Глава третья

Приезд Лизы и Никиты был для Тимофея почти неожиданным.

Зная, что самому не скоро удастся выбраться из Москвы, Тимофей еще ранней весной отправил в Оренбург с казенной почтой Лизе письмо, где звал ее приехать в Москву. Лиза не раз говорила, что ей хочется побывать в столице, поглядеть этот город-чудо. Тимофей писал, что вот и настал тот долгожданный час, когда она может отправиться в дорогу. Тимофей был уверен, что, получив письмо, Лиза сразу же соберется и с первой оказией прибудет в Москву. Но время шло, а Лиза не ехала. Лишь месяца через два Тимофей дождался ответа. Лиза писала, что крепко соскучилась, что ждет не дождется денечка, когда увидится с ним, что все ее думки сейчас — поскорее уехать к нему; она уже не раз и день назначала для отъезда, но по хозяйству столько набирается дел, что никак вырваться не может. Все равно она бросит как-нибудь дела и птицей полетит в Москву. Теперь уже недолго осталось ждать.

И он ждал со дня на день. За первым пришло второе письмо, а через месяц еще одно. Прошло долгое лето и началась осенняя хмурь. Теперь-то уж Тимофей почти не ждал Лизу: надо быть очень смелым человеком, чтобы пуститься в столь дальний путь в то время, когда раскрылись хляби небесные и земля превратилась в липкое месиво. Чем больше убеждался Тимофей, что Лиза не приедет, тем чаще и круче подступала тоска. Щенился он на Лизе — чужая была, а вот теперь... Бывали у него и раньше военные командировки, ездил по месяцу и никогда не испытывал тоски по Лизе. Когда возвращался домой, видел ее радостно-возбужденной, с сияющими глазами, принимал все это как обычное и, наверно, был бы удивлен, если бы все обстояло не так. В нынешнюю отлучку, когда пришлось уехать из Оренбурга в Москву больше чем на год, он часто вспоминал Лизу, она грезилась во сне — и всегда радостная, желанная. Раньше он будто и не примечал, во что она одета, а теперь Лиза вставала перед ним то в будничной кофтенке и цветастой юбке, в чириках на босу ногу, то в праздничном наряде: в пунцовой кофте из индийского шелка, изукрашенной тонкими кружевами, клетчатой юбке из кашемировой шерсти, на ногах — высокие светло-желтые гусарки с серебряными подковками. Волосы, как всегда, заботливо убраны, из-под цветастого платка выбивается небольшой русый завиток. Ничего против не скажешь — в Оренбурге немало казачек, чистых раскрасавиц, но такой, как Лиза, не только по красоте, но и по стройности, и по всей ухватке Тимофею видеть не доводилось. Иногда вспоминалась и Любаша, но всегда была окутана туманом — и Тимофею становилось совестно, будто он совершил предательство.

Иногда Тимофей пытался представить себе, чем Лиза занята именно сейчас. Дел у нее невпроворот: и в пригороде надо быть — дом надолго не бросишь, хутор тоже на чужие руки не оставишь. Всюду нужен хозяйский догляд. Закрутиться не трудно. Но все же могла Лиза выбрать время для поездки в Москву. А она не едет...

На душе тревожно. Хочется бросить здесь все и очутиться в Оренбурге, на своем хуторе. Тимофей опять перечитывал ее письма, сначала каждое в отдельности, затем все, одно за другим.

В начале осени пошли слухи, что до рождественских праздников Комиссия закончит свою работу, и депутатов уволят по домам. Хотя было похоже, что в Комиссии еще столько дел, что и конца не видно, Тимофей стал ждать зимы, рождества...

И вдруг это сообщение полового!

Наскоро попрощавшись, Тимофей заторопился к себе.

Комната Тимофея находилась на втором этаже, и он взлетел по лестнице, едва касаясь ступеней.

Рванув дверь горенки, Тимофей увидел Лизу. Она стояла в глубине комнаты напротив двери, прислонившись к изразцовой печке, и по ее мимолетному взгляду Тимофей понял, что она стоит тут, чтобы сразу же увидеть его, как только он перешагнет порот. Лиза ойкнула и, выдержав короткое мгновение, пошла ему навстречу.

— Здравствуйте, Тимофей Иванович, — сказала она. — Мы с Никитой в гости к тебе пожаловали.

Только сейчас Тимофей увидел у окошка Никиту.

Это был уже не тот Никиток-мальчуган, которого Тимофей когда-то катал на своем коне. Со стула поднялся и, слегка припадая на ногу, заспешил статный подросток, с выразительными, широко открытыми глазами и смуглым загорелым лицом.

— Здравствуй, папань! — радостно улыбаясь, сказал Никита и, видя, что может опередить Лизу, остановился, давая ей возможность первой подойти к Тимофею.

Тимофей уже обнял Лизу и, не отпуская ее, вместе с ней потянулся к Никите, сграбастал и его, крепко прижал к груди и стал целовать. Лиза осторожно отстранилась, Тимофей отпустил и Никиту.

— Небось и ждать бросил и думки из головы выкинул, что приедем? — посмеиваясь, спросила Лиза.

— Даже и говорить не стоит. Собирался на рождество сам нагрянуть... Уже не ждал и не надеялся. Шепчет мне половой на ухо, мол, супруга приехала, а мне не верится. Шутка ли, в такую непогодь решиться! По Москве ходишь, и то оглядываешься — не утонуть бы в грязи. Ох, и молодцы же вы! — воскликнул Тимофей.

Когда первый порыв радости прошел, Тимофей стал расспрашивать, как они в такую непогодь добрались до Москвы.

Лиза и Никита переглянулись, Лиза чуть кивнула головой.

— В наших краях, папань, — степенно и с достоинством принялся рассказывать Никита, — в Оренбурге, стало быть, сухомень стоит, дождей, вот как тут у вас, нету. Дорога тебе такая, хоть ложись и катись. И до самого города Рязани. Отсюдова бездорожье да слякотность начинается.

— А уж я и ждать бросил, лето позади осталося. Сколько раз наказывал приказчику Фомичева прихватить вас при случае.

— Он не раз заходил. Приглашал, — подтвердила Лиза.

— Ну, и что же вы?

— Неколи было, папаня, — с сожалением сказал Никита. — Намедни, как ехать сюда, снова завернул к нам тот приказчик: так, мол, и так, днями большой обоз будет отправлен в Москву, и у него есть от хозяина наказ зайти к нам и узнать, не будет ли какой передачи тебе. А мамка и говорит ему: передавать, мол, мы ничего папане не собираемся, а очень желаем сами к тому обозу пристроиться.

Тимофею было приятно услышать, что Никита называет Лизу мамкой. Девочки сразу же стали звать ее матерью, а Никита старательно обходил это слово: тетя Лиза да тетя Лиза. А вот сейчас никакой запинки, будто так всегда было.

— Ну, он и согласился, — продолжал Никита.

— Это какой же приказчик? — поинтересовался Тимофей.

— А дядя Анисим. Может, помнишь, он тоже прихрамывает, — подсказал Никита.

Тимофей понял, что, сказав «тоже прихрамывает», Никита сравнивает Анисима с собой.

— Как же, помню! Анисим — мужик хороший, — сказал Тимофей.

— Уж такой хороший, такой человек, такая добрая душа, — заговорила Лиза, — что, кажется, людей таких на свете мало. Верно я говорю, Никиток?

Никита молча кивнул головой.

— Он и товар мой в обоз забрал.

— Какой товар? — удивился Тимофей.

— Так ведь Никиту из казаков в торговые люди переписали. В купцы, — пояснила Лиза.

— Это зачем же? — еще больше удивился Тимофей. — Казак он и есть казак. Никита — казак потомственный. И не к чему его к торгашам лепить.

— Так было велено, — сказала Лиза.

— Кем велено? — вспыхнул Тимофей.

— От губернатора, — теряясь и чувствуя себя виноватой, пояснила Лиза. — И Могутов Василий Иванович велел.

— Так это что же выходит: Никита в казаках больше не числится?

— Ну да, не числится, — сказала Лиза. — Он в купеческом сословии.

— Не ждал, не гадал, что сына в купцы упекут, — недовольно протянул Тимофей. — Вы, пожалуй, не за то взялись. Поторопились.

— Ты, папань, не сердись. Меня в лазарет водили. Когда всех жителей в Оренбурге стали переписывать.

— Разве было такое? — спросил Тимофей.

— Было, — ответила Лиза. — Вот и велели, чтоб каждый к какому-то одному берегу прибивался. Записывали всех мужского полу, прямо с десяти годов.

— Повели меня в лазарет на осмотр, и там доктор сказал, что в казаках мне делать нечего. Затем меня в губернскую контору водили.

— Истинная правда, все так... — подтвердила Лиза.

— Уговаривать или еще зачем? — недовольно протянул Тимофей.

— Так я же не сразу согласился. Меня там один, весь в золотых пуговицах, улещал. Посадил супротив себя и говорит: казаков в Оренбурге пропасть, а купцов мало, и они даже очень нужны. Много он кое-чего говорил. А потом и сказывает: тебе, говорит, паренек. Подуров, ежели в казаках останешься, ничего, кроме Оренбурга, повидать не удастся. В лучшем случае можешь попасть еще в Сибирь. И служба твоя будет каторжной. Нога болит? Болит. А кому нужен казак бракованный? Да ни один командир, ни один офицер тебя к себе не возьмет, и будешь ты маяться. А ежели, прямо сказать, в купцы взойдешь, там перед тобой дорога на все четыре стороны ляжет, в разных краях побываешь, всяких людей повстречаешь. А в каких городах побываешь!

— Похоже — уговорили? — спросил Тимофей.

— А куда денешься? — Никита не удержал вздоха. — Оно, конечно, мне хотелось бы, как и ты, в казаках ходить. А дядя Вася Торнов за купца руку тянет. Он недавно вернулся, сказывает, чего только не повидал.

— Он что же, опять в чужие края ударялся? — недоверчиво спросил Тимофей.

— Ну, да, — ответила Лиза. — Жить человеку чем-нибудь надо.

— В Персию ходил?

— Выходит, так, — согласилась Лиза. — Уж больно он невезучий.

— Опять какая-нибудь беда приключилась?

— То-то и оно, — подтвердила Лиза догадку Тимофея. — Ну, приедешь, он тебе все порасскажет.

Словно забыв, что только сейчас речь шла о нем, Никита принялся рассказывать о злоключениях Торнова.

— Обобрали его, папаня, начисто обобрали, до последней нитки, — вмешался Никита. — Добро бы в степи напали, как первый раз, а то прямо на месте, откуда сам родом.

Тимофей молча слушал и с сожалением думал: «Верно подметила Лиза, что Василий невезучий, бьется как рыба об лед, а без толку».

После неудачной попытки завести торговлю с персидскими купцами Василий дал было зарок никогда больше не встревать в торговые дела. Перед той первой его поездкой Тимофей договорился, чтоб Торнова зачислили в служилые казаки, но Василий пропадал больше года и вернулся в Оренбург еле жив. Тимофей еще раз обратился с просьбой к атаману Могутову. На этот раз атаман отказал по той причине, что Торнов самовольно уезжал из казачьего края в Персию. Ни земли, ни службы у Василия не было, и ему с трудом удавалось прокормить семью.

— Он снова к персидским купцам нанимался. Говорит, в приказчики, — продолжила рассказ Никиты Лиза. — А я думаю, в погонщики, только Василий не сказывает правды, должно, стыдится. Он хорошо заработал на этот раз. До самого Багдаду добрался. Взялся там на базаре нужный товар покупать, а его и прихватили. Солдаты ихнего визиря. Сказывает Василий, тот визирь у них вроде бы как у нас губернатор в Оренбурге. Этот самый визирь больно шумел: мол, ты лазутчик и шпионить сюда приехал, а купцы заступились за Василия. Визирь приказал выпустить его, ежели останется в Персии навсегда. Ты, говорит, персиянин, и нечего тебе таскаться в Московию. Ну, а Василию как остаться, ежели у него тут и жена и дети, сердце-то у него не каменное. Он наотрез отказался, мол, что хотите со мной делайте, хоть в тюрьму сажайте, а остаться тут я не могу, потому как у меня там родная кровь. Они взяли да кандалы ему на руки и на ноги надели. Он, значит, и пошатнулся. Дал согласие. Выпустили его из тюрьмы, а что было у него отнято, ничего не вернули. Остался гол как сокол. Подался он к тем знакомым купцам. Они сперва и слушать его не хотели, мол, разве можно, чтобы против самого визиря. Потом все-таки одумались, приняли его в свою компанию. Снарядили в Оренбург и денег на дорогу дали.

— Так-таки ни за что? — недоверчиво протянул Тимофей. — Больно щедрые.

— Василий сказывает, будто ему от тех купцов доверенность дадена запасать камушек — уральскую самоцветь бирюзовую, — ответила Лиза.

— Задание не из легких, — усмехнулся Тимофей.

— Наобещали Василию золотые горы за наши камушки самоцветные...

— Он что же, согласился?

— Говорит, схитрил, дал согласие только для того, чтобы добраться домой, в Оренбург. А как собирается рассчитаться с теми купцами персидскими — сказать трудно. Зол он на них, да и не верит им больше.

— Ну, да бог с ним, с Торновым. Мы еще поговорим обо всем, когда вернемся в Оренбург. Ты, Никита, сказывал, что Анисим забрал у тебя товары. Это какие же у тебя товары могут быть?

— Да всякие, разные, — охотно ответил Никита. — Только ты, папань, не подумай, что много — совсем маленько: грибы сушеные, потом клюква в бочатах, опять же мед. Шкурки барсучиные, корсачиные и беличьи. Вое у башкирцев куплено. Мы с дядей Васей ездили в аулы башкирские, подальше от Оренбурга, там и закупили. Думали у себя подороже продать можно, а приценились на Гостином дворе, выгоды никакой. Чуть было не проторговались. Дядя Вася прямо в расстройство ударился. Ну, а как же, думали — одно, а оно вышло другое.

— Я так понимаю — приказчик Анисим выручил вас из беды?

— Он, — согласился Никита.

— Важнецкую историю ты, брат, рассказал. Мне вот еще что интересно: с каких же ты денег пустился в эту самую торговлю?

— Мамка дала, — с готовностью ответил Никита.

— Да? Понятно. А мамка с чего разбогатела?

— Овечек продала, — смущенно пояснила Лиза.

— Ну, теперь все ясно, — усмехнулся Тимофей. — Слыхал я однажды сказку про догадливого мужика: зипун у него на локтях продрался, такие дыры образовались, что перед людьми стыдно. Мужик и решил починить свой зипун. Взял ножницы и отхватил у полы два куска. Положил на оба рукава добрые заплаты и ходит себе довольный своей работой, а люди поглядывают на него да посмеиваются. Вот и у вас чуть не вышло похожей истории. Верно я говорю?

— Нет, папаня, — возразил Никита. — У нас все по-хорошему обошлось. Товара у нас, папаня, уже никакого нету. Начисто распродали. Тут, у вас.

— Да не может быть?! — поразился Тимофей.

— Так у нас нарасхват все пошло, — все более оживляясь, рассказывал Никита. — С дороги мы прямо на торговые ряды завернули, дядя Анисим велел. Дождь лил, а на нас сразу налетели, как коршунья: то почем? Это почем? Чуть ли не в драку кидаются. Во как. Мы денжищ столько выручили, что, когда я отдал их мамке, она даже считать устала.

— Верно это? — спросил Тимофей Лизу.

— Верно. Все так. — Лиза добродушно улыбнулась. — Наш молодой купец и мне деньги вернул, которые брал для перевороту, и у него свой капитал остался.

— Мы договорились с дядей Анисимом, — поспешно заговорил Никита, — долго не засиживаться в Москве. С тобой, папаня, повидаемся, кое-какие товары справим и в Оренбург поскорее, чтоб до холодов еще раз поспеть к башкирцам. Теперь-то уж мы знаем, что почем и чего выгодно закупать у них.

Тимофей делал вид, что ему приятно слушать деловые рассуждения сына, в действительности же Тимофею было тягостно думать о том, что его единственный сын, его Никиток, станет со временем купчиной. От старинного казачьего подуровского корня не будет больше казачьего ростка. Потянется новая ветвь — торгашей. Ну, а что можно поделать? Да и стоит ли менять то, что уже сложилось. Спасибо этому приказчику Анисиму, что он сумел приохотить Никиту к торговле, может, парнишка тут и найдет свою удачу, свою дорогу. Купеческое дело тоже непростое и требует ума-разума. Правда, мелочники, аршинники никогда не пользовались уважением у людей, их издавна считают надувалами да огребалами, людьми без чести и совести. Нет, Никита таким не будет, Тимофей не допустит этого. Пускай его сын станет таким купцом, как те видные купцы, что приезжают из Индии, из Персии и других заграничных стран. Их с почетом и уважением встречают не только в Оренбурге у губернатора Рейнсдорпа, но и при царском дворе. В Москве им тоже большой почет и уважение. «Может, оно и лучше быть купцом, нежели полосовать плетью спины мужиков. Поживем дальше и увидим, что оно будет и как», — подумал Тимофей.

...Лиза и Никита привезли из Оренбурга много новостей. Тимофей соскучился по своему краю, по дому и жадно слушал их рассказы, расспрашивая обо всем новом, будь то большое происшествие или малое. И Лиза видела, как в его глазах то и дело вспыхивали веселые огоньки, а губы складывались в добрую улыбку.

За разговорами время бежало незаметно, и они досидели до глубокой полуночи. Быть может, беседа шла бы и дольше, но последний огарок догорал, а свечей в запасе не было.

— Видно, пора спать, — решила Лиза и, ойкнув, всплеснула руками. — Никиток, а мы чего не сказали папане? Про главное забыли. У нас такое дело случилось, Тимофей Иванович, что ты никогда и не отгадаешь. Верно, Никиток?

Никита уже понял, о чем хотела сейчас рассказать Лиза, и хитровато прижмурил глаза.

— Ты, батя, можешь угадать, где мы нынче живем, ну, где наш дом? — спросил он.

— Как то есть где? — не понял Тимофей. — Дома, конечно, в Форштадте.

— Вот и не угадал, — рассмеялся Никита.

— В городе мы теперь жительствуем, — пояснила Лиза.

Тимофей не сразу сообразил, о чем идет речь.

— В Оренбурге, — добавила Лиза. — В самой крепости. Да, да, в самой крепости, — сказала она, поймав недоверчивый взгляд Тимофея.

— Дали нам, батя, новую избу, да не избу, а каменный дом. Из кирпича. И совсем же новый, его только-толечко достроили.

Тимофей чуть нахмурился.

— Это с какой же стати такая милость?

Ему было хорошо известно, что из казачьего пригорода никого не вселяли в казенные дома Оренбурга.

— Вот и я так же спросила, когда позвали в войсковую избу, — сказала Лиза. — За что, мол, такая отличность перед другими форштадтскими казаками. Говорят, по приказу самого губернатора, из-за уважительности лично к самому Тимофею Ивановичу. Вот так мне ответствовали.

— И вы так-таки без меня и перекочевали? — недовольно спросил Тимофей.

— А что будешь делать, коли велено, — сказала Лиза.

— Это правильно, — неохотно согласился Тимофей. — Ну, а тот дом, в Форштадте, как с ним?

— Так он, папань, как был, так и остался, — сказал Никита.

— И что ж, на два двора так и будем жить? — спросил Тимофей.

— А так, папань, даже маленько способнее, что форштадтский дом остался, — сказал Никита. — Тут и двор побольше, скотинешке повольготнее, и на Яик скотину гонять тоже способнее.

— Ну и новостей вы привезли, — не скрывая огорчения, сказал Тимофей.

— Тебе, видно, не по душе жить в крепости? — осторожно спросила Лиза.

— Не жил! Не знаю, — неопределенно ответил Тимофей.

— В городе веселее и вроде бы спокойнее.

— Для души нет свободы, — сказал Тимофей. — За каменными стенами, словно птица в клетке, там и не надышишься вдосталь. То ли дело в Форштадте: вышел за ворота, куда не повернись — всюду простор. И где же тот дом находится? К Яику поближе или к Сакмаре?

— От Яика далековато, почитай в другом конце, — сказала Лиза.

— Там, где соляная контора да склады. Знаешь? — спросил Никита.

— Ну, знаю.

— Вот, в проулочке, тут рядом еще заезжий двор есть для купцов бухарских, потому и сам тот проулок называется Бухарским.

— Вон оно где... — наконец-то сообразил Тимофей. — Ну, что ж, само по себе место неплохое, только жаль, что почти у самых крепостных стен. И ветер не залетит.

— Что верно, то верно, — согласилась Лиза. — Стены совсем рядом.

Огарок ярко вспыхнул и погас.