Глава восемнадцатая

У Никиты так разболелась нога, что он почти целые дни просиживал в кибитке. И лишь изредка, чуть слышно постанывая, выползал оттуда. К нему то и дело наведывался Альметь: забежит, посидит немного, расскажет что-нибудь забавное и снова уйдет — дел у Альметя всегда много. А Никита остается один. Не будь отцова подарка, складного ножа, хоть помирай со скуки. Никите скучать некогда, он взялся выстрогать всем по ложке. Чурочки доставил Альметь, такие аккуратные, что руки просятся строгать. И первая ложка уже готова, получилась она немного кривобокой, но всем на стану нравится, и все говорят, что следующая будет красивее. Никита тоже так думает и старается. Ложка и вправду получилась, как покупная. Никита хотел было преподнести ее отцу, но, узнав, что Зиянгула собирается домой, а отец подарил ему одно из охотничьих ружей, охотно отдал ложку Зиянгуле.

— Поживи у нас, — уговаривал Никита джигита.

— Домой хочу, — поблескивая белыми зубами, говорил Зиянгула. — И делать мне больше здесь нечего. Твой атай хорошо с Караем работает.

Перед самым отъездом Зиянгулы между ним и Альметем завязалась жестокая ссора, чуть было не закончившаяся драмой.

Тимофей не знал, что послужило причиной той ссоры. Находясь в своей кибитке, он услышал громкие голоса: два ожесточившихся человека грозили друг другу, яростно бранились, не скупясь на ругань, и готовы были кинуться врукопашную.

Выскочив из кибитки, Тимофей увидел неподалеку Зиянгулу и Альметя с кривыми ножами в руках. Они воинственно топтались друг против друга, готовясь в удобный момент пустить в ход нож.

Было видно, что ни один из них не ищет перемирия и не пойдет на него.

Понимая, что дорого каждое мгновение, Тимофей бросился к ним.

— А ну! Хватит! Прочь в стороны! — крикнул он.

Не выпуская ножа из рук, Альметь отпрянул назад.

— Уйди, хозяин, уйди.

Брови Альметя сурово насуплены, губы крепко сжаты, ноздри слегка вздрагивают, глаза полыхают огнем.

Зиянгула с виду спокоен, только лицо его побледнело настолько, что этой бледности не мог скрыть даже степной загар. Он стоял слегка сгорбившись, словно готовясь к прыжку, и не спускал глаз с Альметя.

— Уйди, Тимофей Иванович, — хрипло проговорил он. — Пожалуйста. Я его сейчас кончаем. Как степную собаку.

С последними словами Зиянгулы Альметь вскрикнул и бросился к юноше. Тимофей ударил Альметя по плечу, вышиб из его руки нож. Альметь замер на месте, но через секунду, словно обреченный, неспеша пошел на Зиянгулу.

Между ними оказался Тимофей.

— Зиянгула! — крикнул он. — Да разве джигиты так поступают?

— Отдай ему нож, господин Тимофей Иванович, — попросил Зиянгула.

— Еще чего! — прикрикнул Тимофей. — Да вы что, с ума сошли оба? Как это понимать? Спрячь свой нож, батыр, — приказал он Зиянгуле. — А ты возьми свой.

Альметь неспеша взял у Тимофея нож и неохотно опустил его в кожаный чехол у пояса.

Зиянгула растерянно оглянулся, вбежал в кибитку Тимофея, молча обнял Никиту, кинулся к своему коню, вскочил в седло и, не оборачиваясь, поскакал в степь. Тут же метнулся к коню Альметь.

— Ни с места! — гаркнул Тимофей, разгадав замысел Альметя.

Окрик Тимофея отрезвил Альметя, он отпустил повод, нехотя сполз с коня, снова привязал его и устало побрел на берег озера.

— Батечка, с чего они? — опросил Никита, когда Тимофей забрался в кибитку.

— А шут их знает, чего меж собой не поделили.

— Хотели ножами пластаться, да?

— А ты что, разве видел?

— Маленько к пологу подобрался и глядел оттудова.

— Ногу-то больно не натруждай, пока не поднимешься, отсюдова не уедем.

— Ежели бы мне ехать не на коне, а в телеге? — спросил Никита. — Тогда как?

— Скорее всего, так и придется. Только не нынче. На ходке тоже больно тряско, совсем может разбередить ногу. Лежи побольше.

— Лежать неохота.

— Ну, так мало ли чего бывает! Кабы мы послушали тетю Лизу, никаких тебе неприятностей у нас не было бы. Сидел бы дома, совсем здоровый да бодрый. А тут, видишь, чего охота понаделала.

Тимофей был доволен тем, что не дал разразиться кровавой потасовке, но ему было неприятно, что Зиянгула, считавшийся его гостем, уехал так рассердившись на хозяина, что даже не попрощался.

Тимофей подошел к Альметю и сел рядом с ним. Помолчали.

— Ну-ка расскажи, Альметь, из-за чего у вас все это началось с Зиянгулой.

— Тебе, хозяин, Тимофей Иванович, все это не интересно.

— Вот-те здорово живете! — удивился Тимофей. — У меня под носом люди чуть не попластались, а мне не должно быть интересно. Так?

— Не знаю. Его дело — это его дело, а мое дело — это мое дело. И ничье больше дело.

— Вон как ты рассуждаешь! — удивился Тимофей.

— Не обижайся, Тимофей Иванович, что подумал, то и сказал тебе.

— Нет, все-таки чудно получается: люди жили, можно сказать, под одной крышей, вон сколько времени ладили, разговаривали, и ничего плохого промеж них не было, а тут вдруг, когда одному уезжать, пожалуйста, вон какая катавасия заварилась. Чего вы не поделили? Ну-ка сказывай, Альметь? С чего началась ссора?

— Не знаю, не помню, — неохотно выдавил Альметь.

— Зря скрываешь, Альметь. Я понимаю, не из-за пустяка затеялась эта драка. Дело, конечно, твое, но Зиянгула был моим гостем. И в мою голову разные мысли нехорошие лезут. Вот так-то.

— В нашем споре ты совсем в стороне остался, Тимофей Иванович. Хорошо. Я тебе все скажу. Когда еще в Оренбурге были, я слышал, он не раз говорил плохие слова насчет башкир. Не мне говорил, а в разговоре с другими людьми. А теперь, когда стал уезжать, подошел ко мне и говорит: прощай, друг. А я ему ответил, что такому, как он, шакал вонючий — друг. Тогда он сказал мне много плохих слов. Я сказал, что они все воры и башкиры когда-нибудь переправятся через Яик-реку и прогонят отсюда, чтобы и не пахло их духом. Вот такой разговор был у нас, Тимофей Иванович, — хмуро сказал Альметь. Ему, наверное, показалось, что и без того уже много сказано о происшедшей ссоре, и он заговорил о другом. — На охоту завтра поедем?

— Надо бы. Вдвоем двинемся.

— А малайка? — удивился Альметь. — Ты поезжай с беркутом, а я останусь с малайкой на стану.

Поехать один Тимофей не согласился, и они договорились заняться на следующий день рыбной ловлей.

После завтрака Альметь и Тимофей ушли на озеро. В кибитке остался один Никита, а в тесном шалашике Альметя под телегой, боясь пошевельнуться, прикрытый одеялом лежал Хлопуша.

Он слышал и видел, как собирались, как спустились с крутого берега и скрылись у озера Тимофей и Альметь. В небольшом шалашике было душно, и, как только они ушли, Хлопуша выполз из-под телеги. Он любил солнце и, подставив утренним его лучам лицо, блаженствуя, лежал с закрытыми глазами. Но Хлопуша ни на мгновение не забывал о той опасности, которая висела над ним. Слух его улавливал самый малейший шелест и шорох, а глаза то и дело озирали окрестность. Он уже готов был забыться в сладкой дреме, но его слух уловил легкий шорох. Ящерица? Нет, ящерица бегает быстро. Уж? Змея? Ужей Хлопуша здесь видел, а змей не замечал. Он огляделся вокруг и увидел неподалеку от своей телеги-кибитки змею длиной побольше аршина. Это была степная гадюка, укус которой смертелен не только для человека, но даже для верблюда. Она ползла совсем неподалеку от Хлопуши, и он хорошо видел чуть приподнявшуюся ее головку и застывшие, немигающие глаза. Хлопуша не испугался, отвратительное существо вызывало в нем чувство омерзения, ему захотелось выскочить из кибитки и убить гадину. Но он остался на месте, помня, что от озера его могут увидеть. Словно догадавшись, что Хлопуша ее заметил и раздумывает, как ему быть дальше, гадюка притаилась, только плоская ее головка слегка двигалась вверх и вниз да раскрывался рот, и оттуда показывался раздвоенный язычок. «Пытается напугать, — подумал Хлопуша. — Ну, знаешь, меня пугать нечего. Давай-ка подползай ближе, я тебе покажу, где раки зимуют. Ну, ну, давай». Но змея, шевельнувшись всем телом, поползла мимо.

— Ты куда же, ведьма, путь держишь? — заинтересованно следя за ней, прошептал Хлопуша. — Домой или на промысел?

Змея уже отползла на изрядное расстояние и была почти незаметна среди ковыля, но Хлопуша не упускал ее из вида. Вот она поравнялась с кибиткой Тимофея...

— А ну, айда, давай дальше, давай дальше, — зашептал Хлопуша, с беспокойством заметив, что змея остановилась и, подняв голову, осматривается вокруг.

Случилось как раз то, чего боялся Хлопуша: змея повернула влево и, ныряя среди ковыльных кустиков, поплыла к кибитке Тимофея, прямо ко входу в нее. Хлопушу бросило в жар, он знал, что в кибитке находится только мальчишка, знал также и то, что, если туда вползет змея, то мальчику несдобровать. Может, гадина свернет в сторону?

Но змея продолжала ползти и была уже у самого входа в кибитку.

Видит ее мальчишка или не видит? Видит или не видит? А какая разница — видит или не видит, он же хромой, он лежит, если даже увидит — не сможет убежать. К дитю крадется смерть!..

Торопливо выбравшись из-под телеги, Хлопуша бросился вслед за змеей и настиг ее почти у самых ног Никиты. Опоздай он на несколько секунд, рокового конца не предотвратить, тем более что мальчик дремал. Его разбудил топот деревянных бахил Хлопуши. Увидев перед собой страшного человека с повязанной щекой и подползающую змею, Никита закричал во весь голос и тут увидел, как этот чужой дядька, наступил бахилом на голову змеи, затем вышвырнул ее наружу и выбежал из кибитки.

В это же время Никита услышал тревожные голоса отца и Альметя.

— Никит, я здесь, иду. Никит...

И еще услышал Никита топот коня, взявшего с места в галоп.

Взбежав на крутизну, неподалеку от кибитки, Тимофей увидел удаляющегося всадника.

Тимофей метнулся к кибитке.

— Живой?!

— Живой, — дрожащим голосом ответил Никита.

— Шибко напугался?

— Напугался.

— Ничего, не бойся, теперь тут Альметь, — сказал Тимофей и бросился к коновязи. — Видал? — сказал он подбежавшему Альметю и кивком указал в сторону мчавшегося всадника. — Думаешь, кто это? Это Хлопуша, вор и разбойник. Слышал о нем?

— Хлопуша? Слышал.

— Приказано ловить его. На нашем копе ускакал. Ну, ничего, далеко не уйдет, я его настигну и на том свете.

Тимофей вскочил в седло и, как был без шапки, бросился в погоню.

Тимофей понимал, что погоня предстоит нелегкая. «Хорошо еще, каторжник коня взял не лучшего, — думал Тимофей. — Подхвати моего скакуна — пиши пропало».

Случись это происшествие не сегодня, а до встречи с атаманом, и даже зная, что перед ним уходит разбойник Хлопуша, Тимофей вряд ли стал бы преследовать его, а если и пустился бы в погоню, то чтобы вернуть коня, угнанного бродягой. А сегодня Тимофей о коне почти не думал, он знал приказ начальства о Хлопуше и, как человек военный, считал первым своим долгом выполнение этого приказа.

Конь Тимофея легко мчался, казалось, что он не бежит, а летит, не касаясь ногами земли.

Вскоре Тимофей заметил, что конь Хлопуши замедлил бег, он уже шел не вскачь, а мелкой рысью.

Расстояние между всадниками стало быстро сокращаться.

Тимофей подумал, что с Хлопушей трудновато будет справиться: не человек, а великан. Интересно, есть ли у него какое-нибудь оружие? И тут, холодея, Тимофей вспомнил, что он сам совершенно безоружен, не только ружья или шашки, даже плохонького ножа нет. Но каторжника надо взять, взять во что бы то ни стало.

— Эй, сдавайся! — крикнул Тимофей. — Слышишь, сдавайся!

Хлопуша лишь слегка оглянулся назад и несколько раз толкнул ногами коня.

«Что делать? Что делать? — мучительно думал Тимофей. — Догнать каторжника, поднять своего коня на дыбы и вышибить его с седла? Прием испытанный, но не всегда он заканчивается, как того хочется».

И тут Тимофей вспомнил о веревке из конского волоса, притороченной к седлу. Только так, больше ничего не придумать!.. Он взял в руки волосянку, проверил — привязана крепко, добротная, выдержит любую тяжесть.

Сейчас главное, не заметил бы каторжник веревки, не разгадал бы намерение Тимофея, а то пригнется к луке седла, веревка скользнет по спине, а схватить не сможет. Если накинуть веревку на шею коня, конь грохнется на землю, за ним упадет и всадник, но это еще не значит, что он уже в твоих руках, все может обернуться так, что не ему, а тебе придется валяться на земле. Раздумывать долго было некогда, до схватки оставались считанные минуты.

Тимофей рванул повод, заставил коня крутнуться на задних ногах. В это же время свистнула волосянка, схватила Хлопушу, вырвала из седла, и он упал на землю, волочась за разгоряченным конем Тимофея.

Тимофей круто повернул коня и подскакал к Хлопуше.

Каторжник лежал без движения.

Не дожидаясь, пока пленник придет в себя, Тимофей связал ему руки, затем ноги и ослабил петлю на теле. Хлопуша слегка вздохнул, хлебнул воздух раз, другой и приоткрыл помутневшие глаза.

— Дай воды, — хрипло попросил он.

— Нету здесь воды. Доберемся до стана, там напьешься. Больно зашибся?

Хлопуша не ответил. Он шевельнул пальцами и только сейчас заметил, что руки и ноги у него связаны.

— Успел, полусотник? — промолвил он. — Чистая работа, ничего не скажешь. Что ж ты меня канатом с коня сверзил? А? Будто я дикарь какой.

— Я кричал остановиться, а ты и в ус не дул.

— Уж лучше пристрели, чем так-то.

— Ничего, поживешь еще. Да и ружья-то у меня с собой не было.

Хлопуша недоверчиво взглянул на Тимофея, окинул взглядом его коня, не найдя оружия, слегка качнул головой.

— Смелый ты, полусотник. И куда же отправить меня собираешься?

— В Оренбург сдам, в губернию.

— И сколько надеешься наградных получить за мою голову? — язвительно опросил Хлопуша.

— Шибко на много не рассчитываю, — в тон Хлопуше ответил Тимофей. — На таком товаре не больно-то разживешься.

Тимофей поймал коня, на котором бежал Хлопуша, помог каторжнику забраться в седло и, привязав его к задней луке своего седла, тронулся к стану.

— Ты смотри, не вздумай бежать или еще какую-нибудь штуку не соберись выкинуть, а то пущу своего коня и будешь волоком волочиться до самого стана. Так и знай.

— И не жалко человека?

— Сам себя не жалеешь, мне чего же тебя жалеть, — ответил Тимофей.

На стану у кибитки, полулежа на кошомке, поджидал отца Никита; неподалеку от него на сучковатой жердине лежала убитая змея.

— Папаня, гляди ты, звон какая змеища лежит, видишь?

— Откудова она тут у тебя? — удивился Тимофей.

— К нам в кибитку заползла, чуть меня не покусала. Я лежу, а у змеищи рот раскрыт и язык мельтешит, мельтешит. Я страх как напугался. А энтот, которого ты пымал, с перевязанным носом, убил ее и выкинул.

— Ты что несешь? — ужаснулся Тимофей. — Это и не гадюка вовсе, а ужак, — сам не зная зачем, солгал Тимофей.

— Да ты что, папаня, неужто не знаешь, какой ужак? — удивился Никита. — У ужаки и брюшко не такое и на голове расцветка совсем другая.

Попав на стан, Хлопуша притих. От ушиба тело его ныло, побаливала голова и тянуло в сон. Он изредка открывал глаза и видел над собой глубокое бесконечное небо. Оно совсем казалось пустынным, безжизненным, лишь в высоте пролетала какая-нибудь птица — ястреб или орел, а то и стриж. Интересно, откуда здесь стрижи появляются? Стрижи живут там, где люди селятся, стриж — не степная птица, а вот гляди ты, ему тоже надобится полететь в степь. Каждая живая тварь своего закону придерживается. Вот уж у кого вольности вдосталь, так это у птицы: хочет в один край летит, хочет в другой — повсюду небушко. Да и птица тоже — лети да оглядывайся, берегись, как бы тебя не закогтил ястреб или коршун, ну, а коршуна, чего доброго, и беркут подхватить может... Но все ж им не так тягостно жить на свете, как ему. Теперь, по всему видно, конец побегу и не удастся побывать в Берде. Снова тюрьма, а там каторга, кандалы.

Тимофей рукой поманил к себе Альметя:

— Я отлучусь, а ты тут хозяйничай.

Альметь неохотно кивнул головой.

— Далеко собрался, Тимофей Иванович?

— К атаману хочу смотаться.

Сначала Тимофей был возбужден сознанием того, что именно на его долю выпало поймать тяжкого государственного преступника. Ему представлялась заманчивая картина, когда он будет докладывать атаману, а потом и передаст пойманного каторжника. Сейчас же об этом не хотелось думать. Но настроение — настроением, а служба — службой: взялся за гуж, не говори, что не дюж.

На стане жизнь шла своим чередом.

Альметь рассказал Никите о Хлопуше, убедив мальчишку, что каторжник не разбойник, а несчастный человек, гонимый другими людьми. По словам Альметя, Хлопуша был не только обиженный, но и очень хороший человек. А в подтверждение его словам — убитая гадюка. Да если бы Хлопуша был человеком похуже, то Никита не сидел бы сейчас с Альметем живой-здоровый, не разговаривал с ним, а лежал бы, навсегда закрыв глаза. Хлопуша спас Никиту, а ему никто и спасибо не сказал.

Слова Альметя взволновали мальчика.

Когда Альметь пошел к озеру за водой, он увидел, как Никита, опираясь на палку и слегка прихрамывая, подошел к Хлопуше.

Хлопуша улыбнулся.

— Здорово, — сказал он.

— Ты не боялся змеи? — спросил Никита.

— Гад, он для всякого живого существа гад.

— Спасибо тебе, — тихо промолвил Никита.

— Кушайте на здоровье, — шутливо ответил Хлопуша. — Эх, мальчоночка, ничего ты не знаешь. Тебя, вишь ты, я выручил, а твой батяня заместо спасиба руки мне скрутил. Вот как оно в жизни бывает.

— А я тебя развяжу.

— Ну да? — недоверчиво спросил Хлопуша, и глаза его блеснули надеждой. — Могёшь?

— Могу.

— Так тут же нож понадобится, — подсказал Хлопуша.

— А у меня нож есть. Вот он. — Никита достал из кармана штанов подаренный отцом складной нож.

Хлопуша остановил его.

— Погоди. Ты не знаешь, куда твой батяня уехал?

— Знаю. К атаману.

— Лады. Давай скореича, режь у рук веревку.

Не прошло и двух-трех минут, как освобожденный Хлопуша уже стоял на ногах.

— Спасибо тебе, малый, спасибочко. Завсегда буду помнить. У меня сынишка есть, тебя побольше, и ему расскажу, чтоб запомнил навечно, как ты мне волюшку даровал. Теперь вот еще что, малый: коня я у вас возьму. А?! Дозволь? Я и сам мог бы схватить его, да боюсь, чтоб не походило на воровство, вот я и кланяюсь тебе низко.

— Бери, бери, только скорее, а то Альметь придет. Вон того бери, крайнего, он мой.

Никита не успел опомниться, как Хлопуша подхватил его на руки, крепко прижал к своей груди и быстро отпустил, бросился к коням.