Глава пятая

Тимофей уже сел на коня, чтоб ехать на царев стан, но его окликнул Кузнецов.

— Тимофей Иванович, один собираешься ехать на государев стан?

— Один. А что?

— Да я так думаю, Тимофей Иванович, надо бы тебе с десяток казаков взять, для сопровождения.

— Это к чему такие почести?

— Не в почестях дело, — возразил Кузнецов.

— Так в чем же?

— Ты ко мне доверенность имеешь? — в упор спросил Кузнецов.

— Ну, конечно. Удивительный вопрос.

— А коли так, Тимофей Иванович, то лучше меня не спрашивай, а делай, как я о том прошу. Худого не получится, верь моему слову и совести.

— Верить я верю, а от почетной свиты отказываюсь.

— Какой же ты каменный, — возмутился Кузнецов. — Ничем тебя не прошибешь. Ну, так слушай, коли так. Давеча ко мне этот ихний рыжий полковник подъезжал, Дмитрий Лысов. Ух, какая у него противная харя, так бы и рубанул наискосок. Про тебя все расспрашивал.

— Ну и шут с ним.

— И такой еще вопрос задавал: справлюсь ли я с полком, ежели, скажем, вместо тебя меня поставят полковником?

— Справишься, да еще как...

— Да не в том же дело, Тимофей Иванович. Дело в том, что об этом спрашивает поганенький человек. Значит, против тебя чего-то имеет. Потом заговорил: верно ли болтают, будто у нас находились казаки, которые собирались государя убить и отвезти в Оренбург?

— Гляди ты, до чего докопался, — удивился Тимофей. — Ну, а ты чего?

— Не стал врать, Тимофей Иванович. Да, мол, было. Но мы тех молодцов скрутили и по твоему приказу вышибли из отряда. А он спрашивает: больше не осталось ли таких? Головой, говорит, ручаешься? Ручаюсь, говорю, головой. Вот такие у него шутки, Тимофей Иванович.

— Хорошо, что ты ничего не утаил. Но ручаться головой, Кузнецов, не следует.

— Я так понял, Тимофей Иванович, что этот самый Лысов против тебя за пазухой камень держит. Покреститься могу.

— А чего ему против меня? — возразил Тимофей. — Я ему ничего плохого не сделал.

— Одним словом, Тимофей Иванович, как себе хочешь, а я десяток казаков возьму и во след за тобой поеду.

— Мне кажется, сотник, не то затеваешь, что надо.

— Ответ на мне, Тимофей Иванович.

Стан Пугачева находился на берегу Яика, неподалеку от крепости. Среди палаток и наспех собранных юрт выделялась значительных размеров кибитка из разноцветной кошмы — государев шатер.

Дежурный Пугачева Давилин предлагал и Тимофею поставить здесь палатку, но Тимофей отказался, сославшись на то, что он хочет быть со своим полком.

У входа в государев шатер, сложив руки на груди, стоял громадный Давилин. Чуть поодаль, табунились около двух десятков яицких казаков.

«Ага, так это и есть государевы гвардейцы», — догадался Тимофей. Он хотел войти в шатер, но его за руку остановил Давилин.

— Погодь маленько, господин полковник.

— А что? — спросил Тимофей. — Меня звал государь.

— Знаю. Сними шашку и оставь ее здеся, — потребовал Давилин.

— Это почему же? — удивился Тимофей.

— А потому, господин полковник, у нас такая заведенция.

«Опасается Пугачев, чтобы кто-нибудь из-за угла не напал на него», — насмешливо подумал Тимофей, снял шашку и передал ее Давилину.

— Вот, пожалуйста.

— Теперя давай проходи.

Тимофей вошел.

Государев шатер — простая калмыцкая кибитка. Отверстие вверху заменяло окно и одновременно служило дымоходом. В глубине кибитки Тимофей увидел сидящего на стуле Пугачева, на кошме восседали его приближенные: черноголовый Чика, Максим Григорьевич Шигаев, Дмитрий Лысов, Иван Почиталин, начальник артиллерии — статный мужчина с громадной бородой — Чумаков, атаман илецких казаков Иван Александрович Творогов и еще несколько человек.

У всех были самые непринужденные позы: кто восседал по-киргизски, поджав под себя ноги, кто сидел, прижав руками коленки к груди, иные, облокотившись, полулежали на кошме. Картина казалась мирной и благополучной, но, скользнув быстрым взглядом по разгоряченным лицам, Тимофей понял — здесь шел острый разговор.

— Вовремя прибыл, полковник, — сказал Пугачев. — Присаживайся где любо покажется. Калякать будем. Мы тут уж маленько поспорили. — Он указал рукой на пустующее место, почти у самого входа.

Тимофей опустился на кошму и тоже уселся по-киргизски, поджав под себя ноги.

Его сначала удивило, а потом неприятно поразило, что у всех при себе оружие, лишь он один безоружен. Почему его выделили среди всех полковников и старшин? По чьему приказу?

— Ваше величество, разрешите сказать, — обратился он к Пугачеву.

— Ну-ка, давай, что там у тебя? — не очень любезно отозвался Пугачев.

— Я смотрю, ваше превосходительство, все при оружии, а у меня Давилин отобрал шашку.

Пугачев чуть прищурил левый глаз.

— А ты отдал?

— Давилин не отнял у меня шашку, а сослался на то, что порядок здесь такой. Нарушать установленный вами порядок я не могу и считаю, что было бы неправильно, если бы я стал сопротивляться.

— Значит, обиделся? — спросил Пугачев.

— Обиделся, ваше величество, — решительно и смело заявил Тимофей.

— Ладно, коли так, — сказал Пугачев и обратился к Почиталину: — Эй, господин секретарь, скричи дежурного Давилина, и пускай он принесет шашку полковнику Подурову.

Не скрылись от Тимофея короткие и не совсем понятные взгляды некоторых полковников.

— Хвалю тебя, полковник, за смелость, — обращаясь к Тимофею, сказал Пугачев.

Давилин внес шашку Тимофея, недоумевающе взглянул на Пугачева и отдал ее хозяину.

Пугачев обратился к собравшимся:

— Так в какую же сторону ударимся отсюда, господа старшинство? Ну-ка, сказывайте.

— Неожиданно для Тимофея в кибитке начался гвалт, многие повскакали со своих мест, у каждого было свое особое мнение, оно казалось ему единственно правильным, и каждый старался убедить Пугачева, что другого лучшего предложения быть не может. Тимофей прислушивался то к одному, то к другому, но так и не смог в этом гвалте понять, что же предлагается.

В словесную схватку не ввязывались только старик Витошнов, Иван Творогов, Максим Шигаев да Тимофей.

Сначала Пугачев прислушивался, приставлял к уху руку, затем рассвирепел, грозно хлопнул в ладоши.

— А ну, цыц-те, господа старшинство. Помолчите маленько. Ор такой стоит, что в голове хруст идет. Одни кричат, другие молчат. Всех говорунов я выслушал и желаю теперь услышать молчунов. Что нам скажет полковник Подуров? Ну-ка, ответствуй, господин полковник, на такой вопрос: разговоры старшинства ты слышал, перед тобой разные дороги, тебе одну выбирать и вести по ней царскую армию. Сказывай.

— Прежде всего, ваше величество, мне кажется, надо бы взять Оренбург.

Едва Тимофей вымолвил слово Оренбург, как снова зашумели, загомонили старшины и полковники, а Чика, сорвавшись со своего места, опустился рядом с Тимофеем и, хлопнув его по коленке, сказал:

— Эх, золотое слово молвил, полковник.

— Вы заранее не сговаривались меж собой? — весело спросил Пугачев. — Уж больно думки ваши совпадают. А ну-ка, скажи теперь, Тимофей Иванович, почему ты раньше всего поднимаешься на Оренбург? Ну-ка?

— Я не знаю ваших замыслов, ваше величество, — заговорил Тимофей. — Но мне так сдается, что они направлены на Москву и на Петербург тоже.

— Про Москву да про Петербург еще вилами написано на прошлогоднем снегу, — крикнул Дмитрий Лысов.

— Когда-никогда, а пути этого не миновать, — сказал Тимофей.

— Да на кой шут нам энта Москва, — снова закричал Лысов. — Мы и без Москвы проживем.

— Москва, она, я так тебе скажу, полковник, — заговорил бородач Чумаков, обращаясь к Тимофею, — гнет до самой земли. Сыты мы этим. Ежели, бог даст, наша сила верх возьмет, мы без Москвы царство свое устроим — яицкое. Сами будем до всего хозяева. Так что о Москве и об Петербурге думать рановато.

— А мне кажется, господин Чумаков, что эти самые разговоры несбыточны. Пустые мечты, — решительно возразил Тимофей.

— Почему так? — пробасил Чумаков. Кустистые брови его сомкнулись.

— А потому, — сказал Тимофей, — что такое яицкое государство будет окружено войсками государыни и расстреляно. В одну могилу все яицкое воинство уложат. Вот так.

Пугачев поднял руку:

— Вот что, господа старшины, что там дальше будет... мы не станем сейчас плановать. Так скажи нам, полковник Подуров: почему же ты велишь перво-наперво ударить по Оренбургу?

— Я считаю, ваше величество, что Оренбург надо брать возможно скорее, потому что там войска мало, это мне хорошо известно. Известно также и то, что Оренбург не укреплен, не готов к защите. Я не так давно был в крепости и все сам видел. Казаки въезжают на конях прямо через стену. Если не откладывать, мы возьмем Оренбург с первого натиска. Нельзя давать Оренбургу времени для подготовки, он может так укрепиться, что взять его будет во много раз труднее. Теперь другой вопрос: зачем нам Оренбург? А как же Двигаться нашим войскам вперед, если позади останется невзятая крупная крепость? Она будет все время нас беспокоить, заставит держать возле нее войско: и артиллерию, и кавалерию, да мало ли чего. А если мы овладеем Оренбургом, у нас появится неприступная крепость, и, в случае чего, там можно выдержать большую осаду. Это не Татищева. Вот и все, ваше величество, что я мог сказать.

— А он хорошо расписал, господа старшинство. Как считаете? А? — Пугачев окинул всех пристальным взглядом.

— На Оренбург! — крикнул Чика.

— На Оренбург!

— Взять Оренбург!

— Выступать! Немедля!

Чика снова похлопал Тимофея по коленке, собираясь что-то сказать, но его поманил к себе Лысов.

Тимофей не знал, что перед самым его приходом в кибитке шел горячий спор об Оренбурге. Некоторые командиры требовали немедля ударить по Оренбургу, чтобы перехватить губернское начальство, тиранившее яицких казаков, расправиться с ним, срыть стены, засыпать ров, чтоб и следа не осталось от ненавистной крепости. Не знал также Тимофей и того, что незадолго до совещания Лысов и Иван Творогов тайком сказали Пугачеву, что не доверяют Тимофею, и советовали пристальнее присмотреться к нему, почему и была дана команда отобрать у Тимофея шашку.

Рассуждения Тимофея понравились Пугачеву своей точностью и деловитостью.

— Послушай-ка, полковник, — заговорил Творогов, — вот ты говоришь: надо атаковать Оренбург. Правильно. Я тоже за это. И чем скорее, тем лучше. Но у меня интерес к тебе. Скажи: во время атаки Оренбурга ты будешь с нами?

— А почему ты задаешь мне этот вопрос? — удивился Тимофей.

Творогов усмехнулся.

— А я тебе сказал, интерес на то свой имею. Мое дело спросить, а твое ответить.

— А ты, Иван Александрович, и вправду скажи: в чем твоя задумка? — обратился к Творогову Пугачев.

— Так, государь, он же сам оренбургский, дом его там, семья тоже, хозяйство...

Тимофей не дал договорить Творогову.

— Я буду там, где будешь и ты, — сказал он. — Вернее, буду со своим полком там, куда пошлет государь. А насчет хозяйства, Иван Александрович, — Тимофей помолчал, — не лезут сейчас, господа старшинство, в голову думы об хозяйстве. Не на такое дело мы поднялись.