Глава восьмая

Ночь.

Неторопливо рысят лошади почтовой тройки, сонно позванивает колокольчик под дугой коренника, с ним нехотя перекликается другой, глуховатый. То едет купец, за ним еще несколько подвод. Попутчики. Одни пристали в Челябинске, другие где-то на перегоне.

Тимофей лежит в почтовом тарантасе, ему не спится, он смотрит в небо.

Почти над самой головой повисла желтая луна. Яркая, сильная, вблизи нее и звезд не видно, забивает их лунный свет. И вокруг темнота кажется гуще, непрогляднее. Небо черным-черно. А отведешь глаза в сторону — как всегда, все небо усеяно звездами.

Тишина кругом, тишина!

Если бы не звяканье колокольчиков, не конский топот да не поскрипывание рассохшегося на дневной жаре тарантаса, вокруг — ни малейшего звука. Словно ничего живого.

Положив под голову дорожный мешок, Тимофей лежит скорчившись, ему неудобно, затекают ноги: хотя в тарантасе постелено сено, но ребрам изрядно достается на ухабах. Не любит Тимофей езду в телеге. То ли дело — верхом. Сидишь в седле, слеша покачиваешься, несет тебя конь, будто на крыльях летишь. Тимофей и сейчас бы мог пересесть в седло, к задней нахлестке тарантаса привязаны два его коня-строевика, но он бережет их: почтовые лошади меняются в каждой крепости и на форпостах, где есть почта, а его строевикам предстоит покрыть дорогу от Челябинской крепости до Оренбурга, без малого шестьсот верст. Пускай идут себе пока налегке.

Минувшим днем оставили позади Орскую крепость, значит, половина пути пройдена.

Дорога тянется по правому берегу Яика, иной раз проходит по самому обрывистому краю берега, затем виляет то направо, то налево, скрывается за горным увалом, уходит в ущелье, затем опять — крутой поворот, и неожиданно перед тобой снова поблескивает Яик. Он тоже все время петляет, кидается из стороны в сторону. «Яик» — значит извивающийся. Таков он и есть — от истоков до устья, до самого моря.

Дорога свернула в горы, кони пошли шагом, громче зацокали подковы, и застучали железные ободья колес тарантаса о камни. По обе стороны громоздятся горные увалы, темные, почти черные в ночи.

— Плохое место, — пробурчал почтовик.

— Чем плохое? — спросил Тимофей. — Трудно коням, что ли?

— Да и коням нелегко, — согласился почтовик и добавил: — Нечисть в горах водится, ворье разное.

— Случается?

— А то, — коротко ответил почтовик. — А еще хуже, что тут завсегда ночью ехать приходится.

— А вы бы днем, — посоветовал Тимофей.

— А днем никак не выпадает. В Челябу едешь — эта дистанция на ночь выходит, обратно в Оренбург — то же самое.

— Намедни нашего одного об это место останавливали, — вмешался в разговор ямщик.

— Ну и что же? — поинтересовался Тимофей.

— А ничего — бог пронес, — ответил ямщик.

— Значит, бывает и такое, что по спине мороз бегает? — пошутил Тимофей.

— Чего хорошего, а этого хватает, — сказал ямщик. — Только бога гневить нечего, пока еще не было случая, чтоб почтовика обидели или же ямщика. Вот на той неделе, сказывают, нападение случилось возле Уртазымской крепости.

— Мы днем Уртазымскую проезжаем, — сказал почтовик.

— Вот-вот, — поддакнул ямщик. — В том-то и дело, что среди бела дня налетели.

— На почту напали? — спросил Тимофей.

— Дерзкая выходка, — сказал почтовик. — Только успела отойти почта от Уртазымской крепости, может, верст пять отъехали.

Дорога там идет вдоль Яика, лесочек тянется, жидкий такой, не лес, а рощица. Никто не ждал и не думал, что в этом месте может случиться происшествие. И вдруг «стой»! С двух сторон повыскочили на дорогу, схватили лошадей под уздцы, а увидели — почта, нырнули в кусты и — нет их.

— Вот и у нас все так сказывают, — поддержал ямщик. — Говорят, эти самые разбойники не кидаются на простой люд, охотятся на господ, помещиков, а то и купца прижмут. Офицерам тоже не дают спуску, у офицеров оружие забирают.

— И частенько такие шалости случаются? — спросил Тимофей.

— Да как вам сказать, господин сотник, без того не живем, — сказал ямщик. — Особливо с весны пошло неспокойствие. Есть слухи — беглые каторжники озорничают.

— Я слышал, башкиры снова пошумливают, — сказал почтовик.

— Возможное дело. Меж ссыльных и башкирцев сколь хошь встречаются.

— Это верно, — согласился с ямщиком почтовик. — Но я так думаю, что это только сваливают на беглых, а на самом деле... — почтовик умолк, не закончив фразу.

— И что же на самом деле? — поинтересовался Тимофей.

— Я хотел сказать, что разный люд пошаливает, не только ссыльные.

Вдруг почтовик слегка толкнул Тимофея в бок.

— Вон, глядите, глядите! — прошептал он.

Тимофей резко приподнялся, быстро огляделся вокруг, не сразу сообразив, на что указывает почтовик...

— Пожар, во-он, вон, вдалеке, чуть видно зарево. Должно, только разгорается. Это — пожар.

— Небось барская усадьба горит, — сообразил ямщик. — Далековато отсюда, верст двадцать будет, не меньше.

Разговор оборвался. Тимофей задумчиво смотрел на далекое зарево, и ему вспомнился другой пожар, который ему довелось видеть около года назад в Исетском дистрикте на Вознесенском заводе. В то время Тимофей был в поездке по крепостям Исетского дистрикта. Из Вознесенского поселка прискакал к нему нарочный от управляющего заводом с просьбой, чтобы Тимофей с казаками немедля ехал на завод, потому что работные люди взбунтовались против хозяина, поют староверские песни и клянутся, что сожгут не только завод, но и себя. Тимофей с казаками примчался в Вознесенское вечером. Еще издали он увидел, что в поселке пластает пожар, и понял — опоздал. Узнав, что управляющий послал за казаками, работные подожгли завод, дождались, пока пожар разгорелся настолько, что завода нельзя было уже спасти, и, захватив жен и детей, с пением стихир вошли в барак, обложенный со всех сторон бревнами, и подожгли его. Тимофей прискакал в то время, когда весь барак был уже объят пламенем и горел, как гигантский костер. На заводе не оказалось даже плохонькой пожарной команды, вблизи не было воды. Тимофеевы казаки метались из стороны в сторону, пытались растащить барак по бревнам, но скоро крыша рухнула, в небо взметнулся огненный столб, искры поднялись, казалось, до самых звезд, все было кончено. В этом костре сгорело около двухсот человек, в том числе шестнадцать детей. Перед тем как сжечь завод и себя, работные разгромили дом управляющего, убили его жену. Они думали, что управляющий тоже мертв, но тот оказался тяжело раненным.

И вот теперь, лежа в тарантасе и глядя на далекое зарево, вспоминая то, свидетелем чего был, Тимофей пытался представить себе, что происходит там, где бушует сейчас этот пожар. Одно за другим стали приходить воспоминания, он глубоко погрузился в думы, и они настолько отвлекли его от окружающего, что Тимофей не заметил, как вместе с воспоминаниями к нему пришел сон и он тяжело забылся.

Пробуждение Тимофея было не совсем обычным. Сначала он почувствовал, как на него навалилось что-то тяжелое, а руки стянула петля. Лишь потом уже услышал людские голоса, крики. Тимофей сразу же понял, что происходит, попытался пошевелиться, руки и ноги туго стягивала петля. Верхом на Тимофее сидел бородатый верзила и старательно обшаривал его карманы.

«Вот они и разбойники, — подумал Тимофей, — самые настоящие разбойники».

Весь сжавшись, Тимофей вдруг рванулся со своего места, думая в рывке сбросить с себя верзилу. Но замысел Тимофея не удался, сильного рывка не получилось из-за связанных рук и ног, да и сидевший на нем разбойник, разгадав замысел Тимофея, с силой опустил на его голову что-то тяжелое. Перед глазами Тимофея замелькали белые пятна.

С задних подвод доносились крики, взад и вперед скакали верховые, отчетливо слышалась башкирская речь.

— Отпусти, подлец, — зарычал Тимофей и снова попытался подняться. — Вас же, негодяев, расстреляют, казнят за это.

К тарантасу подскакал всадник и грозно спросил стоявших в стороне ямщика с почтовиком:

— Кто лежит в тарантасе? Говори, кого везешь?

— Это... это... сбиваясь, боязливо заговорил почтовик. — Ого начальник исетских казаков, атаман их, сотник... Тимофей Иванович Подуров.

— Как ты сказал? — прикрикнул всадник.

Когда почтовик снова назвал имя Подурова, он круто повернул коня, поднял его на дыбы и умчался прочь, выкрикивая на башкирском языке:

— Оставить путников, все за мной!

Сидевший на Тимофее верзила мгновенно соскочил с тарантаса, бросился в седло стоявшего рядом коня и исчез в темноте.

Голос всадника, приказавшего оставить путников, — а это был, несомненно, атаман шайки — показался Тимофею настолько знакомым, что Тимофей готов был признать во всаднике, Альметя. Но откуда взяться Альметю?

Через несколько мгновений обоз погрузился в напряженную тишину, лишь вдали раздавался постепенно затихающий топот конских копыт.

Почтовик помог Тимофею освободиться от веревок.

— Скоро светать будет, — сказал он, как будто сейчас это было самым главным. Затем, перекрестившись, он добавил: — А коней ваших нету. Взяли.

— Как? — удивился Тимофей.

— А так, увели.

Тимофей оглянулся. Да, у тарантаса не было обоих его строевиков.

— В степи напали, а... — сокрушенно покачивая головой, вздохнул ямщик. — В открытой степи, голой, как ладонь, можно сказать.

— Как же это случилось? — спросил Тимофей. — Я задремал и ничего не видел.

— А тут и видеть было нечего, — сказал ямщик.

— Вот именно, — согласился почтовик. — Вдали послышался топот, неторопливый, спокойный, как-то веселее на душе стало. Подъезжают ближе, видно — изрядная толпа конников. Я подумал, что драгуны или же уланы куда-нибудь командируются. Их, должно быть, с полсотню было. Поравнялись с нами, все как следует быть, затем атаман крикнул, они с коней долой и кинулись к подводам. Я даже глазом не успел моргнуть, как накинули на вас петлю, меня повалили, ямщика тоже. Старший ихний кричит: «Почту не трожь, почту не трожь!» По-башкирски кричал.

— И прямо чудно, — не переставал удивляться ямщик, — услыхал вашу фамилию, господин сотник, насмерть напугался и велел своим дружкам тягу дать: чудо, да и только.

Тимофей и сам думал о довольно странном происшествии. Конечно, он не мог поверить, что его фамилия вызвала страх у атамана разбойников. Тут что-то другое.

— Да, как там у наших попутчиков? Что с ними? Живы ли? — спохватился Тимофей.

И тут, будто услышав его вопрос, откуда-то из темноты от дальнего возка донесся голос.

— Люди-и! Есть кто живой? Эй, откликнитесь.

— Давай, ямщик, пойдем, — сказал Тимофей. — Почтовику не положено отлучаться. Пойдем, может, чем поможем.

Разбойники успели разграбить все шесть подвод, следовавшие за почтой, увели всех лошадей, и возы теперь сиротливо стояли среди дороги. Возчиков и пассажиров налетчики успели связать, и они лежали на земле у своих возов.

Все было так неожиданно и произошло так быстро, что напоминало Тимофею мгновенный сон.

Тимофей и ямщик обошли все возы, освободили связанных.

Раньше других опомнился купец, присоединившийся к обозу в Орской крепости. Едва Тимофей успел перерезать веревки, связывавшие руки и ноги, как он рванулся к своему возу и тут же завопил:

— Все взяли!.. Ограбили, по миру пустили...

— А у меня деньги господские забрали, — подойдя к Тимофею, сказал приказчик какого-то уральского помещика, ехавший вместе с почтой из самого Челябинска. — Теперь мне конец, — хмуро заключил он.

— Как же быть дальше, братцы, господа хорошие, — взмолился купец и, взглянув на Тимофея, грубо проронил. — Порядок бы надо навести, господин сотник, вам деньги казна платит, чтоб вы порядок наводили, а вас будто и нетути.

Вслед за купцом загомонили подоспевшие остальные путники. Они с озлоблением говорили о казаках и драгунах, кляли солдат, говорили о том, что стало невозможно без охраны ездить по дорогам, что губернатор не наводит порядка, и, толпясь вокруг Тимофея, зло поглядывали на него, будто он был виноват во всех злоключениях.

— Башкирию надо вырезать, — закричал купец. — А всех шатущих в кандалы. Навечно.

— И казачню заодно, — зло сказал кто-то. — В Яицке бунт был, генерала и офицеров поубивали — счету нет.

— Насчет шатущих я согласный, — вмешался ямщик. — А касаемо господина сотника, никакой обиды ему. Может, мы все и живы только потому остались, что с нами едет господин сотник.

И ямщик рассказал о том, как атаман разбойников напугался, услышав, что за человек едет с почтой.

Рассказ ямщика притушил разбушевавшиеся страсти, озлобленные люди, только что наседавшие на Тимофея, сейчас смотрели на него как на героя и своего спасителя, а Орский купец даже извинился.