Первым шел яицкий полк, затем Илецкий и в конце — полк Тимофея Подурова. Дальше следовали более мелкие отряды и обоз.
Дорогой к Тимофею подъехал Альметь. Он почти все время находился неотлучно при Тимофее, но старался не мешать ему, не надоедать разговорами.
— Тимофей Иванович, я хочу просить твой совет, — обратился он к Тимофею. — У государя в войске разные люди: есть калмыки, казаки, солдаты, киргиз-кайсаки встречаются мало-мало, а башкир нет. Я один. Как думаешь, Тимофей Иванович?
— Хочешь знать, примет ли государь в свою армию башкир, так?
— Да, я это хотел спросить.
— Мне сдается, если бы нашелся человек и привел отряд башкир, государь, наверное, поблагодарил бы того человека.
— Хорошие твои слова. И я так думаю. Увидел — каргалинские татары приехали и позвали к себе государя. Он вместо Оренбурга поехал к ним гостить, в Татарскую Каргалу. Государь не брезгует татарами, принимает в свою компанию, он и башкир примет.
— Скажи, Альметь, тебя посылали сюда узнать: кто такой Петр Федорович? — неожиданно спросил Тимофей.
Альметь поцокал языком, как бы дивясь догадливости Тимофея и рассказал, что действительно послан от своих земляков, что они ждут его возвращения. И если государь даст башкирам такие вольности, как и казакам, то к нему придут на службу сотни башкирских джигитов.
— Государь милует всех одной милостью, — убежденно сказал Тимофей. — Оставь отряд, поезжай вперед, в Башкирию, поднимай джигитов.
— Я поеду. Поеду. Мне нужна бумага государя Петра Федоровича, чего он хочет и какую жизнь дает башкирам.
— Да, ты прав, — согласился Тимофей. — Манифест нужен. При первом случае я поговорю с государем.
Впереди, на обочине дороги, Тимофей увидел Пугачева и Давилина, догадался — поджидают его. Альметь приотстал и отъехал в сторону.
— Чего отбиваешься от моей свиты? — спросил Пугачев, когда Тимофей подъехал ближе.
— Не обижайтесь, ваше величество, но мне кажется, что способнее командиру быть при войске.
— А я подумал, уж не ударился ли ты за что-нибудь в обиду.
— Нет, что вы, ваше величество.
— Ну, гляди, коли так. Мы с Давилиным надумали проехать и поглядеть, какой порядок на всем протяжении воинства. Будь здоров, полковник.
Пугачев пришпорил коня, но тут же, круто осадив его, вернулся к Тимофею.
— Да, послушай, полковник, ты хотел мне рассказать насчет охоты, про беркута. Ты, Давилин, давай трогай, а мы маленько погутарим с полковником.
— Вы тут один останетесь? — недовольно спросил Давилин. — Может, чего занадобится?
— Так я же не в пустыне, кругом люди, глянь-ка. Давай поезжай, да коня не гони, а то я знаю тебя.
Давилин нехотя уехал.
— Ты мне, полковник Тимофей Иванов, что-то натакнул насчет беркута. Помнишь? — сказал Пугачев, когда они остались с Подуровым вдвоем. — Ну-ка расскажи.
— Это, ваше величество, была не охота, а игрище, — ответил Тимофей и рассказал о случае с беркутом Караем, о своих приключениях.
— Да-а... — задумчиво протянул Пугачев. — Чудеса ты мне рассказываешь, полковник. Так он что же, Петр-то Федорович, маленько не в себе был, или как?
— Да нет, ваше величество, вроде бы ничего.
— Ну, а коли ничего, то, значитца, просто со сволочинкой был?
— О нем, ваше величество, рассказывают много причудливостей.
— Ну-ка, скажи, что там еще мелют.
— Ну, вот, например, говорят, что покойный государь любил забавляться детскими играми.
— Не может того быть! — поразился Пугачев.
— Я не утверждаю, ваше величество, приближенные сказывали о том.
— Ну, ежели так, то не зря этого придурка убили. Так, говоришь, тебя Катерина выручила?
— Было, государь, было.
— А ты, стало быть, за ее доброту да ее же по загривку? А?
— Ваше величество, я это не так понимаю.
— Не обижайся. Это я шутя сказал.
Недолгое время они ехали молча.
— Чудно на свете бывает, — заговорил Пугачев. — Люди добрые не знают плохого о покойничке, до самой земли ему кланяются. Имени, можно сказать, уважение оказывают. Ты видал, как меня провожали в Чернореченской? Ажно у меня помутилось в голове.
— Народ принимает вас душевно, государь.
— Так то же не меня, — возразил Пугачев. — Знаешь, Подуров, я даже маленько в зависть впадаю к царю Петру Федоровичу. Ну, гляди-ка, ты вот сказываешь, он был малость с дуринкой, а пред ним люди пластом выстилаются, и все, что творится сейчас, идет под его именем. А я вроде как померший, будто и нет меня совсем на белом свете.
— Когда-нибудь раскроется ваше имя, государь.
— Ну, да шут с ним. Хватит об том талалакать. Скажи, тебе не по нраву пришлось, что вместо Оренбурга ударились на Татарскую Каргалу, а?
— Я уже говорил об этом.
Пугачев нахмурился, вздохнул.
— Я тоже, полковник, так думаю, что сами у себя из бороды клок выдрали.
— Почему же, ваше величество, мы маршрут переменили? — смело спросил Тимофей.
— «Почему, почему?» — недовольно повторил Пугачев. — Започемукал. Руки у меня крепко связаны, полковник, а ты — «ноче-му?» Пускай живет как живется. Ты зачем прискакал в Чернореченскую, когда уже в поход тронулись?
— Поверить не мог, что вы поход на Оренбург отменили.
— И примчался меня уговаривать?
— Должно быть, так. Ну, да что теперь, дело сделано. А блокада Оренбурга, государь — затяжное дело, она притормозит все наше движение.
— Думаешь, может Оренбург долго продержаться? Ты же заверял, что он совсем не подготовлен.
— Я и сейчас не отказываюсь от своих слов, но как бы ни малы были там запасы провианта, а несколько месяцев город и в полуголоде может продержаться, а для нас, ваше величество, несколько месяцев топтания на месте грозят бедой. За это время Военная коллегия стянет отовсюду полки, обложит нас со всех сторон так, что нам будет некуда шагу шагнуть.
— А мы станем биться до последней капли крови, — резко возразил Пугачев. — Гляжу я на тебя, ты вроде духом падаешь, а вот яицкая старшинка крепко на ногах держится.
Ехали молча рядом, стремя в стремя.
— Людей мне надобно, армию поболе, тысяч с десяток, а? Как думаешь, полковник, можно дотянуть до десяти тысяч, а? Дотянем. Вот гляди. Каргал сможет дать человек триста конников? Даже свободно. Дальше, Сакмарский городок казачий, там тоже человек триста-четыреста подхватим. Шутки?
— Башкирцев надо поднять, ваше величество. Народность большая, угнетенная, многие тысячи могут прийти. А они вас ждут.
Тимофей рассказал о своем разговоре с Альметем.
Глаза Пугачева разгорелись.
— Зови его, полковник, сюда. Зови!
Альметь видел, как при первой встрече с Пугачевым Тимофей вставал на колени, и хотел проделать то же самое, но Пугачев остановил его.
— Я приказываю тебе сидеть на коне, — сказал Пугачев и протянул Альметю руку. Альметь торопливо поцеловал ее. — Господин полковник мне рассказывал о тебе. Правда ли, что башкиры готовы подняться и служить мне навечно?
— Правда, государь, вот какая большая правда. Башкир стал самый невольный человек, государь.
— Знаешь ли ты, чего просят башкирцы?
— Знаю, государь.
— Ну-ка, сказывай, старшина, чего им надобно?
— Я не старшина.
— По моему императорскому повелению ты утверждаешься старшиной. Пускай в галоп своего коня, старшина, в Башкирь и говори всем, что велю дать башкирцам все льготности, какие у них были и какие им надобно.
— Благодарю тебя, государь, — Альметь поклонился.
— Веди с собой людства, елико возможно. Из Каргалы мое войско ударится в Сакмарский городок. Слыхал?
— Государь, я очень хорошо знаю Сакмарский городок.
— Ну вот, коли сумеешь меня захватить там на обратном пути и явишься с воинством, я к тебе буду по-царски уважителен.
— Ваше величество, — вмешался в разговор Тимофей, — надо бы туда манифест написать такой, как вы прислали в Оренбург, но чтоб он был специально для башкир, пускай знают, за что будут сражаться.
— А что, а что! Правду сказываешь, господин полковник. Такого манифеста у меня еще не было. Слушай-ка, полковник, ты башкирский разговор разумеешь?
— Так точно, ваше величество, по-башкирски понимаю, хорошо говорю по-киргизски.
— Ну, а башкирское писание как? — продолжал Пугачев.
— Башкиры по-татарски грамоте обучаются. А Альметь знает по-русски.
— Ты грамотный? — с любопытством спросил Пугачев.
— Так точно, ваше величество. Не очень.
— Вот вам мое поручение, тебе полковник Подуров и тебе старшина — как тебя звать?
— Альметь, ваше величество.
— Вот, Альметь. Мы скоро свернем на хутор, сказывают недалече.
— Да, ваше величество, совсем недалеко отсюда хутор губернатора, — подтвердил Тимофей.
— Так вот, пока будем в пути, вы кое-что обмозгуйте, а там настрочите поскорее, мне покажете, и айда, давай, старшина Альметь, лети в свою Башкирь. А скажи мне, пожалуйста, чего ради у тебя голова тряпицей перевязана? В бою клюнули али так чего?
Не зная, говорить ли истинную правду, Альметь вопросительно взглянул на Тимофея.
— Ты, никак, робеешь или правду не хочешь сказать? Человеку не дозволено перед государем держать в своем сердце что-нибудь скрытое.
— У меня уха нет. Отсекли.
— Ухо? — спросил Пугачев. — А ну-ка, покажь.
Альметь сдвинул повязку, и Тимофей с Пугачевым увидели вместо уха остаток изуродованной хрящевины.
— О, господи, твоя воля! — воскликнул Пугачев. — Это кто ж тебя так, за что, а?
— Большая казнь была, государь, в Сакмарском городке, куда ты ехать собираешься. Много башкир казнили, кому голову отсекли, кого повесили, а кого посадили живьем на железный кол, кому язык отрезали или нос, у меня ухо отсекли. Князь Урусов казнил. Триста человек башкир тогда кончали сразу. Приедешь в Сакмарский городок, государь, посмотри, там есть гора, над рекой Сакмарой, на той горе казнили.
— Эх, люди вы мои дорогие! — скрипнув зубами, сказал Пугачев и, обернувшись к Тимофею, спросил: — Когда такое было?
— Давно, ваше величество. Я еще в подростках ходил. Но помню, та страшная картина часто вспоминается мне во сне. Альметь тогда чуть живой остался.
— Отец Тимофея Ивановича взял меня тогда к себе, и душа моя с телом не рассталась.
— Эх, горюны вы мои, горюны несчастные, — горестно сказал Пугачев. — Поезжай в свою Башкирь. Я велю сказать людям, что никогда более такого злодейства не будет. А кто на вашу правду и на вашу вольность руку подымет, не только руку отсечь велю, но и голову собакам к чертовой матери выбросить прикажу.
На ресницах Альметя дрожали слезы. Не слезая с коня, он низким поклоном поклонился Пугачеву и, проведя ладонью по лицу, прижал руку к груди и сказал:
— Аллах тебя спасет и отблагодарит, государь. Башкирь вся поднимется и пойдет за тобой.
Отпустив Альметя, Пугачев похвалил Тимофея за хороший совет.
— Вот и прошлый раз ты своим советом всю мою душу насквозь проткнул.
— Это как же понимать, ваше величество, оскорбил чем?
— Да нет, голове работенку дал, да такую, что... — Пугачев не закончил начатой фразы, быстро взглянул на Тимофея и уже более спокойным голосом продолжал: — Оно, конечно, и раньше я подумакивал, а ты еще больше разжег мои мысли. Знаешь, о чем я размечтался, полковник?
— Как мне знать, ваше величество, чужую мысль отгадать невозможно. А перед вами всяких дел непочатый край.
— Истина, истина, — согласился Пугачев. — Я о том растревожился, что если вдруг господь бог оглянется на сирых и обиженных, на люд несчастный и пошлет свое благословение мне сесть на царский престол в России, то как жить тогда, а? Вот где все запутано, любезный мой полковник Тимофей Иванов. Подумай, какого только люду на Руси нет: тут тебе дворяне, генералы, князья, духовенство всякое, мужики крепостные, лотом же государевы, а там, глядишь, помимо русских инородство всякое, пальцев не хватает считать, такое множество людства разного. И всем надобно закон. Так я понимаю? И небось новый закон, потому как старый ничего в жизни изменить не может. Верно, полковник?
— Совершенно верно, ваше величество.
— Вот где она, собака, зарыта. К примеру, хотя бы взять царицу Екатерину: взошла на престол, а в жизни почти ничего не копнула. Все, как было, так и осталось, а Комиссию вашу состряпала. Вот ты сидел в той Комиссии, скажи: зачем ей понадобилось сие?
— Как теперь я понимаю, — сказал Тимофей, — государыне надо было прослыть устроительницей России.
— Ах ты, змеища подлая, — сказал зло Пугачев. — Ежели мне бог поможет, то чегой-то новенькое придумать надобно, за старое держаться — силушки зря тратить. А чего — сам не знаю. Вот и выходит, полковник, не садись на чужого коня, сбросит.
— Ваше величество, лучше того, что придумали вы, как собираетесь повернуть жизнь, ничего придумать нельзя.
— А у тебя какое понятие насчет моих задумок, а?
— Мне так показалось, государь, что вы хотите повсюду в России завести порядки и обычаи, какие были когда-то у войска яицкого.
— Это по каким же приметам тебе, полковник, воззрилось?
— Так я на себе это почувствовал, ваше величество. Меня, как бы сказать, на казачьем кругу полковником избрали. Вы, как государь, посоветовали, а казаки сказали свое слово. Так раньше было в яицком войске. И вся другая старшинка так же избрана на кругу: Витошнов, Лысов, Творогов. Так я понимаю, ваше величество?
— Это верно, ты тут правильно схватил.
— Всех солдат, что переходят в наше войско, тоже стрижете по-казачьи, и они больше не называются солдатами, а казаками государевыми. Хорошие были обычаи, ваше величество, в яицком войске, жаль, что все поломала Военная коллегия. Дворянским заправилам те вольности не под стать.
— По всей России завести бы яицкие порядки.
— Ну, почему же, ваше величество, яицкие? Просто — государственные. Все люди по одному закону жить бы стали, все назывались бы государевыми казаками. Все!
— Ну, я тебе скажу, полковник, так-то и нельзя, чтобы равнять всех. Невозможно. Скажем так: яицкое войско — это бы вроде как при государе. Самая надежная приближенность, что ли.
— А почему только яицкое? — возразил Тимофей.
— А потому, как они и в самом деле первыми зачали. Подняли меня. Руку протянули.
— Не все яицкие, — опять возразил Тимофей.
— Ну, конечно, не все, — согласился Пугачев.
— Стало быть, не одни яицкие, а те, которые будут с вами заодно, которые поддержат. Тут разные люди могут быть, ваше величество. Вон на законодательной Комиссии выступал, я вам уже говорил, князь Щербатов. Так знаете, что он старался утвердить в законах? Чтобы привилегиями в государстве на вечные времена пользовались только дворяне, коим уже звание дворянское дадено. И дети ихние, и внуки, и правнуки, и так далее до самого скончания века.
— От сладкого кто откажется. Ну, а ты, например, чего бы хотел?
— Не только я, ваше величество, а и другие люди считают, что привилегии надо давать, государь, тому, кто показал себя при защите родины, кто жизни своей не жалеет за царя, веру и отечество. Заслужил — получи, не заслужил — не обижайся. А дети твои ни при чем, каждый за себя в ответе.
— Умные твои слова.
— Они не только мои, ваше величество.
— Похоже, много думал о том, какая жизнь способнее?
— Думал, ваше величество.
— Голова у тебя разумная. Вон Давилин скачет, боится, как бы меня чуда-юда не схрястала. Давайте манифест сочиняйте. Пускай Башкирь поднимается.
— Ваше величество, надо бы и в киргиз-кайсацкую орду письмо послать.
— Я уже сказывал своим старшинам — не больно тянутся, говорят, войска много у Нурали-султана, как бы нас не затоптал. Ну, там видно будет.
Подъехал Давилин.
— Ваше величество, подъезжаем к хутору губернатора. Там обед для старшинства заказан. Велите старшинке сворачивать?
— И гвардионцам там быть, — приказал Пугачев. — Собирайся на государев обед, полковник, — пригласил он Тимофея.
— Ваше величество, с манифестом может задержка выйти.
— Нет, нет, полковник, поспешай. Ты пиши, посылай своего старшину и наказ давай, чтоб в Сакмарский городок подоспело башкирское войско. Как думаешь, можно на такое надеяться?
— Альметь охотно берется.
— Скажи: государь наградит за верную службу.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |