Глава четвертая

Пожар не тронул центральную часть крепости, но ветер дул в ту сторону и воздух был так насыщен запахом гари, что становилось трудно дышать. Стремясь скорее выбраться на церковную площадь, Тимофей пришпорил коня. Во дворе, мимо которого он проезжал, послышался женский плач и призывы о помощи. Тимофей остановил коня.

Распахнув калитку, на улицу вышел бородатый яицкий казак, держа на плече огромный узел, за ним появился другой, ведя в поводу лошадь, третий вел корову, подстегивая ее плетью. Вслед за ними выбежала женщина и двое детей. Женщина хватала казаков за руки, падала на колени и, рыдая во весь голос, умоляла вернуть взятое. Дети тоже плакали.

«Это же грабеж!» — и Тимофей, бросившись к казакам, приказал вернуть женщине все, что было у нее взято. Казаки отказались повиноваться и, сославшись на своего полковника Дмитрия Лысова, готовы были с шашками в руках защищать награбленное. К ним подоспели еще несколько человек.

Из соседнего двора яицкие казаки выгоняли овец. Тимофей понял — его вмешательство сейчас ни к чему хорошему не приведет. Решил найти Лысова, чтобы рассказать ему обо всем. Но искать полковника Тимофею не пришлось.

Калитка одного из богатых домов распахнулась, и из нее вышла молодая плачущая женщина. Позади, на коне, ехал Лысов.

Женщина шла молча и, не видя за слезами дороги, то и дело спотыкалась.

Со двора выехали еще два казака с огромными узлами, притороченными к седлам.

Споткнувшись о камень, женщина едва не упала. Лысов грубо прикрикнул и ударил ее плетью.

Женщина вздрогнула, но не вскрикнула. Что-то знакомое показалось Тимофею в ее фигуре. Когда же она отняла от лица руку с платком, узнал в ней дочь полковника Елагина — жену коменданта Харлова. Это была она.

Тимофей рванул повод, подскакал к Лысову.

— Видал, полковник Подуров, какую красотку я в плен захватил? — довольно улыбаясь, крикнул Лысов.

— Зачем же ты обижаешь, измываешься над женщиной? — сказал Тимофей.

Лицо Лысова насторожилось.

— Я? Обижаю? А ты знаешь, полковник, кто есть эта самая женщина? А? Знаешь?

— Знаю, — ответил Тимофей.

— Их всех, змеюков, изничтожать надо, начисто, — зло сказал Лысов. — Я тебе зараз сказку поведаю. Когда нас гнали из Яицкого городка в Оренбург, будь он богом проклят, пешие мы шли, в кандалы закованы, с ног валились, а она с муженьком ейным на колясочке мимо нас прокатилась. Я их обложил крепким словом. Муженек ейный остановить приказал коляску и все допытывался: кто, мол, это насмелился? Спасибо ребятушкам, не выдали. Так он знаешь, что тогда сказал? Сказнить, говорит, всю эту подлую чернь надобно. Нас, стало быть. Так я себе тогда, полковник, клятву такую дал: дай, господи, чтобы мне живу остаться — я им залью огня за шкуру.

— Но при чем же она? — сказал Тимофей.

— При чем? А при том самом... — возмущенно заговорил Лысов. — Одним миром они все мазаны. И пущай она мне скажет спасибо, что сам схватил, для своей пользы, а то мои казаченьки над ней поутешились бы. Вишь, плачет, слезыньки текут по щечкам. Слышь, красавица, не кисни, скоро я тебя утешу.

— Я прошу тебя, полковник, отпусти ее, — сказал Тимофей.

— Или зазнобило? — хихикнув, сказал Лысов. — Встань на коленушки, может, отпущу, а то еще подумаю.

— Поганый ты человек.

— Поганый? А ты погоди-ка поганить меня. Поглядим еще, разберемся: кто какой?

— Не просите за меня, — вдруг заговорила пленная, всхлипывая. — Я не хочу милости из ваших предательских рук. Я ненавижу вас. Презираю. Вы — подлый предатель.

Лысов оторопело взглянул на нее, затем расхохотался.

— Что, выкусил, господин полковник, выкусил? — торжествуя и посмеиваясь, приговаривал он. От Лысова не отставали и его спутники.

— Скажи, полковник Лысов, а государь знает об этом?

— О чем?

Тимофей показал на узлы, притороченные к седлам лошадей его спутников.

— А чего же тут плохого? — подшучивая над Тимофеем, насмешливо сказал Лысов. — Все идет как должно быть. Государю нашему батюшке все ведомо. — Он снова хихикнул. — Мы не грабители какие-нибудь, а государево воинство! Берем за горло своих супротивников. Ну, айда, красоточка, двигайся, — сказал он пленнице и, стегнув плетью коня, чуть было не наскочил на нее.

Из проулка вывернулись человек пять яицких казаков, у каждого на поводу по нескольку коней. Впереди — Чика, у него тоже две лошади.

— Чика, Ванечка, айда сюда, — крикнул Лысов и помахал рукой.

Чика подъехал.

— Чего у вас тут?

Лицо у Чики веселое, озорное. Смелые глаза быстро поглядывают из-под черных бровей.

— Эй, душечка, чья такая? — увидев пленницу Лысова, вскричал Чика.

— Моя, Ванечка.

— Ну и раскрасавица! Разлапушка! — одобрительно загоготал Чика.

— А ты, по всему видно, за конями решил приударить? — насмешливо спросил Лысов.

— Так ты приглядись, не кони — звери, — захлебываясь, сказал Чика. — Из офицерской конюшни. Там еще остались.

— Кони добрые, — согласился Лысов. — Только гляди, как бы тебя оренбургский казак, господин полковник Подуров, на пику не посадил.

— А чего меня сажать, — усмехнулся весело Чика, — я для того неспособный. Сам могу кого-нибудь поддеть. Никак поссорились?

— Ссоры у нас не было, — сказал Тимофей.

— Ворами он нас обзывает. Вот что обидно.

— Зачем врешь, Лысов? — возмутился Тимофей. — Я же так не говорил. И не об этом шла речь.

— А ты, Митрий, никак обиделся? — удивился Чика. — Так он же верные слова сказывает, ей-богу, правда. Потому, как мы и в самом деле обдираем да грабим. Разве не верно? Ты помнишь, как старшинская вершинка верх было взяла над нами в Яицком городке? Что они тогда распроделывали? А? Атаман распорядился, чтоб они все убытки за наш счет перекрыли. Дозволено было? Дозволено. Ну, они и шастали тогда у нас по избам, и на полатях, и в сундуках, где хотели, там искали и, что по нраву, брали. А мы как их считали? Ворами, грабителями! Разве неправда?

— Так то другое дело, — возразил Лысов.

— А почему другое? Хватал чужое — ворюга. Поехали, что ли, — предложил Чика и, не дождавшись ответа, пустил коня в галоп.

Когда Тимофей вернулся на церковную площадь, у комендантского управления уже не было ни Пугачева, ни пленных солдат. В канцелярии он застал лишь Максима Григорьевича Шигаева да Ивана Почиталина.

Шигаев обрадовался Тимофею:

— Вот и хорошо, что ты показался, господин полковник, — сказал он. — Государь тебе приказал оставаться со своими в крепости, пока совсем не будет потушен пожар. Затем поедешь в лагерь и казаков своих выведешь из крепости. У верхних ворот охрану будет вести Иван Творогов, а у ентих — твои казаки.

Неожиданно послышалась близкая стрельба.

— Это что такое? — удивился Тимофей.

— Должно быть, офицеров приканчивают, — пояснил Иван Почиталин.

— Их расстреливают? — спросил Тимофей.

— Да, государь приказал кого на виселицу вздернуть, а иных расстрелять.

— Всех приказано казнить?

— Только один остался, — ответил Почиталин. — У-у-у, лют государь на них, и не столько он, сколько казаки: разве шуточки — больше ста человек наших под крепостью осталось. А комендант Елагин и которые офицеры прямо наводом палили из пушек, пока не скрутили им руки. Вот какие гадины.

Погасить пожар удалось только к вечеру, когда утих ветер.

Почти добрая половина домов сгорела, в крепостной стене зияли большие провалы.

Выставляя к воротам охрану, Тимофей про себя улыбнулся: какие там ворота, в любом месте, со стороны, где начинался пожар, можно свободно пробраться в крепость.

Была крепость... Теперь можно говорить только как о бывшей крепости. Но в разрухе ее оставлять нельзя, кто знает что впереди. Хорошо, что пожар не докатился до пороховых погребов: могло такое случиться, от крепости осталось бы ровное место.

Вспомнив о погребах и складах с продовольствием, Тимофей решил проверить, есть ли там охрана.

Пугачев, оказывается, об этом не забыл: там стояла охрана из яицких казаков.

Тимофею стало не по себе. Почему из яицких? Похоже на то, что «его императорское величество» не доверяет Тимофею? Об этих складах и пороховых погребах сказал ему не кто иной, как Тимофей, но охрану поручили не ему.