Глава одиннадцатая

Георгиевская церковь стоит на взлобке: отсюда хорошо виден Оренбург и его окрестности. Ранним утром сюда приехал Пугачев и приглашенные им командиры, чтоб выбрать места для установки новых батарей, для отражения контратак гарнизона крепости.

Разговор был недолгим и дружным. Зашорили о том, какие надо поставить пушки.

Тимофей участия в этом споре не принимал. Сойдя с лошади и укрывшись за каменным домом возле церкви, он смотрел на город, покрытый голубой утренней дымкой, и думал о том, что сейчас делают дорогие его сердцу люди. Как живут? «Может, проклинают? Жили спокойно, хорошо, всего было вдосталь, а теперь... Скоро ли он увидит их? Надежды на близкую победу нет».

Войска Пугачева уже более недели ведут бои у стен Оренбурга.

Атаки следуют одна за другой, штурм за штурмом, но ворваться в город не удается. Гарнизон Оренбурга не только отчаянно обороняется, но даже выходит за стены крепости, пытаясь контратаковать. Все эти вылазки неудачны и стоят Оренбургу многих жертв. Войска Пугачева тоже несут большие потери, убито не менее ста человек, а ранено гораздо больше. Чувство горечи охватывает Тимофея — упущено нужное время.

— Полковник Подуров, — окликнул Тимофея Пугачев. — Айда сюда к нам. Послушай-ка, что господа старшинство замыслили, — сказал Пугачев, когда Тимофей подошел ближе.

— Как считаешь, может губернатор отдать приказ пушкарям палить по этой церкви?

Не зная, в чем дело, Тимофей помедлил с ответом.

— Ну, сказывай, — не отступал Пугачев. — Могут они решиться пойти на такое, чтоб расстрелять церковь, а? Православную церковь!

— Я думаю, государь, не осмелятся.

— Вот и господа старшинство на том сходятся, — довольно сказал Пугачев. — Это ж какой грех престрашный — палить в церковь, а? Только басурмане могут. Мы со старшинством что надумали: ночью приволочь сюда с десяток пушек, а завтра утром пряники послать в город, каждое ядро в цель ляжет. Господа старшинство так подмечают: за день-два бомбардировки мы в крошево обратим Оренбург. Мы-то будем палить, а им нельзя. Верно я говорю? Что ты скажешь на это? И не хмурься. Говори, что думаешь.

— Я, государь, не хмурюсь. То, что вы сказали, для меня неожиданно.

— Так оно почти все в жизни неожиданно бывает. Давай-ка сказывай, как думаешь?

Тимофей попытался представить себе, что произойдет в Оренбурге, битком набитом людьми, как отнесутся к этому событию казаки его полка.

— Мое мнение такое, ваше величество, что подобного допустить нельзя. Никак невозможно.

— Видали? — вскрикнул Дмитрий Лысов. — Не я говорил, государь, что Подуров на слова мастак, а как дойдет до дела, он сразу в кусты. Он потому не хочет палить по Оренбургу, что там его семейство находится.

— А вы палили по Яицку, когда уходили оттуда? — спросил Тимофей.

— Так то другое дело, — возразил Чумаков, — только начиналось все, да и пушек не было. А теперь вон какая артиллерия, начнем посылать гостинчики, земля дрогнет.

— Я, государь, помню и думаю о своей семье. Думаю. Но дело не только во мне, я знаю, как отнесутся к этому мои казаки, а их в полку уже более семисот человек, и у каждого в Оренбурге отец, мать, дети, родные. Да они возненавидят нас и никогда не простят за такое.

— Ты, государь, его не слушай, — воскликнул Дмитрий Лысов.

— Ваше величество, — заговорил Максим Григорьевич Шигаев. — Я винюсь перед тобой: дал согласие, а не подумал. Тимофей Иванович плеснул на меня холодненькой водичкой, и я поостыл малость. Я согласный с ним, и тебя, государь, тоже прошу не давать приказа на разгром города.

— Что же вы, старшинство, мотаетесь из стороны в сторону? — недовольно сказал Пугачев.

— А что, ваше величество, — снова заговорил Тимофей, — если не батарею здесь установить, а пушку.

— Это как же тебя понимать, полковник? — крикнул Пугачев. — В отступную тянешь?

— Нет, государь, поставить пушку и несколько раз прицельно пальнуть, чтоб ударить в дом губернатора, в соляные склады. Я могу рассказать, где что. Нужен хороший канонир, наводчик.

— Наводчиков-то у нас хороших мало, — пробурчал недовольно Чумаков.

— Найдется, — хмуро ответил Пугачев, затем вдруг повеселел и, подмигнув Чумакову, сказал: — Сам встану.

— Задумка хороша, государь, — сказал Шигаев. — Пальнуть несколько раз и предупредить, что ежели не откроют ворота, то весь город истолчем. Попробуем припугнуть.

— Страх не люблю, — сказал Пугачев, — когда люди, словно лис хвостом, то туда, то сюда машут. Теперь что нам остается? Идти на штурм.

— Штурм, ваше величество, — почти восторженно сказал Лысов. — Эх, ворваться в Оренбург, мы бы залили губернатору и его людишкам сала за шкуру.

— Идти сейчас на штурм нам тоже невозможно, — опять решительно возразил Тимофей. — В крепости сейчас сто пушек, а может быть, и больше. Мы были с вами, государь, около крепостных стен, видели крепость: ее подготовили к обороне, и она стала почти неприступной. Мы погубим самую надежную часть нашей армии. Время упущено, государь, нам остается одно — длительная осада Оренбурга.

— Пошел ты знаешь куда... — вдруг рассвирепев, закричал Пугачев. — И то не так, и это не так. Может, ты и вправду пришел сюда, чтоб выслеживать да путать наши ходы-выходы?

— Прикажи, государь, — зло крикнул Лысов, — я немедля на церковных воротах вздерну, у меня кушак длиннющий и крепкий.

Пугачев свирепо взглянул на Тимофея и не менее свирепо на Лысова.

— Язык прикуси, — крикнул он Лысову. — И айда все за мной.