, подался вперед, уставясь осоловелыми глазами на утопающего в самодовольстве царского адъютанта, начал ехидно и зло:
— В жадности нас упрекаешь, забвении законов и прочих пороках! Тогда ответь, ангел мой златокрылый, почему из России ваши люди к нам бегут?
— Сей бессовестный вопрос... — попытался говорить опешивший Кожин, но старик не слушал его, продолжал:
— Сам посуди, голубь мой залетный, пришел ко мне твой мужик, просит приюта, а у меня беда — свой человек преставился. Где мне взять денег платить за него возложенные казенные подати до новой ревизии? Вот и принимаем ваших беглецов.
— Сей бессовестный вопрос в столь торжественный день неуместен, отец, — договорил наконец адъютант.
«Негодование на него, Мартынова, — отметил потом Кожин в донесении царю, — было общее и явное»6.
Затянувшееся застолье прервал фельдъегерь, прибывший из Петербурга с указом Павла I от 25 августа о наказании Евграфа Грузинова «нещадно кнутом»7.
Примечания
1. РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 32 об.
2. РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3501. Л. 18.
3. РГИА в Петербурге. Ф. 1345. Оп. 98. Д. 525. Л. 213.
4. Там же. Ф. 1374. Оп. 3. Д. 2495. Л. 7.
5. Там же. Л. 7 об.
6. Там же.
7. РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3501. Л. 2.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |