На дворе вьюжные сумерки.
Лежа на деревянном топчанчике, Тимофей задумчиво смотрит во двор: поземка, ветер горстями бросает в окна снег.
Тимофею надо вставать, но он не может пересилить себя и подняться. Последние несколько суток он почти не спал: кто-то пустил слух, будто в крепости готовятся на штурм Берды, и Тимофею пришлось держать наготове войско и самому быть начеку. Сегодня в голове у него появилась знакомая неприятная боль. У него обедали Зиянгула и Альметь, они-то и убедили Тимофея немного прилечь, отдохнуть. Хотя он спал всего часа два, но почувствовал себя гораздо бодрее.
В голове ожили события последних дней.
...От Пугачева каждый день приезжают нарочные в Берду, и Тимофей знает обо всем, что происходит с отрядом в пути. Знает и о том, что Пугачев своевременно подоспел к Арапову, что совместными силами они атаковали войска Голицына в деревне Пронькиной, разгромили и выгнали оттуда эскадроны гусар и драгун голицынского отряда, захватили несколько пушек. Затем, когда к Голицыну подоспело подкрепление, сами вынуждены были отступить и тоже потеряли около десяти орудий.
Бои все время шли на стенных заснеженных дорогах, на хуторах и в крепостях. Армию Пугачева одолевали отряды лыжников Голицына, они появлялись неожиданно то тут, то там и наносили ощутимые и почти безответные удары. Особенно большой урон причиняли лыжники пехоте и обозам. Тимофей отправил помощника Альметя в Башкирию за лыжами, но посыльный еще не вернулся. Знает также Тимофей, что, отступая, Пугачев остановился в Татищевой крепости и решил там дать генеральное сражение.
Тимофей знал и то, что не было еще ведомо Пугачеву: к Оренбургу двинулись войска из Сибири. Готовится ловушка...
Стряхнув, наконец, ленивый полусон, Тимофей быстро оделся, собираясь идти на заседание военной коллегии.
Скрипнув, приоткрылась дверь, и в горницу вошла закутанная клетчатым платком женщина. В сумерках Тимофей не сразу узнал ее.
— Батя! — сказала вошедшая и шагнула к нему.
— Дочка! Танюша! — кинулся к ней Тимофей.
Он крепко обнял ее, несколько раз поцеловал ее холодные с мороза щеки.
Таня опустила голову ему на грудь и, не выдержав, расплакалась.
Тимофей, как мог, успокаивал ее и с волнением смотрел на дорогое лицо. Кажется, будто Таня не изменилась, но вместе с тем стала другой: на впалых щеках не прежний румянец, а горит ярко-красное пятно от мороза; в глазах радость встречи, но вместе с тем проглядывает невыплаканное горе.
Он снял с дочери грубый клетчатый платок, плисовую заношенную кацавейку, какой он никогда не видел в своем доме.
Таня поняла, что отцу тяжело видеть ее слезы, и, пересилив себя, немного успокоилась, принялась рассказывать:
— Отец Иоанн просил тебе передать, что хорунжий Соболев и другие форштадтские казаки, больше пятидесяти человек, арестованы. Их кто-то выдал, нашелся такой подлый человек. Многих уже казнили. Прямо на улице, возле Гостиного двора, повесили. И Соболева тоже.
«Так вот почему от Соболева давно нет вестей».
А Таня, торопясь и захлебываясь, продолжала:
— Мама Лиза и Никиток в тюрьме. Одно время Никиток сидел в тюрьме один, а несколько дней назад пришли солдаты и увели маму Лизу. Мартемьян Бородин пытался вступиться, даже ходил к губернатору, но ничего не вышло. Когда вернулся оттуда, нам с Надей велел, чтобы мы спрятались у кого-нибудь. А куда пойдешь? Боятся нас все, как чумовых. Тогда мы с Надькой собрались, будто в церковь, а сами к отцу Иоанну. Он и приютил. Надя заболела, должно, с перепугу. И сейчас лежит хворая. С постели схватывается, кидается к двери и все тебя, батя, зовет во сне. На нее будто огневица напала, даже губы растрескались. Я ей все шептала, что ты придешь, а сама знаю — обманываю.
— Дальше видно будет, — неопределенно сказал Тимофей.
Таня пристально взглянула на него, понимающе кивнула и тут же заговорила о другом:
— Из города выпускают голодающих, вот и мы с матушкой попадьей выбрались. Она хочет проводить меня в Мужичью Павловку, там у нее родня, и она думает меня там оставить, а сама назад возвернется.
— А где же она, попадья?
— А там, у твоей хозяйки сидит
Попросив хозяйку накормить нежданных, но дорогих гостей и приютить их на ночь, Тимофей торопливо засобирался.
— А когда придешь, батя? — спросила Таня.
— Вы уже спать будете.
— А я, батя, не стану спать, я тебя дождусь. Мы по тебе соскучились...
В доме военной коллегии толпился народ. Все члены военной коллегии были в сборе. В горнице, где проходили заседания, стоял шум, говор. Обычно Иван Александрович Творогов сидел на главном месте в конце стола и следил за порядком, не давая распускать языки и поднимать булгу. Сейчас это место пустовало, а он стоял в стороне и, размахивая руками, что-то горячо доказывал наседавшим на него Бурнову с Чумаковым и толпившимся возле них двум-трем старшинам из яицких казаков.
Отдельно от других, в дальнем углу, стояли Шигаев, Альметь и Зиянгула. Тимофей подошел к ним.
— Что за неразбериха? — спросил он у Шигаева.
— Государь вернулся из-под Татищевой. Хмурый. Глаза совсем провалились.
«С чем приехал Пугачев? Что в Татищевой?»
Все поглядывали на двери, ожидая Пугачева.
Как всегда, он вошел в комнату твердой и стремительной походкой. В лице строгость, но без хмури, только бровь сдвинута над прищуренным глазом, взгляд пронзительный и вместе с тем тревожный.
— Здоровы были, господа военная коллегия и старшинство! — от порога поздоровался Пугачев и, пройдя за стол, занял главное место.
Загомонили старшины:
— Здравствуй, государь!
— Будь здоров, ваше величество!
— День добрый, батюшка!
Пристально взглянув на Пугачева, Тимофей понял, что он хочет казаться спокойным, но это ему не совсем удается. Видимо, собирается что-то сказать, ищет нужные слова и не находит их. Что случилось? Неужто поражение?
Бросив короткий вопрос и не дослушав ответа, Пугачев опрашивает о чем-то другом: «Что сейчас делается под Оренбургом? Что делается в Берде?»
Похоже, что совсем не это ему сейчас нужно, другие думы одолевают его.
«Ну, ну, государь, давай сказывай, что у тебя на уме, — думает Тимофей. — Ох, господи, должно быть, прибыл ты с недоброй вестью и не соберешься с духом, чтобы об этом сообщить».
— Вот что, господа старшинство, — слегка тряхнув плечами, заговорил Пугачев. — У меня до военной коллегии важнейшее дело, можно сказать — дело большой секретности. Малость погодя все о нем узнают, а сейчас на миру говорить я не должен. Так надобно. Пускай останутся те из господ полковников и старшин, кого назову, а кого отпустим, чтоб не обижались. Надобно остаться Творогову, Чумакову, Альметю, Зиянгуле, Сильнову, Подурову, Витошнову, Якушеву, Ивану Почиталину и казначею Горшкову.
Когда остались лишь те, кого назвал Пугачев, в комнате наступила тишина. Пугачев обвел всех пристальным взглядом, будто пытаясь еще раз оценить, на что способен каждый.
— Чтобы короче и понятнее, господа старшинство, я так окажу: побили нас под Татищевой! В щепу! Вот так!
Оказывается, перед самым началом боя Голицыну удалось разгадать замысел Пугачева. Началось побоище, и длилось оно несколько часов. Пугачев намеревался остаться в крепости до самого конца, но полковник яицкого полка Овчинников упросил его уехать, пока дорога на Оренбург еще не была перехвачена. Пугачев в сопровождении четырех казаков, меняя в дороге лошадей, прискакал в Берду. Овчинников собирался со своим полком податься в Илецк, а оттуда удариться на Яицкий городок. Голицын отсиживаться в Татищевой не будет, а потому, не откладывая, надо поднимать полки и, не дожидаясь утра, в путь.
Тишина в горнице стояла напряженная.
— Чего пришипились, господа старшинство? Думать долго некогда. Сказывайте, в какую сторону путь направим?
И тут заговорили все сразу: яицкие и илецкие полковники и старшины.
— Надо подаваться через Илецк в Яицкий городок, — размахивая руками, доказывал Творогов.
— Токмо туда, — басил Чумаков. — Один у нас путь.
— А оттолева в Гурьев, чтобы, в крайнем случае, можно было перемахнуть через границу и удариться за Кубань, — торопливо сыпал словами Иван Почиталин.
Пугачев недовольно махнул рукой.
— На Яицк пока что дорога нам заказана, дорогу перехватили войска князя Голицына, туда ныне и ящерке не проползти, не то что человеку, а к тому еще — в зимнее время.
— Государь, ваше величество, — заговорил почти всегда молчавший Альметь. — Прикажи пойти в Башкирию, там у Салавата Юлаева — армия, и у Василия Торнова. Под Уфой — Чика-Зарубин, с ним много тысяч народа. С народом не пропадем, Башкирия не выдаст.
Альметя поддержал Сильнов:
— Государь, через башкирские волости мы придем на уральские заводы, поднимем там работных людей. Тысячи придут. И оружие там добудем. А в Яицке нам негде достать оружия.
Тимофей понимал, что это был самый лучший, если не единственный выход, и ждал, на что же решится Пугачев.
— Тайный советник, что ты скажешь? — впервые обратившись в такой форме к Тимофею, спросил Пугачев.
— Я думаю, ваше величество, что старшина Альметь и полковник Сильнов подают верный совет: надо пробиваться через Башкирию на Урал.
Взгляд Пугачева скользнул по лицам старшин.
— И я так думаю, — сказал он. — Выступать завтра утром через Татарскую Каргалу, на Сакмарский городок. — Он решительно и тяжело опустил ладонь на крышку стола. — Времени не терять, ночью изготовиться, а ранним утром — в поход.
Видел Тимофей: не всем старшинам, членам военной коллегии, пришелся по душе этот приказ, но возразить Пугачеву никто не посмел.
— Казначей Горшков, вели вкатить бочку с деньгами, — приказал Пугачев, — чтоб оделить всех старшин и полковников за их верную службу.
— Слушаюсь, государь, — с готовностью ответил мешковатый Горшков, и его хмурое лицо вдруг посветлело. — А куда девать медали, ваше величество? Только что их доставили.
— Ко времени, — обрадовался Пугачев. — Сколько всего?
— Сто штук.
— Запомни, казначей, наградные медали на штуки не считают, как и прочие другие награды. Где они?
— При мне, государь.
Горшков извлек из-под полы небольшой кожаный мешочек и протянул его Пугачеву.
Пугачев торопливо развязал его, вынул одну медаль и, положив на ладонь, принялся рассматривать ее. Это был серебряный рубль с изображением царя Петра Федоровича Третьего. От обыкновенного рубля этот отличался тем, что к нему было припаяно ушко для ленточки.
— Себя-то не сразу узнаешь, — недовольно обронил Пугачев. — Ну да уж пускай будет так, как есть. Получите, господа старшинство, други мои верные и соратники, наградные медали за свою службу. Побили нас, ну а все ж мы живы. И жить будем. И Москвой с Петербургом так тряхнем, что гром пойдет.
Пугачев принялся раздавать медали: кому — одну, кому — две, а Тимофей получил три.
От денег Тимофей хотел отказаться, но тут же спохватился, вспомнив, что его ждет Танюша, а у нее, конечно, ни гроша.
Горшков выдал ему сто рублей.
Пугачев сам следил, чтобы оделили всех старшин и полковников поровну.
Когда стали подсчитывать, сколько же в Берде надежного войска, с которым можно было бы выступить и при необходимости принять бой, то оказалась, совсем немного, всего лишь около двух тысяч человек.
Творогов принялся доказывать, что, кроме тех сотен, которые называл Пугачев, в Берде находится более пяти тысяч пехоты.
— Бога у тебя нет, Иван Александрович, — оборвал его Пугачев. — Креста на пазухой не носишь. Разве мыслимое дело, эту армию, разутую и раздетую, гнать зимой по стене, по снежному насту, да еще против такого противника, как князь Голицын. Там верная смерть людям, а главное — бесполезная. Уж коли доведется помереть, то с пользой для дела. Такое мое слово.
Пугачев приказал утром распустить безоружную и безлошадную пехоту по домам.
— Чтоб ни один человек не попал в когти князя Голицына. А деньги им тоже выдать, никого не обделить. Не поспи ночку, казначей Горшков.
Пугачев приказал также старшинам и полковникам — не брать в поход жен, отправить их немедля домой.
Зиянгула было заговорил о том, что его жена Зульфия не согласится уехать. Пугачев с сожалением прищелкнул языком.
— Батыр ты мой дорогой, — обратился он к Зиянгуле, — видел я в деревне Пролысиной повешенных, не только мужчин, но и женщин; тамошние рассказывали, как измывались офицеры над женщинами из армии полковника Чулошникова. Мы идем почти что в пекло, нечего тащить с собой жен и детишек.
Зиянгула сдался.
Сообразив, что Зульфия должна ехать в Заяицкую степь, куда запрещено посылать войска генерал-губернатора, Тимофей решил отправить с ней и Таню.
Он передал Тане деньги и все три медали.
— Тебе, дочка, Никите и Наде, — сказал Тимофей. — Храните их как память о государе Петре Федоровиче, о хорошем человеке, с которым бок о бок довелось сражаться вашему отцу.
Сопровождать беглянок отправились десять джигитов из отряда Зиянгулы. Скоро один из них вернулся, как просил о том Тимофей, и сообщил, что Зульфия и ее подруга благополучно перебрались через Яик и теперь сани мчат их где-то в степи, все дальше увозя от опасности.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |