Глава десятая

Второго октября, в среду, войска Пугачева, покинув гостеприимную и доброжелательную Татарскую Каргалу, двинулись на Сакмарский казачий городок. Предполагая, что атаман Сакмарска Донской не сдаст крепость без боя, Пугачев приказал войскам подготовиться к стремительному штурму и атаковать городок с ходу. Но все обернулось иначе: на полпути Пугачева встретили посыльные и сообщили, что ворота крепости открыты, а сакмарские казаки хотят верой и правдой служить государю Петру Федоровичу.

Пугачев поблагодарил посыльных за добрую весть и дал каждому по серебряному рублю.

Другая весть была недоброй. Те же посыльные сообщили, что накануне по приказу губернатора атаман Донской увел из Сакмарского городка в Оренбург большинство казаков, способных носить оружие, и отправил туда все крепостные пушки, порох, снаряды и запасы продовольствия.

«Вот она где, оказывается, наша промашка, — подумал Тимофей. — Зря упущенное время пришлось на руку Рейнсдорпу». Об этом он сказал Пугачеву. Тот хмуро взглянул и ничего не ответил.

Едва из-за пригорка показалась церковь, а затем и весь Сакмарский городок, Тимофей услышал радостный звон колоколов.

— Господа старшинство и все воинство — вперед! — приказал Пугачев и пустил копя в галоп.

Едва поспевая, за ним во весь опор неслись полковники и старшины, горяча коней, мчались гвардионцы, за ними — конница.

Встретить Пугачева вышла за крепостные ворота многолюдная толпа.

Два пожилых казака поднесли Пугачеву хлеб-соль.

Пугачев въехал в крепость, за ним — приближенные.

В Сакмарском городке к Пугачеву присоединился башкирский отряд в 500 человек, по приказу губернатора следовавший в Оренбург. Познакомившись с манифестом, башкирские джигиты в один голос заявили, что будут служить Петру Федоровичу.

В Сакмарске Тимофей повстречался со своим бывшим пленником Хлопушей, который пришел к Пугачеву. Губернатор Рейнсдорп вынудил Хлопушу дать клятву убить Пугачева или же связанным привезти его в Оренбург. Хлопуша обо всем этом рассказал Пугачеву и передал ему письмо губернатора.

Пугачев раньше слышал о Хлопуше только плохое и не знал, верить ли ему, но за каторжанина поручился Максим Григорьевич Шигаев, сидевший вместе с Хлопушей в оренбургском остроге.

— Служи мне верой и правдой, обижен не будешь, — сказал Пугачев и протянул к обветренным губам Хлопуши руку, что означало высшую милость и благоволение государя.

Хлопуша, узнав Тимофея, дружески пожал ему руку и охотно рассказал Пугачеву и старшинам, как схитрил сотник: сам уехал со стана, а мальчонке велел развязать и выпустить пленника.

Тимофей знал, что все было не так, но возражать не стал, понимая, что в этом нет надобности.

В Сакмарске Тимофею довелось встретиться еще с одним знакомцем — управляющим генерала Тимашева, немцем Шнейдером. Его привезли Никольские мужики на государев суд. Шнейдер лежал в телеге, связанный по рукам и ногам. Человек двадцать мужиков, сопровождавших Шнейдера, опустились перед Пугачевым на колени.

— Кто вы есть такие? И чего вам от меня, государя вашего, надобно? — опросил Пугачев.

Мужики, перебивая друг друга, загомонили.

Пугачев подал знак рукой.

— Не все сразу, а то ничего разобрать невозможно. И подымитесь-ка. Поклон своему государю совершили, честь воздали и ладно, а стоять передо мной на коленях, как присужденным, не надобно.

Мужики, переглядываясь, нерешительно зашевелились, поднялись с земли.

— Кто у вас тут за старшего? — спросил Пугачев.

Крестьяне назвали фамилию Якушева и дружно указали на молодого еще мужика со строгим лицом и решительным быстрым взглядом.

— Ты Якушев? — спросил его Пугачев.

— Я, ваше величество, — ответил тот спокойно и с достоинством.

— Ну так сказывай, откудова вы и зачем сюда пожаловали?

— Мы из Николки, неподалеку деревня такая есть, генерала Тимашева, мы крепостные его. А приехали к тебе, государь, правду искать. Привезли управителя генеральского.

— А на кой шут он мне нужен? — удивился Пугачев. — Или вместо подарку?

— Вроде бы как на твой суд, — ответил Якушев.

— Управителя прихватили, а генерал Тимашев где?

— Он в Оренбурге, у губернатора, — пояснил Якушев.

— Сбежал?

— У него там служба. Раньше в Москве проживал, теперь — в Оренбурге. В деревню наезжает вроде бы в гости. А без него управитель хозяйствует.

— А ну, кажи своего управителя.

Якушев развязал Шнейдера и, толкнув кулаком в бок, приказал:

— Вылезай из брички да встань перед государем на колени.

С тех пор как видел его Тимофей, Шнейдер почти нисколько не изменился, только голова полностью облысела и стал он гораздо тучнее. Один глаз, как и прежде, прикрыт черной повязкой. Шнейдера трясло. Он старался сдержать дрожь, но это ему нисколько не удавалось.

— Чего трясешься, словно паршивый пес, — прикрикнул на него Пугачев. — Управитель?

— Так точно, управитель, — прерывающимся голосом ответил Шнейдер.

— Сказывай фамилию, — приказал Пугачев.

— Шнейдер.

— Из немцев будешь?

— Немец.

— Откуда родом?

— Из Пруссии.

— Бывали там, — заметил Пугачев. — Далеконько птичка залетела. А ты скажи мне, что потянуло тебя на нашу землю? А?

Шнейдер нерешительно передернул плечами.

— Служу его превосходительству.

— Слыхали, люди? — обратился к окружающим Пугачев. — Служит, говорит. У себя служи, в Пруссии, а сюда тебя никто не просил и не звал. Без тебя кашу сварим и съедим. Знаем вашу службу, за дармовой наживой потянулся на чужую землю, душа из тебя вон! А ну, народ честной, сказывайте, как вам жилось у генерала Тимашева да у его управителя. Хотя самого генерала здеся нет, мы будем об них обоих разговор держать. Так, что ли, я сказываю?

— Так, государь! Спасибочко! — послышались возгласы.

— Не жили мы, государь, мучались.

— Дети с голоду помирали.

— Барщиной задушили нас.

К управителю подошел седобородый старик:

— Вишь ты, словно святоша. Он же с нас живых шкуру сдирал, государь-батюшка.

— А ты скажи, — обратился к Шнейдеру пожилой мужик, — скажи, управитель, перед государем: сколько богатства нажил, догнал генерала своего аль перегнал его?

— Государь, пускай перед твоим светлым ликом скажет, сколько баб и девок не стерпели позора, жизню свою укоротили из-за него да генерала. Вон у Кирилла Якушева он невесту отнял, она утопла перед самой свадьбой.

— Было такое, Кирилл Якушев? — опросил Пугачев.

— Было, государь, — ответил Якушев.

Почти к самому креслу Пугачева подобрался худой, с глубоко запавшими глазами мужчина.

— Государь, — задыхаясь, заговорил он. — Управитель через силу робить заставлял. Бывало, человек с ног валится, мочи нету, а он с плетями подступает и распишет так, что на всю жизнь останется памятка. Не погнушайся поглядеть, государь, — сказал мужчина и, опустившись на колени, вздернул рубаху, обнажив спину, иссеченную рубцами.

— Погляди на меня, государь, — обратился к Пугачеву другой и сорвал с себя рубаху. Вся грудь его, плечи и спина были испещрены свежими кровавыми полосами.

За ним подступил еще один и еще...

Широко раскрыв глаза, Пугачев оторопело смотрел на опустившихся на колени мужиков с изуродованными телами.

Опираясь на худенькое плечико девочки-подростка, к Пугачеву подошла молодая слепая женщина.

— Государь, — заговорила она, — не привел господь бог и его матерь зреть твой лик. Были у меня, государь, глазыньки, были, да никогда больше я не увижу света белого. Сказнил управитель на работе. Свалилась я в бессильности, а он начал бить плетью по голове. Рассудок я потеряла. С тех пор не видят мои глазыньки, только плачут.

Руки Пугачева впились в поручни кресла.

— А генерал Тимашев об том знает? — хриповатым голосом спросил Пугачев.

— Знает, все знает, — сказала женщина и протянула к Пугачеву руки. — Покарай их, государь, покарай!

Пугачев сорвался с места, поднял над головой сжатые кулаки.

— Люди, мученики, — вскрикнул он. — Да каково ж ваше терпение? А ну, сказывай, немчура поганая, — грозно обратился он к Шнейдеру. — Правду люди говорили или наклепали на тебя? Чего молчишь, сказывай!

Управитель бухнулся на колени:

— Государь, простите меня, простите, государь. Я всем отплачу, кого обидел.

— Не верь, государь! Не верь ему, — послышались голоса. — Обманет. Он змей! Он змей!

— Слышал, что про тебя люди сказывают?

— А вы поверьте мне, государь. Один раз. Последний.

— Ты не меня проси! — гневно сказал Пугачев. — А людей! Ну?

Шнейдер опустил голову.

— Чего молчишь? Язык не поворачивается? А тебе, Якушев, я вот чего скажу. Зря вы его везли сюда. Сами не младенчики. Сами не могли разобраться, что ли?

— Беззаконствовать не хотели, ваше величество, — ответил Якушев.

— А указ мой разве до вас не доходил?

— Доходил, государь. С имением барским мы как следует поступили. Мужики землю собираются делить, а насчет господ в указе, государь, и об таких вот, как управитель, ничего не значится.

— Вы что же, сами — детишки несообразные! — прикрикнул на Якушева Пугачев.

— До нас, государь, слух такой дошел, будто ты милуешь... которых господ, — заговорил старик.

— Это лжа! — крикнул Пугачев, прерывая старика. — Кто был человеком, пускай себе живет, а ежели он тля смердячая, напрочь такого. Вот вы со своим управителем да с генералом Тимашевым, как усматриваете быть в дальнейшем, а? Казнить станете или миловать, а?

На этот вопрос Пугачева никто не откликнулся.

— Или жалобность взяла? — насмешливо спросил Пугачев, поглядывая то на одного, то на другого. — Выходит, помиловать их надобно?

— Нет, государь, миловать таких невозможно, — выйдя вперед, твердо сказал Якушев. — Ныне казнить управителя, а поймается генерал Тимашев, его вздернуть. Так я говорю, мужики?

На этот раз его дружно поддержали.

— Казнить!

— Казнить змея!

— А я, государь, — снова заговорил Якушев, — даю тебе присягу, что повсюду пойду за тобой. Повсюду, куда прикажешь. Жизни своей не пожалею.

— Благодарствую тебе, Кирилл Якушев, — сказал, растрогавшись, Пугачев и протянул руку для целования. — По нраву ты мне пришелся, Кирилл Якушев, и вот тебе государево мое сказание: сумеешь подобрать себе по нраву мужиков, чтобы собрать полк из крепостных? Найдутся люди, а?

— Найдутся, государь, — уверенно отозвался Якушев.

— Быть тебе над теми государевыми казаками из мужиков есаулом! А там, глядишь, и в полковники произведут. Берись за дело, Кирилл Якушев!

— Благодарствую, государь. — Якушев поклонился Пугачеву до самой земли. — Люди будут, только оружия у нас нету. Косы да вилы, еще пешня. Вот и все.

— Давай вали, кто с чем может, — сказал Пугачев. — Только долго не тянуть. Сейчас все кипят, сейчас и надобно!

— Сегодня к вечеру люди будут, — ответил Якушев.

— Поздновато, мы уже в путь-дорожку выступим.

— В дороге догоним. Куда ваш путь, государь?

— На Оренбург, — решительно сказал Пугачев и, бросив гневный взгляд на Шнейдера, повелел: — Этого вешайте. Без жалости. Гадюку пожалеешь, сам околеешь. — Он подозвал к себе Тимофея. — Ты вот что, полковник, обмозгуй малость да вели канцеляристу Ивану Почиталину: пускай в манифесте ясность наведет насчет господ, чтобы народ сам решения принимал, а не ездил ко мне за семь верст киселя хлебать.

— Слушаю, ваше величество, — ответил Тимофей и с гордостью еще раз подумал о Пугачеве, что он умен и находчив: коли мужики примутся за своих господ, то будут крепче драться и ближе держаться к Пугачеву.

Кирилл Якушев сдержал свое слово и в тот же день с полусотней Никольских крестьян догнал Пугачева, когда войско его находилось уже неподалеку от Оренбурга.

Появление Кирилла Якушева так обрадовало Пугачева, будто на подмогу подоспела не полусотня мужиков, а конная обученная армия.

Вскоре прискакал казак из высланного почти к Оренбургу дозора и сообщил, что в город вступает прибывший по азиатской стороне Яика отряд регулярных войск, около полутысячи человек, и не меньше яицких казаков, что при отряде имеется артиллерия более десяти пушек. Это был отряд, посланный из Яицка навстречу барону Билову для разгрома Пугачева у Илецкого городка.

Регулярными войсками командовал майор Наумов, а яицкими казаками — старшина Бородин. Ловко задуманная генерал-губернатором Рейнсдорпом встреча двух отрядов в Илецке тогда не состоялась, Пугачев сумел опередить их и не только невредимым выскользнуть из клещей, но и победно подступить к стенам самого Оренбурга. А вот теперь — неудача.

— Эх, прав ты был, полковник, — скрежетнув зубами, сказал Пугачев, услышав о прибытии в Оренбург подкрепления. — Проморгали мы, проморгали. Пробешбармашничали.

И еще тревожная весть. Минувшим днем казачий пригород Форштадт по приказу генерал-губернатора сожжен. Жители переселены в крепость, на месте бывшего поселка — черное пепелище; солдаты с пешнями прошли после пожара, разрушили все печи, чтоб за ними не мог укрыться противник. Услышав, что Форштадт выжжен, казаки Тимофея заволновались.

Зная, что каждый из них опасается за судьбу близких, Тимофей, испросив разрешения у Пугачева, обгоняя обоз и другие части, со своим полком умчался к Оренбургу.

Все, о чем рассказывали дозорные, оказалось правдой. От Форштадта осталась только церковь Георгия-победоносца да рядом с ней каменный дом, где жил раньше священник.

Казаки разбрелись по пепелищу, разыскивая места, где еще несколько дней назад находились их подворья.

Когда-то отец Тимофея врыл у ворот каменную бабу. Тимофей помнил, как привезли ее, как соседи помогли сгружать с телеги это каменное чудище в два аршина ростом. Она осталась нетронутой. Тимофей издали заметил бабу и, подъехав к ней, грустно поздоровался.

Неизвестно, как долго бродили бы здесь казаки-погорельцы, кабы с крепостной стены ни пальнули пушки.

— Заметил, Тимофей Иванович, не скупятся, — сказал подскакавший к Тимофею Кузнецов. — Пожалуй, надо лататы задавать.

— Давай команду, — приказал Тимофей.

Сказать «давай команду» легко, а уезжать-то и самому не хочется. Тимофей увел полк за пригорок на казачьи луга верстах в пяти от Оренбурга.

Вскоре сюда прибыл Пугачев, затем подошли войска.

В тот же день пугачевцы атаковали город, начав этой атакой многодневную осаду Оренбурга.

Берда стала главной ставкой Пугачева, рядом, ближе к Маячной горе, расположился военный лагерь. Просторный и ладный дом бердского казака Ситникова стал «государевым дворцом». Тимофей поселился у знакомого хорунжего Федорова, жившего почти у самой околицы.