Пугачев бежал; но бегство его казалось нашествием. Никогда успехи его не были ужаснее, никогда мятеж не свирепствовал с такою силою. Возмущение переходило от одной деревни к другой, от провинции к провинции. Довольно было появления двух или трех злодеев, чтоб взбунтовать целые области...
Пушкин.
I
После двухкратного поражения под Казанью Пугачев бежал с отрядом в 400—500 человек в направлении Кокшайска. 17 июля он переправился на правый берег реки, около села Нерадово, где и остановился ночевать. Разбитые остатки армии тянулись по следам отступления главного отряда и, как показывал Пугачев, при переходе его через Волгу «на первый стан толпы его собралось» к нему «до тысячи конных».
И теперь, как всегда после каждого крупного поражения, перед Пугачевым и его командованием возник вопрос, куда итти. Но если раньше Пугачев в таких случаях полагался на казаков и башкир, то сейчас он твердо решил двигаться на родной Дон. Между тем «старшины яицкие и все прочие» звали его на Москву:
— Ваше величество! помилуйте, долго ли нам так странствовать и проливать человеческую кровь! Время вам итти в Москву и принять престол!
— Нет, детушки, — отвечал Пугачев, — нельзя! Потерпите! Не пришло еще мое время! А когда будет, так я и сам без вашего зову пойду. А теперь я намерен итти на Дон, — меня тамо некоторые знают и примут с радостию.
Ни военные успехи в районах Среднего Поволжья, ни настоятельные просьбы помощников Пугачева не могли изменить этого его решения. Пугачев стремился на Дон с каким-то болезненным нетерпением: за 21 день, включая сюда и остановки, он прошел огромное расстояние от Казани до Саратова. 19 июля он был в Цивильске, 20 — в Курмыше, 23 — в Алатыре, 27 — в Саранске, 2 августа — в Пензе, а 6 — в Саратове.
Придавая исключительно важное значение пропаганде, Пугачев на второй же день (18 июля) после своего прихода на правый берег Волги велел написать указ к крепостным крестьянам и угнетенным национальностям Приволжья.
Освобождая народ от крепостной неволи, рекрутчины, податей, налогов и других «отягощениев», он призывал крепостных к беспощадному истреблению «злодеев дворян» и «градцких мздоимцев — судей». «Жалуем, — говорится в указе, — сим имянным указом с монаршим и отеческим нашим милосердием всех, находившихся прежде в крестьянстве и в подданстве помещиков, быть верноподданными рабами собственной нашей короне и награждаем древним крестом и молитвою, головами и бородами, волностию и свободою и вечно козаками, не требуя рекрутских наборов, подушных и протчих денежных податей, владением землями, лесными, сенокосными угодьями и рыбными ловлями, и соляными озерами без покупки и без аброку и освобождаем всех прежде чинимых от злодеев дворян и градцких мздоимцев — судей крестьянам и всему народу налагаемых податей и отягощениев. И желаем вам спасения душ и спокойной в свете жизни... Повелеваем сим нашим имянным указом: кои прежде были дворяне в своих помест[иях] и водчинах, оных противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатця будет»1.
В этом боевом указе, который с 18 по 31 июля был издан Пугачевым четыре раза, нашли свое яркое отражение ненависть народных масс к дворянству и чиновничеству, сокровенные и многовековые чаяния народа о лучшей жизни.
Двигаясь в направлении Цивильска, Пугачев посылал от себя небольшие партии и отдельных лиц со своими манифестами в разные уезды Свияжской, Арзамасской и Симбирской провинций.
Из Цивильска Пугачев хотел итти к Ядрину, куда он послал своего полковника Илью Аристова для приготовления по пути его движения «хлеба, овса и разных съестных припасов», но, оставив Ядрин в правой стороне, пошел прямо на Курмыш.
Начальство (воевода, прокурор, его товарищ, секретари и канцеляристы), а также все дворянство бежали из города. Население Курмыша вместе с духовенством устроило торжественную встречу Пугачеву на живописном берегу реки Суры. Пугачев привел народ и оставшихся солдат к присяге. Затем был прочитан манифест, в котором «черни обещал казенную соль без денег давать, а податей и солдатства не брать на пять лет и дать вольность [народу], а дворянский род [обещал] весь искоренить»2.
Остановившись лагерем в 2 верстах от Алатыря, Пугачев с группой своих помощников приехал в город. После молебна он распорядился раздать народу медные деньги, захваченные под соборною колокольнею, а также выдать «безденежно казенную соль». Из тюрьмы были выпущены колодники. Прапорщика Елезара Сулдящева, перешедшего на его сторону, он назначил воеводою города.
На второй день Пугачев призвал к себе бургомистра и спрашивал «есть ли... в городе серебренники» и «пойдут ли они к нему служить».
— Есть двое. И как им не пойти, у Вас, — говорил бургомистр, — им лучше будет, чем здесь.
Въезд Пугачева в деревню. — С картины худ. Чепцова
Вскоре к нему привели местных ювелиров. Пугачев, показав им рублевик Петра I, спрашивал, «могут ли они этакие делать с ушками».
— Можем, — отвечали серебренники.
— А такой портрет, как я, можете ли делать?
— У нас, — отвечали мастера, — штемпелей нет, так сделать такого, как вы, не можем.
Во время пребывания Пугачева в Алатыре окрестные крестьяне привозили к нему на расправу своих помещиков, которых было повешено 12 человек. Более 200 городских жителей, а также многие крестьяне из деревень пристали к его армии.
В Алатыре Пугачев простоял три дня и отсюда направился в Саранск. «По отбытии его [Пугачева], — показывает Сулдящев, — оставшиеся его партии набирали себе еще барских людей и крестьян, которые едучи по жительствам, последних оставших дворян истребляли...».
Еще более торжественно, чем в Алатыре, встречали Пугачева в Саранске, куда он прибыл 27 июля. Огромная толпа вышла за город с хлебом и солью, радостно приветствуя подходящих к Саранску повстанцев.
В Саранске Пугачев захватил 7 пушек, 21 пуд пороху, 150 ядер и свыше 29 тысяч рублей денег. Воеводою города был назначен прапорщик Шихмаметев.
Подпоручик Иванов в своем рапорте от 4 августа сообщал казанскому губернатору интересные подробности о пребывании Пугачева в Саранске: «...Денежную казну, — писал он, — ...всю разграбил; из которой денежной казны большое количество, наложа подвод на двадцать, взял в свой лагерь, а достальную, брав мешками и ездя по городовой крепости и по улицам, толпы ево злодея бросали набегшей из разных уездов черни, объявляя им, что... Пугачев прощает их платежем, как подушных денег, так и протчих государственных податей вовсе, тако ж и от помещиков свободными. А которые помещики до них [крестьян] немилостивы были, тех приказывали самим им вешать и рубить...».
Около Саранска Пугачев простоял двое суток. Крепостные крестьяне привезли к нему на суд из разных мест более шестидесяти помещиков.
Вместе с помещиками крестьяне иногда приводили и тех из господских приказчиков, которые отличались своей жестокостью.
Так, крепостные крестьяне села Царевщины, связав своего приказчика, повезли его в Саранск. Около села Исы им повстречались казаки.
— Кого везете? — спрашивали они.
— Приказчика — отвечали крестьяне.
— Каков [он] был?
— Добрых, сковавши не возют.
— Ну бейте его, — приказывали казаки.
В Пензе, куда Пугачев прибыл 2 августа, он захватил 6 пушек, 593 ядра, 54 пуда свинца, 16 пудов пороху и свыше 13 тысяч рублей денег. Более 20 тысяч пудов казенной соли он бесплатно роздал населению.
Из Пензы приближенные Пугачева снова звали его на Москву, но он не согласился и пошел к Петровску.
Быстро отступающего Пугачева медленно преследовали правительственные отряды под командой Мелина, Михельсона и Муфеля. Мелин шел по пути отступления главной армии Пугачева; Михельсон был направлен Щербатовым по московской дороге к Чебоксарам с тем, «чтобы отрезать изменническое наклонение [Пугачева] от престольного города Москвы», а полковник Муфель двигался от Симбирска на Корсунь — Пенза.
Повсеместные восстания крестьян и угнетенных национальностей чрезвычайно затрудняли движение правительственных войск, командование которых продолжительное время не знало точно о местонахождении Пугачева. «Все почти уездные обыватели, — писал казанский губернатор, — слепо веря злодейским его [Пугачева] разглашениям и обольщениям... так крепко к нему пристают, что, о злодейских ево движениях, не только сами вероятия известиев не дают, но чрез посланных с великою нуждою доставать сие способ бывает». Поэтому все правительственные «деташаменты, — сообщал кн. Голицын Панину 13 августа, — не могли и до сего времени предуспеть зделать варварам препятствие. Самозванец шел везде, где только желал, подкрепляя свою толпу разорением и разграблением великих и многочисленных богатств, как казенных, так и партикулярных. Ослепленная невежеством чернь везде сего изверга рода человеческого с восклицанием встречала...»
II
С переходом Пугачева на правый берег Волги крестьянская война разразилась с небывалой до того силой и остротой.
За все время движения Пугачев никогда и нигде не встречал столь мощной, единодушной и повсеместной поддержки, как среди крепостных крестьян, татар, чуваш, марийцев и мордвы Среднего Приволжья.
Уже Пушкин, располагавший ограниченным архивным материалом, так характеризовал крестьянское движение после переправы Пугачева на правый берег: «Вся западная сторона Волги восстала и передалась самозванцу. Господские крестьяне взбунтовались; иноверцы и новокрещеные стали убивать русских священников. Воеводы бежали из городов, дворяне из поместий; чернь ловила тех и других, и отовсюду приводила к Пугачеву. Пугачев объявил народу вольность, истребление дворянского рода, отпущение повинностей и безденежную раздачу соли».
Потрясенный неожиданным падением Казани и перепуганный размахом движения, главнокомандующий Щербатов «всеподданнически» доносил Екатерине 27 июля, что «не только там наполняются заразою бунта, где сам злодей присутствен, но и в дальних местах повсюду ему приклоны и с доброю волею его злодейские понуждения исполняют, жертвуя имуществом и животом своим, и со всех сторон к ему стекаются. Едва только успел он опрокинуться за Волгу, как все, наполняющие Чебоксарский и Козмодемьянский уезды иноверцы наполнились возмущением, и, делая скопы, начали уже производить злодейства и свирепствуя, убивая священников. Подполковник Михельсон, — продолжает Щербатов, — стремясь упредить злодея с сей стороны отражаемыми партиями отвращает их от зломыслия, разбив на сих днях одну, собранную из чуваш шайку в числе двухсот человек, и, чрез захваченных узнал, что все их селения наполняются бунтом и что готовы они исполнить все для злодея»3.
Пугачев, уходя к Саратову, оставлял кругом себя многочисленные пожарища крестьянских восстаний, быстро распространившихся на всей огромной территории Приволжья.
Повстанческие отряды почти одновременно появились в Нижегородском, Козмодемьянском, Свияжском, Чебоксарском, Ядринском, Курмышском, Алатырском, Пензенском, Саранском, Арзамасском, Темниковском, Шацком, Керенском, Краснослободском, Нижнеломовском, Верхнеломовском, Борисоглебском, Хоперском, Тамбовском и других уездах и городах Нижегородской, Казанской и Воронежской губерний.
Вооруженные часто самым примитивным способом — вилами и топорами, самодельными пиками, рогатинами и дубинами — крестьяне осаждали города, поджигали помещичьи имения, монастыри и фабрики, беспощадно расправляясь с представителями господствующих классов.
С уходом главной армии Пугачева в район Нижнего Поволжья крестьянская война в Среднем Поволжье не только не уменьшилась, но значительно увеличилась. Август был месяцем наиболее высокого подъема движения. Капитан Новохоперского батальона Бутримович в своем рапорте от 6 августа писал Воронежскому губернатору Шетневу из Верхнего Ломова: «В проезд же дорогою, во всех селениях примечено мною в людях волнование и склонность к злодею Пугачеву, а более — Тамбовского уезда ведомства экономического казначея князя Вяземского в экономических крестьянах, которые, ожидая злодейского войска, в надлежащих местах мосты исправили и помостили; а, сверх того, деревни Липнягов староста и десяцкие, почтя меня из злодейской команды, пришед, пали предо мной на колени»4.
Обширность территории, охваченной восстанием, и «всеобщее приклонение» крестьян и угнетенных национальностей к Пугачеву отмечают в своих тревожных рапортах и донесениях как непосредственные усмирители движения (Михельсон, Мелин, Муфель, Голицын, Щербатов, Панин, Потемкин), так и губернаторы: Брандт (Казанский), Ступишин (Нижегородский) и Шетнев (Воронежский).
Голицын доносил Панину в последних числах августа, что «во всей здешней околичности подлой народ столько к мятежам и злодействам поползновение сделал, что укрощающие оной великие партии, не успев востановить тишины в одном месте тотчас должны стремиться для того же самого в другое [место] лютейшими варварствами дышущие, так, что где сегодня, по-видимому, кажется, уже быть спокойно, на другой день начинается новой и нечаянной бунт»5. «Ежечасно доходят до меня сведения, — писал нижегородский губернатор Ступишин кн. Волконскому, — что рассыпавшиеся из злодейской партии его сообщники... производят свое обыкновенное варварство, взбунтовавшимися по их прельщению крестьянами, вешают дворян, приказчиков и тех, кои от бунтующихся показываемы бывают, а истребить злодеев и усмирить бунтующих не имея легких войск не можно»6.
Если крепостные крестьяне уничтожали дворянство и помещичьи имения, то чуваши, марийцы, мордва и удмурты беспощадно расправлялись с чиновниками и представителями духовенства, нагло обиравшими их и цинично глумившимися над темным и неграмотным народом.
«Вчерашнего числа, — сообщал Михельсон Щербатову 25 июля, — следуя в марше открыты были в разных местах скопища бунтующих вотяков [удмурты], из коих одна партия была до 200 человек..., вооруженные кольями, а некоторые стрелами. Сии злодеи не имели намерения сдатца, а более вооружились. Семеро было поймано... Сии злодеи почти до единого склонны к бунту, кроме купцов, и отвечают, что они от малого до большого, ждут как отца злодея Пугачева...».
Движение, охватив 12 уездов Воронежской губернии (Шацкая и Тамбовская провинции), готово было перекинуться в обширную Московскую губернию, многочисленное сельское и городское население которой с нетерпением ожидало прихода Пугачева и готовилось к его встрече. В первых числах августа возникли «замешательства», «колебания» и разговоры о Пугачеве среди рабочих тульских оружейных заводов7, а в некоторых городах и уездах появились «вредные возмутители» и «разглашатели» манифестов Пугачева, для ловли которых главнокомандующий города Москвы Волконский вынужден был посылать небольшие казачьи партии. Вновь назначенный главнокомандующий граф Панин, прославившийся своей жестокостью при усмирении восстания, доносил Екатерине 13 августа, что в Переяславской провинции (Московская губ.) «...разглашениями начинает проявляться другой самозванец, и что искры ядовитого огня, от настоящего самозванца [Пугачева] и употребляемых от него ко всей черни прельщений, зачинают пламенем своим пробиваться не только в тех губерниях, коими сам злодей проходил,... но обнимают и здешнюю Московскую и Воронежскую губернии»8.
Возвратившись из своей «секретной поездки» по некоторым губерниям Российской империи, предпринятой для знакомства с истинным положением дела на местах, английский посол Гуннинг в письме от 5 августа сообщал Суффольку, что... «...неудовольствие не ограничивается театром мятежа», и что «неудовольствие повсеместно и ежедневно усиливается...».
Состояние «первопрестольной» столицы в период времени июль—август тоже было чрезвычайно напряженным. Андрей Болотов откровенно и ярко рисует нам в своих записках-воспоминаниях настроение умов городской «черни» (дворовые, фабричные, работные люди), явно говорившей «о великих успехах Пугачева» и ожидавшей его прихода в Москву. Он описывает также панику и страх московского дворянства, со дня на день ожидавшего нового восстания. «...Мысли о Пугачеве, — пишет он, — не выходили у всех у нас из головы, и мы все удостоверены были, что вся подлость и чернь, а особливо все холопство и наши слуги, когда не въявь, так втайне сердцами своими были злодею сему преданы, и в сердцах своих вообще все бунтовали, и готовы были при малейшей взгоревшейся искре произвесть огонь и поломя...»9.
Москва была наводнена сыщиками. Каждый день арестовывали новых «возмутителей». «Московские тюрьмы, — писал Гуннинг 12 августа, — положительно переполнены огромным количеством бунтовщиков, арестованных в последнее время, и я опасаюсь, что потребуются иные средства для успокоения существующих там крамол и неудовольствий...».
Опасаясь восстания, Волконский учредил строгий надзор за каждой частью города (их было 14), распределив их между 8 сенаторами; держал наготове войска «на всякий внезапный случай», а всю площадь вокруг своего дома уставил пушками, ибо «не сомневались», — сообщает Болотов, — что в случае восстания «первое устремление черни будет на дом главнокомандующего».
Насколько грандиозные размеры приняла крестьянская война на правой стороне Волги, видно из того, что здесь за два месяца (с 20 июля по 20 сентября) было ликвидировано правительственными войсками более 50 отдельных пугачевских отрядов, достигавших иногда до 4000 человек в своей численности10. Притом было отбито 64 пушки, 4 единорога и 6 мортир; убито повстанцев 10 000 человек, взято в плен 9000, освобождено из «злодейского» плена «дворян, благородных жен и девиц» 1280 душ11.
С другой стороны, пугачевцам за это время «разными смертьми умерщвлено» дворян, их жен и детей — 1572 души; священно- и церковно служителей с их женами — 237 душ; унтер-офицеров, разночинцев и приказных служителей с их женами и детьми — 1037; а всего дворян и прочих чинов истреблено — 2791.
Сведения эти далеко не полны. Панин пишет, — что «до отправления сего не подоспели еще требованные о сем же ведомости из 14-ти городовых канцелярий отдаленных».
Таково было состояние и настроение населения от Нижнего Новгорода до Симбирска и от Пензы до Воронежа и Москвы, когда Пугачев, безуспешно преследуемый отрядами Михельсона, Мелина и Муфеля, пошел из Пензы к Петровску12.
Перепуганное правительство, больше всего боявшееся похода Пугачева на Москву, легко вздохнуло, ибо с уходом армии Пугачева из густо населенных районов крепостной России в степную Астраханскую губернию Пугачев в значительной степени лишался помощи крепостных крестьян и естественной защиты (леса).
III
Взятие и сожжение Пугачевым Казани ошеломило Екатерину II, а успешное продвижение его армии в направлении Пензы и повсеместные восстания крепостных крестьян и угнетенных национальностей Нижегородской, Казанской, Воронежской губерний, а также явное сочувствие Пугачеву крепостных Московской губернии, рабочих Тульских оружейных заводов, дворовых, ремесленников и фабричных людей города Москвы, ставили правительство в такое затруднительное положение, в котором оно еще не находилось за все время крестьянской войны. В самом деле, к этому времени для подавления восстания было послано огромное количество регулярных войск, наносивших, как мы видели выше, неоднократные, и каждый раз, казалось, окончательные поражения повстанческой армии.
А между тем, Пугачев снова появлялся еще более грозным и неустрашимым.
Майско-июньские события, развернувшиеся на территории Башкирии и Прикамского края, со всей наглядностью показали правительству, что для подавления восстания и удержания «в страхе и повиновении» населения трех «огнем (как выражалась Екатерина) наполненных губерний» посланных войск недостаточно. Внутри страны войск было мало, пришлось поэтому срочно закончить войну с Турцией, с тем чтобы освободить регулярные войска и строевых генералов для борьбы с «домашним врагом».
Получив первые известия о мире, заключенном 10 июля, перепуганная «казанская помещица» писала Г. Потемкину в двадцатых числах июля: «Батенька, пошлите повеления в обе армии, чтоб, оставя самое нужное число генералов при войсках для возвращения полков в Русь, чтоб генералы-поручики и генералы-майоры ехали, каждый из тех, коим велено быть при дивизии Казанской, Нижегородской, Московской, Севской и прочих бунтом зараженных мест, в тех местах, где они расписаны иметь свое пребывание, и чтоб каждый взял с собою не великий эскорт и везде б объявляли, что войска идут за ними...».
Но еще до посылки войск с турецкого фронта правительство приняло ряд мер для подавления восстания. 11 июня П.С. Потемкин был назначен председателем секретных комиссий. 8 июля Ф.Ф. Щербатов был временно заменен Голицыным. В середине июля в Москву, в распоряжение Волконского, были отправлены три полка. Командиром над этими полками назначен генерал Чорба, выступивший в последних числах июля в направлении Владимир — Казань с тем, чтобы препятствовать походу Пугачева на Москву. 16 июля Волконский приказал Владимирскому гарнизонному батальону выступить к Нижнему Новгороду.
В двадцатых числах июля святейший синод напечатал два извещения: одно — к народу, а другое — к духовенству и, наконец, 10 июля был заключен мир с Турцией.
27-го граф П.И. Панин назначен главнокомандующим над всеми войсками, принимавшими участие в подавлении восстания.
Панин был уже пятым главнокомандующим. С турецкого фронта был также срочно отозван Суворов.
Одновременно с этим князь Волконский занялся комплектованием дворянского ополчения в Московской губернии и дал распоряжение о вывозе денежной казны из провинциальных канцелярий, о приготовлении местных отрядов и пушек для отпора приближающимся отрядам Пугачева.
Кроме войск, находившихся на театре военных действий, в распоряжение Панина поступило значительное количество свежих сил. Так 4 августа из второй армии были отправлены против Пугачева 20 эскадронов карабинер и гусар, 500 драгун, два пехотных полка и артиллерия (под командованием Мусин-Пушкина). Генерал-майор Фризель был командирован с отрядом войск в г. Касимов, а князь Багратион двинулся 5 августа со своим корпусом из пределов области войска Донского в направлении Царицына.
Войска спешно стягивались отовсюду. Екатерина в своем письме от 30 июля, перечисляя количество войск, действующих против Пугачева и поступавших в распоряжение Панина, писала главнокомандующему: «Еще отселе [из Петербурга] отправлены к Москве лейб-кирасирский, драгунский владимирский, 1000 донских казаков и пехотные [полки]: Воронежский, Кексгольмский, Великолужский, да на Москве находятся Нарвский пехотный и пятьсот донских казаков. Сверх сего, — продолжала она, — послано к князю Василию Михайловичу Долгорукову повеленье, чтоб облегча сколько возможно излишними тягостями, прислал немедленно два полка гусарских и два пикинерных чрез Воронежскую губернию в Касимов. Оттуда способно будет их поворачивать, где нужно окажется. Владимирский драгунский один полк казацкий и Великолужский уже действительно к Москве пришли, куда я отправила и генерал-майора Чорба. И так кажется, заканчивала Екатерина, — противу воров столько наряжено войска, что едва не страшна ли таковая армия и соседям была».
При этом выяснилось, что не на все полки, отправляемые против Пугачева, можно было положиться. «Долг истинной моей верности, — писал Панин Екатерине II, — заставил меня напомянуть, что из сих званий полков [пикинерные] при командировании мною второй армии, был один в возмутительном преступлении, который мною и усмирен...» «...Не дерзаю, всемилостивейшая государыня, совсем обнадежится, чтоб они теми из войны выгодами могли истребить совсем прежний свой ропот удобной теперь быть вновь поощрен бунтовщиками происковыми и примерами».
Еще меньше можно было полагаться на дворянское ополчение. Андрей Болотов, исполнявший должность управляющего имениями князя Бобринского в селе Киясовке (Московская губ.), сообщает интересные сведения о настроении крепостных крестьян, отправляемых против Пугачева в качестве «дворянских уланов». «Как все сии выбранные люди, — пишет он, — по снаряжении их всем нужным, были ко мне для осмотра представлены, то и рассудилось мне за благо дать им от себя нотации и увещевать их, чтоб в случае, если и дойдет дело до сражения, то чтобы они помнили чьи они и не постыдили бы себя пред всем светом трусостью и дрались-бы хорошенько и, обратясь к одному из них, самому ряжему и бойкому из всех их, сказал:
— Вот этакому как-бы не драться, один десятерых может убрать.
— Да! — сказал он мне на сие, злодейски усмехаясь, — стал бы я бить свою братью? А разве вас бояр, так готов буду десятерых посадить на копье сие.
Оцепенел я, сие услышав и проглотив сию горькую пилюлю, сказал только:
— Дурак! сукин сын! что ты это мелешь? Сам в себе подумал: «Вот каковы защитники и оборонители сии в сердцах своих, и вот жди от них доброго».
* * *
Для похода Пугачева на Москву из Казани или Пензы не было особых помех. В июле и в первых числах августа путь на Москву был почти свободен от правительственных войск.
Этот путь пролегал по густо населенным районам, жители которых безусловно оказали бы Пугачеву повсеместную активную поддержку. Лесная местность и обширность территории, охваченной восстанием, чрезвычайно затруднили бы борьбу правительства с крестьянским движением. Если для борьбы с восстанием в Башкирии потребовалось 8 месяцев (с апреля по ноябрь 1774 г.), а в пяти провинциях Приволжья — около 4 месяцев, то легко себе представить положение правительственных войск, если бы восстание охватило всю Воронежскую и Московскую губернии, к которым, вероятно, присоединилось бы население еще ряда областей.
При таких условиях поспешное отступление Пугачева в низовья Волги, на первый взгляд, непонятно и трудно объяснимо. Может показаться, что Пугачев, сопровождаемый неизменными и повсеместными успехами на правобережье, как будто испугался этого всеобщего пожарища и поспешно бежал от него к пределам родного Дона.
Но такое предположение не дает научного объяснения историческому событию, ускорившему исход крестьянской войны.
Почему же все-таки Пугачев не пошел на Москву из Казани или Пензы?
Вопрос этот живо интересовал как иностранных наблюдателей-современников, так и многих русских историков, занимавшихся исследованием крестьянской войны 1773—1775 гг. Одна часть наблюдателей и исследователей пыталась объяснить отход Пугачева на Дон индивидуальными качествами и свойствами Пугачева, как полководца и политического деятеля.
Другая часть исследователей, напротив, пыталась найти ответ в объективно-реальной обстановке того времени, в соотношении борющихся сил.
В исторической литературе неоднократно указывалось на неурожай и голод 1774 г., как на одну из причин, ускоривших ликвидацию восстания и помешавших Пугачеву пойти на Москву из Казани или Пензы. Этому походу препятствовало также возвращение в Россию регулярных войск после заключения мира с Турцией. Но нельзя забывать и о стихийности и локальности крестьянской войны, об отсутствии продуманной программы, строго определенного стратегического плана борьбы.
Из показаний Пугачева и его ближайших помощников видно, что поход на Москву не был совсем отложен. Мыслилось осуществить его в другое время и из другого места. Дальнейшие события показали, что это промедление оказалось роковым.
IV
Во время своего последнего перехода (от Петровска до Царицына) Пугачев встречал поддержку со стороны бурлаков, а также волжских и частично и донских казаков, немцев-колонистов, гарнизонных и пехотных солдат, жителей городов и крепостных крестьян. «...Ни одного села и деревни нет, — писал полковник Древиц Панину из села Малая Сердоба (в 20 верстах от г. Петровска), — из которой от двадцати до двух и трех сот душ не пошли с злодеями и поныне еще не возвратились. Из дворянства нигде ни одного человека не нашел; а при вспрашивании моем их мужиков, объявлено было мне, что оные все перевешаны и переколоты»...
Тем не менее с уходом Пугачева в Нижнее Поволжье дни крестьянского движения были сочтены.
Из Пензы армия Пугачева, пополненная крепостными крестьянами и представителями угнетенных национальностей Среднего Приволжья и достигавшая 4000 человек, при огромном обозе, утром 4 августа направилась к Петровску, куда Пугачев послал предварительно свой манифест.
Население города готовилось к торжественной встрече Пугачева. Воевода Зимнинский успел бежать, а воеводского товарища Буткевича, собиравшегося вывезти из города пушки, порох, деньги и канцелярские дела, пахотные солдаты задержали в самый последний момент.
В Петровске, куда Пугачев вступил 5 августа, он захватил 9 пушек, 10 пудов пороху, много свинца, казну и другое имущество. Здесь к нему присоединилось более 300 пахотных солдат, а также 60 донских казаков.
Приход донцов обрадовал Пугачева. Он ласково принял своих земляков, разрешил заходить к нему в палатку утром и вечером и выдал им денежное жалованье (старшинам по 20, а казакам по 12 рублей). Сотника Ивана Мелихова и хорунжего Калабродова, пожалованного позже в полковники, Пугачев наградил медалями.
Из Петровска Пугачев пошел на Саратов. В десяти верстах от города на его сторону перешло 62 волжских и 10 донских казаков. От них Пугачев узнал, что команды в Саратове разные: «артиллерийские, армейские и наши казаки, кои, — говорили казаки, — с Вами драться не станут. Мы бы давно к Вам ушли, да не знаем, где вас отыскать».
Комендант города полковник Бошняк к приходу Пугачева имел в своем распоряжении регулярные войска в количестве 700 человек и вооруженную команду в 1000 человек, состоящую из саратовских и волжских казаков, купцов, пахотных солдат, цеховых и бобылей. В армии Пугачева в это время, как свидетельствуют очевидцы, вооруженных людей было около 2000 при 13 небольших пушках.
Силы, таким образом, были почти равны. Но население города, казаки и солдаты столь явно выражали твое сочувствие восстанию, что при появлении Пугачева на Соколовой горе и при первых пушечных выстрелах начали переходить на его сторону. Сначала постепенно перешла тысячная команда, а вслед за ней из города ушли 357 рядовых артиллерийского полка и армейский батальон (292 человека). Солдаты увлекли за собой и часть офицеров. Полковник Бошняк с оставшимися офицерами и 40 рядовыми бежал в Царицын.
Пугачев, вступив в город, привел жителей к присяге. Он открыл казенные склады и приказал выдавать народу бесплатно соль и хлеб. Саратовские казаки пригнали ему два табуна верховых лошадей, а более 100 бурлаков, явившихся здесь к Пугачеву, объявили ему о захвате ими на Волге судна «с господским добром и деньгами».
После отступления Пугачева из Пензы к Саратову вслед за ним ушли из районов Среднего Поволжья отдельные повстанческие отряды: Каменский с командой в 1000 человек; заводской крестьянин Вас. Акаев с отрядом в 300 человек; крепостной крестьянин Михайлов с отрядом в 250 человек и другие. Все эти отряды были рассеяны правительственными войсками. Им не удалось догнать главную армию, и лишь только отряду яицкого казака Ходина (700 человек), состоявшему из заводских и помещичьих крестьян, посчастливилось соединиться с Пугачевым в Саратове.
Ходин рассказал Пугачеву: «Как тебя, батюшка, разбил Михельсон под Казанью, так я из этих людей в небольшом числе все шел позадь вас... через Алатырь, Саранск, Пензу, Петровск, но везде тебя не заставал, а приходил после вас, а эти люди все ко мне приставали сами».
Царицын
В Саратове Пугачев простоял 3 дня. 9 августа он покинул город. Вслед за ним сюда прибыли правительственные войска: отряды Муфеля и Мелина — 11, Михельсона — 14 и Мансурова — 15 августа.
В Камышине (Дмитриевск), куда Пугачев прибыл 11 августа, к нему присоединилось 600 украинских казаков.
Двигаясь к Дубовке через волжские станицы, Пугачев 15 августа нанес поражение правительственным войскам, состоявшим из полка донских казаков, трехтысячного отряда калмыков и одной легкой полевой команды, захватив в плен 400 солдат и забрав 7 пушек.
Из Балыклеевской Пугачев послал свой именной указ (манифест) «всему природному донскому казачьему войску»
в Березовскую станицу. Он просил своих земляков оказать ему «ревность и усердие» по истреблению «вредительных обществу дворян», награждал казаков всякими вольностями и «древней верой» и всем явившимся в его армию обещал выдать «на первый случай не в зачет жалования по десяти Рублев». «А для сведения всему Донскому войску, — говорится в указе, — повелеваем: сей указ станицы от станицы пересылать вниз по течению реки Дону, а, списывая с оного, копии для надлежащего исполнения оставлять в каждой станице».
Этот указ не получил, однако, распространения. Случилось так, что он не был даже обнародован. В первой же станице его отобрали, а посланца Пугачева казака Черникова арестовали и вскоре повесили.
Утром 17 августа Пугачев занял Дубовку, административный центр Волжского войска. Здесь он простоял 3 дня.
В Дубовке к Пугачеву присоединилось более 3000 калмыков.
Не доходя до Царицына, на реке Мечетной, Пугачев встретился с четырьмя полками донских казаков. Многие рядовые казаки явно сочувствовали Пугачеву. Они не хотели драться. После нескольких атак, в одной из которых был ранен и взят в плен казачий полковник Кутейников, часть казаков отступила в Царицын, а 400 человек вместе с хорунжим Крапивиным и Терентьевым перешли на сторону Пугачева.
21 августа Пугачев подошел к Царицыну и начал обстреливать город из 6 батарей. Пушечная канонада продолжалась около 5 часов. Донские казаки, находившиеся около Царицына, не приняли атаки и отступили в крепость. Приближение правительственных войск помешало Пугачеву по-настоящему произвести атаку на город, и он пошел вниз по течению Волги в направлении Черного Яра. Вслед за ним безостановочно двигались правительственные войска.
Пугачев решил дать сражение около Сальниковой ватаги, в 70 верстах от Царицына и в 40 — от Черного Яра. 22 августа он послал Чумакова с артиллерией и обозом вперед и приказал ему приготовить лагерь. Вечером 23 Пугачев прибыл сюда сам. Батареи были расположены перед глубоким оврагом, тянувшимся от Волги в степь на 8—10 верст. Между тем Чумаков должен был расположить их за оврагом. Пугачев распорядился переправить пушки, установить батареи на противоположной стороне оврага.
Ночь была тревожная и короткая. Пугачев успел переправить через овраг «лишь десятую часть пушек и обоза». На рассвете 24 августа Михельсон неожиданно атаковал Пугачева. Заговорщики из яицких казаков, уже давно разрабатывавшие план выдачи Пугачева, не сопротивлялись и первые в панике начали отступать. Пугачеву не удалось остановить отступление. После некоторого сопротивления его армия потерпела на этот раз окончательное поражение.
В последнем бою Пугачев потерял 24 пушки, около 2000 человек убитыми и до 6000 — пленными. Здесь же пропали без вести любимые друзья, деятельные и преданные помощники Пугачева: яицкий казак, войсковой атаман Андрей Овчинников, советник Идыр Бахмутов (Идорка), дежурный Давилин. Писарь Дубровский и полковники: Акаев, Филиппов, Тюрин, Мартын Андреев, Медведев и другие попали в плен.
Пугачев бежал в направлении Черного Яра. Вместе с ним ушла его первая жена Софья и сын Трофим, татарин Садык Сеитов и Кинзя Арасланов. Две дочери Пугачева (Аграфена и Христина) были оставлены на поле сражения.
V
В двадцатых числах августа Пугачев, наконец, достиг того места, откуда, по его замыслам, он должен был пойти на Дон, поднять на восстание донское казачество и двинуться с ним на Москву через Воронежскую губернию.
Дубровский показывает: «Намерения у него, Пугачева, были: разбив города Царицын и Черной Яр, поворотить на Дон и склонить все Донское казачье войско, а с Дону итти в Москву...».
Наличие у Пугачева таких планов подтверждает и Андрей Салманов: «А что принадлежит о их замыслах, — показывает он, — то явно хвалились, обнадеживая себя взять Царицын, поворотить на Дон; и как все Донское войско склонют (говоря о том с надеждою), пойдут чрез Воронежскую губернию на Москву...»
Осуществлению этих планов, кроме всего прочего, помешали правительственные войска, пришедшие на Дон раньше, чем Пугачев. Надежды же Пугачева на помощь донских казаков имели под собой кое-какое основание.
На Дону было далеко не так спокойно, как об этом сообщали в Петербург в военную коллегию войсковой атаман Сулин и генерал Потапов. Из оставшихся документов видно, что на протяжении всего движения трудящиеся массы Дона, ревниво и бдительно оберегаемые центральным правительством и местным начальством от «злодейских внутренних колебаний» и «покушений», жили в тревожном ожидании Пугачева. «Чрез союзников наших слышу я, — писал бригадир Брынк генералу Щербинину, — что донцы худые мысли имеют, и некоторой подлой народ охотно бунтовщика Пугачева ожидают...».
Сомнения в «верности донцов» определенно и ярко высказаны в рапорте кн. Голицына: «Я, — писал он Панину 16 августа, — не зная точно в каком положении при сих обстоятельствах находиться будут нравы донских казаков, имею предварительно довольные причины об них сумневаться, по их всегдашней привязанности к прежним обычаям и суеверствам, и потому более предполагаю, что генерально на всех их положиться нельзя, а надобно думать, что часть из них присоединится к злодею, разве не будут ли они от того предупреждены заключенным ныне миром...».
Голицын не ошибся в своих предположениях. Сочувствие крестьянскому движению рядовое казачество ясно высказало своим переходом на сторону Пугачева при встрече с его армией около Петровска, Саратова и Царицына, уклонением от сражений с отрядами повстанцев и отступлением.
На «переговорке», состоявшейся около Царицына между делегатами Пугачева и донскими казаками, последние прямо заявили, что «они драться с ними [пугачевцами] не хотят». «Что де, атаманы — молодцы, — говорили донские казаки яицким, — из чего мы напрасно станем между собою кровь проливать?»
Измученные бесконечными военными походами казаки, находившиеся в станицах, неохотно собирались против Пугачева, явно выражали свое неудовольствие и часто вступали в конфликты с армейскими офицерами. Так, например, командир казачьего отряда есаул Устинов (Шацкий уезд) не только отказался преследовать отряды Пугачева, заявив капитану Бутримовичу, что он «у него не в команде», но вслед за пугачевцами приступил к «разорению имения помещика Волосатова... и пытался заколоть поручика Хрущева... Набежав [со] своими казаками, — сообщал Бутримович Аршиневскому, — хотели заколоть до смерти, и, устанавливая со всех сторон своими дротиками, и всяческими ругательными словами бранил; а как уже и смеркалось, то много раз проскакивая мимо того поручика приговаривал: Где тут поручик? Заколю, — так пропадет место собаки!».
Ряд других фактов ясно свидетельствует о недовольстве рядового донского казачества и его сочувствии Пугачеву.
Тем не менее, в августе Дон не мог сделаться ареной крестьянской войны прежде всего потому, что к тому времени правительство сконцентрировало как внутри, так и на границах области войска Донского большое количество регулярных войск. Кроме того, на Дону было чрезвычайно сильно влияние центральной власти, закончившей к этому времени процесс подчинения казаков ведению военной коллегии; классовое расслоение внутри казаков зашло далеко, казачья старшина, являвшаяся верным оплотом правительства, значительно расширилась и укрепилась, и все это явилось серьезной помехой для движения. Поэтому при самых оптимистических надеждах и благоприятных обстоятельствах Пугачеву нельзя было рассчитывать на серьезную и активную поддержку казачества, как на решающий фактор в борьбе против феодально-крепостного общества.
Между тем, несмотря на успехи Пугачева, в августе обстоятельства не совсем были для него благоприятны. Пугачев вышел в степную и сравнительно редко населенную местность. Справа и сзади его были правительственные войска, слева — огромная река, а впереди — полупустынные астраханские степи. Прижатый с одной стороны к Волге, а с другой — к границам области войска Донского, наводненного правительственными войсками, Пугачев оказался в своеобразном мешке.
Примечания
1. «Пугачевщина», т. I, стр. 40—41.
2. «Секретные Повытья» военной коллегии, оп. 47, кн. IV, л. 450.
3. Военно-ученый архив, д. 143, л. 262.
4. «Пугачевщина», т. III, стр. 108.
5. Панийский архив, кн. V, л. 412.
6. «Секретные Повытья» военной коллегии, оп. 47, кн. IV, л. 410.
7. «О тульских обращениях, — писала Екатерина М.Н. Волконскому 29 августа, — здесь [в Петербурге] слух есть, будто там между ружейными мастеровыми неспокойно. Я ныне там заказала 90 000 ружей для арсенала: вот им работа года на четыре, — шуметь не станут...» («Осмнадцатый век», кн. I, стр. 123). О тревожном настроении оружейников и крепостного населения Тульской провинции свидетельствует и тот факт, что провинциальная канцелярия еще в феврале 1774 г. обратилась с просьбой о присылке ей пороха из Москвы.
8. «Сборник Русского исторического общества», т. VI, стр. 106.
9. «Жизнь и приключения Андрея Болотова», изд. «Академия», т. III, 1931 г., стр. 145.
10. Так отряд крепостного крестьянина Евстратова Михаила (он же Елистратов) достигал 4000 человек; отряд крепостного крестьянина Ивана Иванова превышал 3000 человек и отряд литейщика Ижорского завода Савелия Мартынова — 2900 человек.
11. «Сборник отделения русского языка и словесности Академии наук», т. XV, приложение № 4, 1877 г., стр. 132—139.
12. Подробнее о Пугачевском восстании в Среднем Поволжье см. М. Арнольдов, Действия самозванца Пугачева и его шаек в пределах нынешней Симбирской губернии («Сборник исторических и статистических материалов о Симбирской губ. на 1868 г.», стр. 270—276); «Выписка из дела, начавшегося в 1774 г. 14 июля в Шацкой провинциальной канцелярии о появившейся по городам: Инсару, Норовчату и Шацку Пугачевской партии» («Тамбовские губернские ведомости», № 26, 1868 г.), И. Бурлуцкий, Пугачев в Пензе, («Домашняя беседа», № 4, 1874 г., стр. 121—128) и др.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |