Глава вторая

Хотя Тимофею не удалось не только поговорить наедине с Пугачевым, но и присмотреться к нему как следует, все же первое-впечатление было в пользу самозванца. Главное — находчивый. Его решение взять полк Тимофея в свой отряд и идти с этим отрядом на приступ крепости — смелый поступок. Ведь Пугачеву, должно быть, уже известно, что голова его оценена, а Тимофея он не знает, не знает, какие тот таит замыслы. Понравился Тимофею Пугачев и своей простотой. «Не величается, — думал он, — с приближенными держится просто, но повода из рук не выпускает».

Во время приступа казаки Тимофея несколько раз поднимались на штурм, но смертоносная картечь и точная стрельба солдат крепостного гарнизона вынуждали их отходить, оставив на поле боя десятки убитых и раненых.

Заметив, что атаки становятся слабее, Пугачев приказал отойти.

Приступ не удался.

Увидев, что пугачевцы отходят, защитники крепости усилили пальбу, над крепостью поплыл радостный колокольный трезвон.

Приказав как можно быстрее отводить войска, чтоб они укрылись и были недосягаемы для крепостной артиллерии, Пугачев подозвал Тимофея.

— Ты правду сказал, господин полковник, в крепости гарнизон дюже слаженный. Гляди-ка, господа старшинство, сколько людей изничтожили. Ах, змеищи, ироды проклятые. Вот скажи, Чика, — обратился Пугачев к стройному чернобородому яицкому казаку. — Скажи, пожалуйста, что мне с ними после этого сделать следует. Посылал я к ним Максима Григорьевича Шигаева с просьбой, чтобы они сдались и не сражались? Посылал. Ведь жалею кажного человека. Вон сколько их лежит на ковыле, батюшки мои. Что будем делать, Чика? А? Сказывай.

— Казнить их, чертей, которые в крепости, — сказал Чика.

— А ты что думаешь, полковник? — обратился Пугачев к Тимофею?

— Солдаты ни при чем, ваше величество, и офицеры тоже.

— Это как же? — вскипел Чика. — Бьют людей насмерть и ни при чем?!

— Солдатам приказано, — сказал Тимофей.

— И от меня был приказ — палить в небушко, а не в человека, — возмутился Пугачев. — Вот мы доберемся до них, я им покажу, куда палить надобно. Солдатушки и вправду, может, не по своему хотению, а барону Билову да этому коменданту Елагину я всыплю на орехи. Вишь, зазвонили, радуются, думают, что отбились. Вы еще узнаете, почем Савкин деготь.

К Пугачеву подъехали Лысов, старик Витошнов и Шигаев.

— Неудача, государь, — сказал Витошнов. — Что приказываешь?

— Приказываю отходить, — решительно сказал Пугачев.

— Отойти-то мы сами уже отошли, — сказал Лысов. — А дальше как будем?

— А на дальнейшее вот какое мое веление будет, — сказал Пугачев. — Атаку, стало быть, временно прекратить, а осаду не снимать. Войскам передых дать. Но крепость держать в беспокойстве, малыми отрядами ширять их. Только все с осторожностью. Пускай шевелятся там. И много у тебя побили, Витошнов?

— Есть потери, и немалые, — вздохнул тот.

— Давайте-ка команду войскам, а сами ко мне приезжайте. Обедать будем. Эх, боже ж ты мой, сколько люду полегло да сколько еще полечь может.

Обедали за курганом, в степи. Была постелена огромная белая кошма, покрытая цветной узорчатой скатертью — дастарханом.

Обед собирал громадный казачина, широкоплечий и могучий, с неприятной фамилией — Давилин, но все обращались к нему не по фамилии, а называли дежурным, Пугачев его звал господином дежурным.

Посреди скатерти Давилин поставил громадный чугун с картошкой и бараниной, выставил деревянные и глиняные миски, разбросал деревянные ложки и накромсал крупных ломтей хлеба.

Пугачев сел к столу последним. Дмитрий Лысов потянулся было первым к котлу со своей чашкой и ложкой, но Давилин басовито покашлял, и Лысов убрал миску, уступив первую очередь Пугачеву.

Пугачев задумался. Давилин положил в его чашку мяса, картошки.

— Ешьте, ваше величество.

— Благодарствую, — нехотя ответил Пугачев, но ложку в руки не взял. — Ешьте, господа старшинство, а у меня что-то аппетиту нет.

— Так оно, государь, — спокойно и даже чуть с веселостью в голосе сказал Лысов, — аппетиту не с чего быть, веселого все-таки мало. У них там в крепости небось все живы-здоровехоньки, а у нас, гляди ты, сколько казаков полегло.

— Господин дежурный, — обратился Пугачев к Давилину. — Нету ли там у тебя чего-нибудь горло промочить?

— Как не быть, ваше величество. Завсегда найдется на такой случай.

— Налей всем, в одинаковых плепорциях и горлышко заткни.

— Слушаюсь, ваше величество, — охотно пробасил Давилин.

Дежурный оказался запасливым. У него нашлись и глиняные кружки и громадная баклажка с водкой.

Когда Давилин разлил водку, Пугачев поднял свою кружку. Лицо хмурое, в глазах задумчивость.

— Господа старшинство, — сказал он и, задохнувшись, продолжал: — Выпьем не ради веселости, а за упокой. За упокой тех, что сейчас в степе полегли. Хороших казаков мы недосчитались сегодня. Вечная вам память, наши дружки боевые.

Пугачев замолчал, поднес кружку ко рту, подумал, словно решая, что еще говорить, и, не сказав больше ни слова, выпил, а остаток выплеснул вверх.

Никто не давал команды, но все приближенные Пугачева так же, как и он, поднялись со словами «за упокой», выпили и остатки выплеснули к небу.

Пугачев ложкой поддел кусок баранины, окинул взглядом скатерть, с чуть заметной лукавинкой взглянул на Тимофея и, пожав плечом, сказал:

— Вилок, вишь ты, нету.

Он взял кусок баранины двумя руками и принялся за него.

— Да я теперь, пожалуй, и отвык от вилок-то, — снова взглянув на Тимофея, сказал он. — В походе вроде бы даже способнее руками. Своя вилка — она мимо рта не пронесет.

Тимофей понял, что эти слова сказаны Пугачевым для него.

Какое-то мгновение стояла тишина, только работали ложки да челюсти.

Лысов взял свою кружку и, показав ее Давилину, постучал по донышку пальцами — де, мол, пусто, нельзя ли подбавить? Давилин хотя и понимал намек, но делал вид, что ничего не замечает.

— Полковник Лысов, — строго сказал Пугачев. — Убери-ка свою черепушку и не клянчи выпивки не ко времени.

— Так, государь, — взмолился Лысов, — в горле-то после такой жары до боли сухо, надо все-таки еще промочить маленько.

— А у Давилина на такой случай вода и квас водится, — сказал Пугачев. — Всему свое времячко. Перед нами великое дело, господа старшинство. — И к Тимофею: — Довольный я тобою, господин полковник. Сегодня, господа старшинство, мы вместе с полковником Подуровым бились плечо в плечо. Штурмовали стены Татищевой. Вот и Чика тоже был рядом. Видел. Эх, побольше бы нам таких полковников, господа старшинство, смелых да умелых. Что скажешь ты, Чика?

— Я согласен с тобой, государь, слово твое верное, — твердо ответил Чика.

— Слыхали, господа старшинство? Про казаков оренбургских до меня доходили слухи, будто у них не больно-то смелости казачьей хватает. Так то неправда. Сам удостоверился, своими глазами зрел оренбургских в сражении. Ты теперь мне вот что скажи, Тимофей Иванов, сразу хотел тебя поспросить, да времени в обрез было, а сейчас минутка выхватилась, и я интересуюсь. Как вам ведомо, господа старшинство, я мало царствовал, так что и людей-то не всех запомнил, кто мне прислуживал и вместе со мной всякие там хурды-мурды распроделывал. Гляжу на тебя, полковник Подуров, вроде и видывал тебя, личностью ты знакомец, а потом сумление меня кидает. Служил ты у меня в Петербурге? Доводилось тебе видывать меня, ну, когда я царствовал?

Взгляд у Пугачева тревожный, в голосе напряженность.

«Чего же он от меня хочет, — думает Тимофей, чтобы я отрекся и сказал, никогда, мол, не видел, ваше величество, или ждет от меня утвердительного ответа? Но что он подумает обо мне? Скажет — подлец, и лишит своего доверия!»

— Служить мне, ваше величество, не довелось, а видеть вас удостоился. Это было в тот день, когда уральские промышленники Мясоедов и Твердышев праздник справляли в честь вашего восшествия на престол. Может, помните, ваше величество, я был тогда с беркутом?

— Так это был ты? — дажее слегка ахнув, сказал Пугачев.

— Точно так, ваше величество, я.

— Припоминаю. Гляди ты, какое дело. Ну, а меня ты все-таки теперь сразу узнал?

— Ну, конечно, ваше величество, — ответил Тимофей.

Тимофей перехватил чуть заметный, но многозначительный взгляд, брошенный Лысовым Чике. Заметил это и Пугачев.

— Ты чего там лыбишься, полковник Лысов? — прикрикнул он.

— Да тут... ваше величество, вот услыхал, что полковник Подуров сказывает про беркута какого-то, я и вспомнил одну историю, когда-нибудь я тебе расскажу ее, государь. На досуге. Очень смешная история, потому я маленько и рассмешился. Не серчай, государь.

— То-то мне, гляди, — сказал Пугачев и, недовольно взглянув на Лысова, отвернулся. — Вас тогда много приезжало в Петербург? — снова обратился он к Подурову.

— Полусотня, ваше величество.

— Кажись, и Могутов Василий тогда был? Атаман оренбургский.

— А как же, ваше величество, — с готовностью ответил Тимофей, удивляясь его стремительной находчивости. — Вы тогда его сына Ваню взяли к себе в пажи.

— Да... было... — протяжно сказал Пугачев. — Вот гляди ты, я его пригревал, а теперь Василий Могутов против меня поднял голову. Вот ты напрямую узнал меня, а ведь еще что бывает; те, кто кормился со мною за одним столом, говорят, будто я — не я.

— Слышал эти горькие рассказы, ваше величество, — сказал Подуров. — Так она, жизнь, полна вот таких несуразностей.

— Ох, верно ты сказываешь, полковник. Полным-полна. Ну, мы ее маленько почистим, мы ее подлатаем, чтоб она чуть-чуть получше стала. Поприглядистее.

Глаза Пугачева потеплели, с лица исчезла суровость. Помогавший Давилину казак, увлеченно слушая разговоры старшин и полковников с царем, не заметил, как ветер выхватил из костра пучок искр и швырнул их на сухой ковыль. Ковыль мгновенно вспыхнул, и пламя покатилось по степи.

— Горим! — крикнул казак и бросился тушить.

Не дожидаясь призыва или приказа, на огонь накинулись все, и Пугачев первым.

— Эх ты, головушка садовая, — попенял Пугачев проштрафившемуся. — Да разве можно выпускать на волю этого зверюгу, да еще под такой ветер?