— Не неприятель опасен, какое бы множество [его] не было, но народное колебание, дух бунта и смятение.
Из донесения А.И. Бибикова президенту военной коллегии.
I
Правительство стремилось одним ударом подавить восстание. Но это ему не удалось. Восстание с каждым днем принимало все более грозный характер и грандиозные размеры. Поражение генерала Кара, пленение отряда полковника Чернышева, быстрое распространение движения за пределы Оренбургской губернии, паника и бегство помещиков, заводчиков и чиновников из мест, охваченных восстанием, в районы центральной России и в Москву — все это заставило правительство принять ряд серьезных мер для борьбы с Пугачевым.
Еще в середине ноября из Петербурга под Оренбург были отправлены яицкие казаки Афанасий Перфильев и Петр Герасимов, приехавшие в столицу по делу, связанному с январским восстанием 1772 г. Они должны были уговорить яицких казаков, находившихся у Пугачева, перейти на сторону правительственных войск и предать Пугачева в руки правительства живым, «а буде живым нельзя, то хоть мертвым». В последних числах ноября полковник Илья Денисов, у которого Пугачев некогда был в ординарцах, начал формировать на Дону казачий отряд, с которым и выступил в направлении Самары в январе 1774 г. Тогда же на театр военных действий было отправлено из разных мест 6 регулярных полков (3 пехотных и 3 кавалерийских) и 6 пушек со всей прислугой. Кавалерийские полки двигались ускоренным маршем, а пехотные части и пушки отправлены на ямских и обывательских подводах. Наконец, в последних числах ноября генерал-аншеф А.И. Бибиков назначен был главнокомандующим войсками, принимавшими участие в подавлении восстания. В помощь Бибикову были назначены генерал-майор Мансуров, генерал-майор князь Голицын, полковник Юрий Бибиков, инженерный офицер, один офицер генерального штаба и несколько гвардейских обер- и унтер-офицеров. Бибикову было поручено организовать в Казани Особую секретную комиссию по борьбе с восстанием, состав которой был сформирован в Петербурге.
Бибиков совмещал в своем лице способного генерала, опытного администратора и политика. Он обладал солидной теоретической выучкой и немалым боевым опытом. К тому же Бибиков хорошо знал местные условия края, охваченного восстанием. В 1763—1764 гг. он возглавлял карательную экспедицию, направленную против восставших заводских крестьян Казанской, Симбирской и отчасти Оренбургской губерний; он находился в свите Екатерины II во время ее путешествия по Волге (май 1767 г.), и, наконец, в 1767—1768 гг., как депутат от костромского дворянства, был избран маршалом (председателем) Законодательной комиссии и был, конечно, знаком с многочисленными наказами населения Заволжья, Башкирии и Урала, представленными в комиссию.
Наделенный неограниченными правами над военными и гражданскими властями края, Бибиков 9 декабря покинул столицу и направился в Казань через Москву.
С отъездом Бибикова деятельность правительства по усмирению восстания не прекратилась. 13 декабря был напечатан указ сената «о предосторожности населения против разбойничьих шаек», который был опубликован в Нижегородской, Казанской и Астраханской губерниях, в Исетской провинции и Екатеринбургском ведомстве. Этим указом предлагалось в каждом селении оставить одну дорогу для въезда и выезда, «все же остальные или были перекопаны, или заняты днем и ночью караулами. На проезжей дороге должны были быть поставлены рогатки или ворота для опроса проезжающих»1.
23 декабря впервые был обнародован правительственный манифест о Пугачеве, переведенный на татарский язык.
Одновременно с этим правительство дало распоряжение коменданту крепости св. Дмитрия Потапову «для возбуждения омерзения к Пугачеву злодеянию» сжечь его дом, посыпав место, на котором он стоял, солью, а его жену, детей и родного племянника арестовать и препроводить их в распоряжение Бибикова. «Дабы, — писала Екатерина, — в пристойных случаях, употребить он их мог на устыдение тем, кои в заблуждении своем самозванцовой лжи поработились»2.
В начале февраля 1774 г. дом Пугачева, проданный его женой казаку Есауловской станицы Евсееву, был перенесен на свое прежнее место и вместе с «находившейся при реке хижиной», плетнем и садовыми деревьями сожжен. Пепел рассеяли по ветру, а место окопали рвом. В тот же день была арестована жена Пугачева Софья Дмитриевна Недюжева и вместе с детьми (сын Трофим и две дочери: Аграфена и Христина) отправлены в Казань, где уже содержался под арестом племянник Пугачева Федот.
II
В первых числах декабря сотник яицкого казачества Афанасий Перфильев прибыл из Яицкого городка в Берду, где явился к своему другу и войсковому атаману Пугачева Андрею Овчинникову. Овчинникову Перфильев объяснил свой отъезд из Петербурга до окончания дела яицких казаков тем, что там не скоро дождешься решения. Он «прослышал, что здесь государь, так решил лучше у него милости искать».
Оба направились к дому Пугачева. Пугачеву Перфильев сказал, что был в Петербурге «для войсковой просьбы, да не дождавшись резолюции», прослышав про Пугачева, бежал сюда и хочет ему «служить верой и правдой».
— Полно ли, правда ли это? не шпионствовать ли ты пришел и не подослали ли тебя?
Перфильев заверил Пугачева в добрых намерениях и рассказал ему, что в Петербурге «...тихонько говорят, что явился-де около Оренбурга император Петр Третий и берет города и крепости».
— Это правда, ты сам видишь, — говорил Пугачев, — сколько теперь взято крепостей, а народу у меня как песку, а дай сроку, будет время и к ним в Петербург доберемся, моих рук не минуют. Я ведь знаю, — продолжал он, — что вся чернь меня везде с радостью примет».
При первой встрече с Пугачевым Перфильев скрыл от него подлинную цель своего приезда. Это его мучило. На второй день он решил рассказать всю правду и сообщил Пугачеву, что его из Петербурга «послала государыня и велела все Яицкое войско уговорить, чтоб оно от тебя отстало и пришло б с повинною к ее величеству. Да и тебя, — продолжал он, — связав, привезли в Петербург. Но я этого творить не хочу, а буду служить вам верно».
— Ну вот, ведь я угадывал сразу с чем ты прислан, — говорил Пугачев, добродушно улыбаясь, — однако я этого не боюсь.
Народ толпился вокруг Пугачева, жадно прислушиваясь к происходящему разговору. Пугачев спрашивал Перфильева о «больших боярах» и Павле Петровиче.
— Большие бояре, — говорил Перфильев, — меж себя шушукают и збираются они да и государыня ехать за море.
— Ну бояра таковские, пускай себе едут. А государыне-то зачем за море ехать? Я, — говорил Пугачев, — небось не помню ее грубость. Пусть бы она шла в монастырь.
— Ну, а Павел Петрович как? — спрашивал Пугачев.
— Павел Петрович хорош и велик. Да он уже и обручен.
— На ком?
— На какой-то из немецкой земли принцессе, а зовут ее Наталья Алексеевна3.
«И потом, — показывает Пугачев, — оного Перфильева, за добрые вести, напоил до-пьяна, дал ему карамазинный кафтан и своего серого коня».
На второй день Пугачев уехал с Перфильевым под Оренбург уговаривать яицких казаков и гарнизонных солдат, чтобы они перешли на его сторону. Переговоры закончились ружейной и пушечной перестрелкой. Возвратившись в Берду, Пугачев вызвал к себе Швановича* и приказал ему написать «по-немецки указ к Оренбургскому губернатору», чтоб он принял Пугачева «в город с честью и драться бы перестал».
Когда указ был готов, Пугачев переслал его Рейнсдорпу, а вслед за тем произвел на город атаку.
Частые атаки на город, добросовестно и до мельчайших подробностей описанные Рычковым в его летописи, производились Пугачевым на протяжении всего шестимесячного периода Оренбургской осады. В своем стремлении овладеть городом Пугачев применял за это время самые разнообразные средства. Он неоднократно пытался ворваться в город в темные и ненастные ночи; обстреливал город из своих пушек, поставленных на паперти и на колокольне Георгиевской церкви, а также из специальных батарей, устроенных на возвышенных местах; посылал своих лазутчиков в город с заданием убить губернатора и пересылал с пожилыми женщинами свои указы и манифесты.
Слухи о наступившей в Оренбурге дороговизне на продукты питания, а затем и о голоде среди населения не были секретом для Пугачева и его атаманов. Они поэтому не теряли надежды на мирную сдачу города. Пугачев, браня старшинских казаков и офицеров, говорил: «Жаль мне очень бедного простого народа, что он голод великий терпит и Напрасно пропадает, если бы мне не жаль его было, так я бы давно уже взял Оренбург». «И говоря сии слова, — показывал Тимофей Мясников, — самозванец иногда плакивал»4.
Осажденные не сдавались. «Рейнсдорп, — говорит Пушкин, — потеряв надежду победить Пугачева силой оружия, пустился в полемику не весьма приличную. В ответ на дерзкие увещания самозванца он послал ему письмо с следующею надписью: Пресущему злодею и от бога отступившему человеку, сатанину внуку, Емельке Пугачеву. Секретари Пугачева не остались в долгу».
Они написали (23 февраля 1774 г.) губернатору ответ в духе и стиле известного письма запорожцев турецкому султану. «Оренбургскому губернатору, сатанину внуку, дьявольскому сыну. Прескверное ваше увещевание здесь получено, за что вас, яко всескверного общему покою ненавистника, благодарим. Да и сколько ты себя, по действу сатанину, ни ухищрял, однако власть божию не перемудришь. Ведай мошенник: известно (да и по всему тебе, бестии, знать должно), сколько ты ни пробовал своего всескверного счастия, однако счастие ваше служит единому твоему отцу, сатане. Разумей, бестия, хотя ты по действу сатанину во многих местах капканы и расставил5, однако ваши труды остаются вотще, а на тебя здесь хотя веревочных не станет петель, а мы у мордвина, хоть гривну дадим, мочальных [возьмем], да на тебя веревку свить можем». Далее в письме этом говорилось: «Наш всемилостивейший монарх, аки орел поднебесный, во всех армиях на один день бывает, а с нами всегда присутствует».
Этот ответ также показывает, с какой жгучей и страстной ненавистью относился восставший народ к представителям царской администрации.
III
В ночь с 25 на 26 декабря Бибиков прибыл в Казань, переполненную дворянством и чиновниками, убежавшими сюда из Оренбургской губернии, и охваченную «трепетом и ужасом» перед Пугачевым. «Многие отсюда, — писал он жене 30 декабря, — или лучше сказать большая часть дворян и купцов с женами выехали, а женщины и чиновники здешние уезжали все без изъятья, иные до Кузмодемьянска, а иные до Москвы ускакали»6.
Ближайшее знакомство с обстоятельствами дела на месте приводило Бибикова в уныние. Его пугала и обширность территории, охваченной восстанием, и «беспомощность местных гарнизонов», переходивших часто на сторону Пугачева, и бездействие правительственных отрядов, находившихся на театре военных действий, и паника среди обанкротившейся гражданской администрации и местного дворянства, и активное участие в восстании угнетенных национальностей, и недостаточность регулярных войск и, наконец, «дух мятежа и бунта», охвативший население края.
«Дела здесь, — писал он 30 декабря, — нашел прескверны, так что и описать буде б хотел, не могу; вдруг себя увидел гораздо в худших обстоятельствах и заботе нежели как с начала в Польше со мною было». А значительно позже (24 января), в одном из частных писем, адресованных М.М. Философову, он сообщал: «Терпение мое час от часу становится короче, в ожидании полков, ибо ежечасно получаю страшные известия с другой стороны, что Башкирцы с всякою сволочью партиями разъезжают... Воеводы и начальники отовсюду бегут с устрашением... не могу тебе, мой друг, подробно описать бедствие и разорение здешнего края... скареды и срамцы, здешние гарнизоны всего боятся, никуда носа не смеют показать, сидят по местам как сурки и только что рапорты страшные присылают. Пугачевские дерзости и его сообщников из всех пределов вышли, всюду посылают манифесты, указы. День и ночь работаю, как каторжный, рвусь, надседаюсь и горю как в огне адском; но варварству, предательству и злодейству не вижу еще перемены, не устает злость и свирепство, а можно ли от домашнего врага охраниться?..7
Первые донесения о ходе военных действий, в которых Бибиков просил Екатерину и военную коллегию о присылке новых регулярных войск, полны неуверенности и тревоги за будущий исход борьбы. Бибикова особенно поражает враждебность и недовольство населения, его активное участие в восстании. «Не неприятель опасен, — пишет он президенту военной коллегии графу Чернышеву, — какое бы множество [его] ни было, но народное колебание, дух бунта и смятение. Тушить оное, кроме войск, в скорости не видно еще теперь способов, а могут ли на такой обширности войска поспешать и делиться, без моего объяснения представить можете. Спешу и все силы употребляю запасать провиант и фураж, тож и подводы к подвозу за войсками. Но сами представить легко можете, коликим затруднениям по нынешнему времени всё сие подвержно, и тем паче, что внутрь и вне злодейство, предательство и непослушание от жителей. Не очистя саранчу злую, вперед шагу податься нельзя». Сравнивая в одном из своих писем к жене Пугачевское восстание с петербургским пожаром («когда в разных местах вдруг горело и как было поспевать трудно всюду»), Бибиков неизменно отмечал «обширность мятежа». Бибиков понял, что сила Пугачева заключается в сочувствии народных масс.
«...Сей саранчи умножилось до невероятного числа, — писал он Денису Фонвизину 29 января. Побить их не отчаиваюсь, да успокоить почти всеобщего черни волнения великие предстоят трудности. Более ж всего неудобным делает то великая обширность сего зла... Ведь не Пугачев важен, — заканчивал он, — да важно всеобщее негодование».
Вероятно, на основании этих донесений и переписки, содержание которой каким-то образом стало известно английскому послу в России Роберту Гуннингу, последний приписывал Бибикову выводы и предложения, естественно вытекавшие из его анализа событий, но которые главнокомандующий не делал. «Мне, — писал Гуннинг Суффольку, — передавали, что из бумаг генерала Бибикова оказывается, что по его мнению невозможно подавить этот мятеж одной только силой оружия, но что необходимо отыскать какое-либо средство удовлетворить народ, имеющий справедливые основания к жалобам».
Очень может быть, что проницательный Бибиков, быстро разгадавший истинную силу движения, знал и подлинные причины «всеобщего негодования» народа. Но он был костромской помещик-крепостник, имение которого императрица удостоила своим посещением во время путешествия по Волге (май 1767 г.). Бибиков в своей карательной деятельности, вопреки утверждению Гуннинга, не искал никаких «других средств удовлетворить народ», а применил силу оружия и жесточайшие репрессии. Вместе с тем в борьбе с восстанием он прибегал к самым разнообразным методам и средствам: старался сеять национальную рознь в лагере восставших, пускал в ход угрозы, подкупы, подарки, демагогические обещания и провокации.
В ожидании прибытия регулярных войск, назначенных в его распоряжение, Бибиков заготавливал подводы и провиант, изучал донесения с мест, охваченных движением, организовал работу секретной следственной комиссии. Восемь человек «надежных татар», которых ему доставили «лутчия и знатной торг имеющие татара», он отправил под Оренбург и в Башкирию, передав с ними переведенные на татарский язык манифест Екатерины о Пугачеве, в котором «всемилостивейше прощались вины» рядовым участникам восстания, и свое «увещание» о выдаче Пугачева в руки правительства, с обещанием 10 000 рублей награды тому, кто доставит Пугачева живым.
Дом казака А. Толкачева, в котором жил Пугачев во время своего пребывания в Яицком городке (январь—февраль 1774 г.). Зарисовка В.Г. Короленко. Вид со двора
Помощь казанских купцов навела Бибикова на мысль использовать для борьбы с восстанием мусульманское духовенство. «Получа, — писал он Екатерине 8 января, — ваше высочайшее соизволение касательно усмирения башкирского народа, возмутившегося злодейством и обольщениями Пугачева, того же часу призвал я здешнее татарское духовенство и объявил им, обещаемую за показанную ими, в настоящих обстоятельствах, службу, монаршую вашу к ним милость... требовал от них, чтоб они, выбрав еще людей надежных для посылки в Башкирию со увещанием [ко мне] представили, что они и обещали. Отправлю я... и сих не мало не мешкав, присоединя к манифесту и мое увещание в переводе»8. Бибиков так и сделал.
Вслед за татарами в Башкирию были командированы полковник Лазарев и коллежский асессор Тоузаков. Оба они хорошо знали местные условия.
Лазарев был снабжен деньгами, саблями и отрезами цветных сукон, предназначавшимися в подарок «верным башкирским старшинам», которых он мог производить в «сотники» и «пятидесятники».
В «наставлении», выданном Лазареву, Бибиков писал: «Вы по знанию ваших их нравов и тамошних обстоятельств можете употребить страх и ласку, подарки и обещания тем [башкирам], чрез которых желаемой успех возъиметь можно. Приставших к вам и возвратившихся в раскаяние можете производить в сотники, пятидесятники и другие, между ими употребляемые, чины,... иных же дарить сукном и саблями по тамошним обычаям. А для наведения на злодеев страху по случаю и кстати употребить можете таким, кои в явном злодействе и предательстве окажутся, изредка и смертную казнь; только в сем поступить осторожно, дабы многочисленная и частая казнь вместо устрашения и сильного действия не могла зделатся обыкновенным позорищем».
Одновременно с этим Бибиков энергично принялся за организацию местного дворянского ополчения. Боевая мощь его была незначительной. Но этой кампанией Бибиков стремился поднять дух местного дворянства, ряды которого были в значительной мере расстроены успехами Пугачева.
Донесение Бибикова Екатерине об организации в Казани местными силами и средствами дворянского корпуса было объявлено в собрании членов Сената. Екатерина приняла на себя звание «почетной Казанской помещицы». Она отдала также распоряжение организовать вооруженный отряд для борьбы с Пугачевым из подведомственных ей крестьян.
За организацию местного ополчения вслед за казанским взялось Свияжское, симбирское и пензенское дворянство.
Господствующие классы сплотились вокруг Екатерины для подавления восставших масс. Мелкий и никому неизвестный провинциальный заволжский дворянин, — подпоручик Гавриил Державин, — является к Бибикову на квартиру и предлагает свои услуги по борьбе с восстанием в качестве офицера, а родовитый вельможа, историк и публицист князь М.М. Щербатов, выступает против Пугачева в качестве ученого историка; по заданию Екатерины II он пишет: «Краткую повесть о бывших в России самозванцах»**.
IV
Получив от Михайла Толкачева рапорт о занятии им Яицкого городка, Пугачев командировал туда Овчинникова с 50 казаками при 4 пушках. Вскоре за тем он и сам вместе с Почиталиным уехал в Яицкий городок. Главнокомандующим над всей армией остался Максим Шигаев.
После занятия Толкачевым городка полковник Симонов вместе с гарнизоном и частью казаков «старшинской партии» заперся в Яицкой крепости. Первое время Пугачев пытался взять крепость штурмом, но гарнизон и казаки упорно сопротивлялись. Тогда Пугачев решил взорвать крепость. Он распорядился делать под крепостной вал подкоп. Быстро было собрано 150 чернорабочих и 11 плотников. Работами руководил Пугачев лично. Яков Кубарь показывает: «При начале [подкопа] Пугачев был сам и, как оную работу производить, показывал, сам же и в день и ночь прихаживал осматривать оную работу».
Вскоре Яков Кубарь сообщил, что траншея достигла крепостного бастиона. Тогда в тоннель, длиною в 50 сажен, в самый его конец поставили бочку, куда насыпали 10 пудов пороху. 20 января был произведен взрыв, причинивший мало вреда крепости. Вслед за тем началась ожесточенная атака на крепость. В ней участвовали женщины и подростки. Штурм продолжался более 10 часов. Казаки смело спустились в ров, подкапывали насыпь, рубили столбы и при помощи лестниц пытались взобраться на крепостной вал. Сверху на атакующих сыпали горячую золу, их обливали варом, били прикладами и кололи пиками.
Крепость взять не удалось.
Потеряв 400 человек убитыми и более 300 ранеными, Пугачев отступил. Но первая неудача не сломила Пугачева и казаков: вскоре Пугачев дал распоряжение делать второй подкоп. Овчинников был послан в Гурьев городок за порохом.
Пугачев, собрав казачий круг, велел прочесть свой указ, которым предоставлял казакам всевозможные вольности и велел «с общего согласия» выбрать себе атамана и старшин.
— Извольте, Яицкое войско, — говорил он, — выбирать себе атамана и старшин по прежнему вашему обыкновению, кого хотите, отдаю на вашу волю. А если выбранные... не станут делать войску годность и казаки будут ими недовольны, то... хоть через три дня можете их сменить и выбрать новых по общему совету.
Эта мера произвела сильное впечатление на присутствующих. Радостные и возбужденные казаки кричали Пугачеву:
— Довольны, батюшка надежа-государь, вашей царской милостью!
«И пошли, — показывал Перфильев, — в кругу переговоры в похвалу самозванца такие: «То та отец... посмотри отдает на нашу волю выбор атамана! он де старинной наш обычай попрежнему хочет возстановить».
Атаманом был выбран пожилой казак Никита Каргин, а старшинами — Перфильев и Фофанов, одним из первых пришедший к Пугачеву.
Покидая Яицкий городок, Пугачев поручил вновь выбранному начальству следить за подкопом, разбирать всякие «между казаками судные дела и винных за малые какие погрешности наказывать самим», а о тех, которые «окажутся в важных винах», он просил «представлять к нему и от него ожидать указа».
Каргину, Перфильеву и Фофанову каждый день приходилось разбирать и решать самые разнообразные вопросы: обсуждение планов осады крепости, разрешение казацких жалоб и споров; снабжение хлебом нуждающегося населения; допросы, суд, переписка с «военной коллегией» Пугачева, содержание постов и т. п.
V
Если правительство, по выражению Бибикова, «поздненько хватилось», дав возможность «мятежу» распространиться на огромной территории, то Пугачев, как увидим ниже, не сумел вовремя организовать отпор январскому наступлению правительственных войск. Многочисленные отряды его армии, разбросанные на большом пространстве, по-прежнему были лишены как твердого общего командования, так и единого военно-стратегического плана борьбы.
Сам Пугачев, обольщенный многочисленными успехами своего оружия, недооценил угрожавшей ему опасности и в момент всеобщего наступления правительственных войск уехал из-под Оренбурга в Яицкий городок, потратил два драгоценных месяца на осаду крепости и затеял ненужную женитьбу.
Правительство, наученное горьким опытом экспедиции Кара, направило в распоряжение Бибикова большое количество регулярных и хорошо вооруженных войск под командой боевых генералов. К двадцатым числам января к Бибикову прибыло более 3 тысяч бойцов при 16 орудиях. Кроме того, в распоряжение Бибикова поступал отряд Фреймана (1754 человека и 11 орудий), отряд Деколонга, состоящий из двух легких полевых команд, одной губернской и трех гарнизонных рот и 150 казаков, отряд донских казаков (500 человек) под командой полковника Грекова, отряды дворянского ополчения, организованные в Казани, Симбирске, Пензе и Свияжске, а также все местные гарнизоны.
Не дожидаясь прибытия всех полков и отрядов, назначенных в его распоряжение, Бибиков еще в последних числах декабря командировал из Казани отряд майора Муфеля для освобождения Самары. В первых числах января в помощь Муфелю был отправлен второй отряд под командой подполковника Гринева. В сторону Башкирии 4 января Бибиков направил два отряда (один — под командой капитана Кардашевского, другой — полковника Юрия Бибикова), а непосредственно для освобождения Уфы (в первых числах февраля) им послан генерал-майор Ларионов, командовавший отрядом дворянского ополчения и замененный впоследствии (4 марта) Михельсоном. Для освобождения от осады Кунгура в заводские районы Урала (в направлении Екатеринбурга) в двадцатых числах января выступил отряд секунд-майора Гагрина. Генерал Деколонг со своим корпусом действовал в Исетской провинции. Основные же силы правительственных войск под командой генералов Голицына, Фреймана и Мансурова были направлены против главной армии Пугачева и двигались тремя большими колоннами.
В ночь с 29 на 30 декабря Муфель подошел к Самаре. Арапов выступил из города ему навстречу. Завязалась ружейная и пушечная пальба, перешедшая в рукопашный бой. Пугачевцы дрались мужественно, но они не могли устоять перед хорошо вооруженным войском и вынуждены были отступить, потеряв около 200 человек убитыми и взятыми в плен и 10 пушек. Накануне нового года Муфель вступил в Самару. Арапов отступил к Алексеевскому городку. Население Самары, так радостно и торжественно встречавшее пять дней тому назад отряд Арапова, к приходу Муфеля отнеслось явно враждебно. «Все в Самаре жители, — доносил он Бибикову, — более оказывают суровости нежели ласки».
С приходом в Самару правительственных войск город как бы опустел. По улицам редко можно было встретить прохожего, многие дома были брошены и заколочены; большая часть жителей отступила вслед за Араповым, а оставшиеся попрятались, боясь наказания за «приклонение Пугачеву».
Главнокомандующий, не особенно доверяя солдатам частей, находившихся под командой Муфеля и Гринева, прикомандировал к отряду Гринева подпоручика Г.Р. Державина для наблюдения за настроениями войск***, устойчивости которых он не доверял.
Пугачев. — С портрета маслом, написанного на портрете Екатерины II. На обороте надпись: «Сей лик писан 21 сентября 1773 г.»
С занятием Самары начались аресты, следствия, допросы и наказания. Часть арестованных, в том числе «Десять человек духовного чина», спустя некоторое время были отправлены в Казань в распоряжение секретной комиссии, многие были подвергнуты публичному наказанию плетьми на базарной площади.
В ночь с 6 на 7 января Муфель и Гринев выступили к Алексеевскому городку. На рассвете правительственные войска были атакованы Араповым в 9 верстах от городка. После упорного десятичасового боя Арапов отступил в направлении Бузулукской крепости. Вслед за ним двигался отряд Муфеля. Гринев со своим отрядом ушел к Красному Яру для преследования калмыцкого отряда под командой Федора Дербетева. С приближением правительственных войск Дербетев со своим отрядом ушел в район Черемшанской крепости, а кочующие калмыки уехали в направлении Оренбурга9, стремясь соединиться с войсками восставших.
Январское наступление правительственных войск, осуществленное почти одновременно по всему фронту (от самарской линии до Елабуги — в направлении Оренбурга, — от Мензелинска до Сарапуля — в сторону Уфы и от Кунгура до Красноуфимска — к Екатеринбургу) проходило для них успешно. Одновременно с отступлением Арапова к Бузулуку полковник Юрий Бибиков нанес поражение пугачевским отрядам при деревне Каюках, а затем (14 января) при селениях Ерыклы и Туба, которые он выжег до основания. Отсюда Бибиков и Кардашевский двинулись на Заинск и, преодолев упорное сопротивление полуторатысячного отряда под командой Аренкула Асеева, заняли Заинск 17 января. Вслед за тем правительственные войска овладели Мензелинском, Елабугой и в первых числах февраля заняли Нагайбак и крепость Бакалы.
Бибиков, воспрянувший духом после первых успехов, доносил Екатерине в начале февраля об «очищении [от «мятежников»] Мензелинского уезда до самой реки Ика».
С другой стороны, русские и башкирские отряды восставших под командой Чигвинцева, Мальцева, Салавата Юлаева и Канзафара Усаева потерпели 25 января поражение под Кунгуром, а 19 февраля — под Красноуфимском. Гагрин со своим отрядом из Красноуфимска двинулся в заводские районы Урала в направлении Екатеринбурга; остатки пугачевских отрядов направились к Уфе. Генерал Деколонг, находившийся в Исетской провинции, 13 января занял Челябинск. Отряды Давыдова, Аита Размаметева, Енгалычева и другие, потерпев поражение под Черемшанской крепостью и Бугурусланом в двадцатых числах января, отступили к Бузулуку и Сорочинской крепости. Давыдов уехал к Пугачеву в Берду просить помощи.
Действуя разобщенно, неорганизованно и не получая помощи от главной армии Пугачева, сосредоточенной под Оренбургом, отдельные отряды на протяжении января и февраля терпели одно поражение за другим.
Правительственные войска двигались крупными соединениями к Оренбургу и Уфе. Остатки башкирских отрядов отступали к деревне Чесноковке, где стоял со своей армией Зарубин, а часть участников расходилась по своим жительствам и пряталась по лесам. Дербетев после ряда неудачных для него сражений ушел к Пугачеву, под Оренбург.
Арапов и Чулошников, имевшие в своем распоряжении 2000 человек и 15 орудий, пытались задержаться в Бузулукской крепости, откуда они 12 февраля отправили к Пугачеву под Оренбург 200 подвод с хлебом и мясом. Они исправили крепостной вал, расставили пушки и приготовились к отпору. 14 февраля два отряда правительственных войск подошли к Бузулуку. Завязался упорный, но неравный бой: отряды генерала Мансурова и Гринева по численности значительно превышали отряд Арапова, не говоря уже о превосходстве в вооружении. С большими потерями (217 человек убитыми и 286 — ранеными) Арапов и Чулошников отступили из Бузулука в Тоцкую крепость, а отсюда — в Сорочинскую. Здесь они застали остатки отрядов Давыдова, Енгалычева и Размаметева.
VI
В это время, когда правительственные войска наступали по всему фронту, Пугачев, как мы видели выше, находился в Яицком городке. В его отсутствие Шигаев, получив сведения о поражении Арапова под Самарой и Алексеевским городком, послал из Берды к нему на помощь отряд под командой казака Речкина и солдата Жилкова. Сам Пугачев, возвратившись из Яицкого городка в последних числах января, имел сведения о наступлении правительственных войск. Командир одного из отрядов Опрятов-Захлыстов показывает, что, потерпев поражение в январе под Черемшанской крепостью, они с Давыдовым отступили к Бугуруслану, откуда Давыдов поехал к Пугачеву в Берду для «требования пушек и людей». Возвратившись из-под Оренбурга, Давыдов сообщил Опрятову, «что Пугачев в просьбе его отказал, а обещал пушки и людей прислать после. Притом, — показывает Опрятов-Захлыстов, — Давыдов советовал ему, Опрятову, чтобы он съездил к Пугачеву и донес, что войска наступают и обороняться нечем. Почему он охотно и поехал, и, быв у Пугачева, об оном ему пересказал, который и на его просьбу отозвался и сказал, что он сам, собравшись с силами пойдет».
Пугачев своевременно не оказал помощи отдельным своим отрядам. Успокоенный предыдущими многочисленными успехами, он неясно представлял себе истинное положение дела на местах, недооценил всей важности наступления правительственных войск и 10 февраля снова уехал из Берды в Яицкий городок.
С прибытием Пугачева в городок второй подкоп был почти готов. На этот раз подкоп вели под крепостную церковь, в погребе которой хранился порох. Взрыв был назначен на 20 февраля, а в ночь на 19 старшинский сын, малолеток Иван Неулыбин явился к полковнику Симонову и предупредил его о готовящемся взрыве. Порох своевременно был убран из церкви. Поэтому и второй взрыв не принес крепости большого вреда. Все же церковь была разрушена.
Перед отъездом из городка в Берду Пугачев, по совету пожилых казаков, решил жениться на казачьей девушке Устинье Кузнецовой.
Вторая женитьба Пугачева представляет для нас не столько бытовой, сколько общественно-политический интерес. Яицкие казаки смотрели на этот брак, как на своеобразный договор о дружбе и взаимных симпатиях между казаками и «императором Петром Федоровичем». Посредством этого брака они хотели усилить свое влияние в рядах армии. Известно также, что в случае благополучного исхода борьбы казаки мечтали занять во всех отношениях привилегированное положение, стать «первым сословием» в государстве. При осуществлении этой программы родство с «государем», по мнению казачьих руководителей, должно было сыграть важную роль и обеспечить казакам первое место в государстве.
Пугачев вначале отказывался. Он говорил, что «ему жениться еще время не пришло».
Между тем старики настаивали, говоря, что, если он женится, к нему «войско яицкое... все прележно будет».
Пугачев согласился и послал к Кузнецову от себя сватов. А через некоторое время и сам, окруженный верховыми казаками, приехал к отцу невесты и попросил представить ему Устинью. Сговоры кончились пирушкой у Кузнецова, а затем свадьбой, отпразднованной торжественно и пышно с соблюдением всех старинных казачьих обычаев.
Вскоре после свадьбы (спустя неделю) Пугачев получил тревожные известия от Шигаева из Берды об отступлении Арапова из Бузулука и движении правительственных войск к Оренбургу. Оставив молодую жену в доме Толкачева, Пугачев покинул Яицкий городок, где он пробыл, правда, с небольшими перерывами около двух месяцев.
По приказанью Пугачева Устинья «ни в какие дела [войска] не вмешивалася», и вела скромный образ жизни.
Возвратившись в Берду, Пугачев «объявил всем своим любимцам секретно, что женился». Многие из его приближенных (Кинзя Арасланов, Идорка, Садык Сеитов, башкирские старшины, татарские муллы и др.) не одобряли этой женитьбы.
Пугачев объявил о своей женитьбе народу, для угощения которого приказал Шигаеву выдать «множество бочек вина», а сам пошел по улице разбрасывать медные деньги своему войску.
Торжества по случаю женитьбы продолжались два дня. Народ шумно веселился. Но многие в душе не одобряли этого брака. «Как-де, — говорили многие, — этому статца, чтоб царь мог жениться на казачке», а потому, — показывал Почиталин, — «многие начали из толпы ево расходиться...» Творогов показывал, что при известии о женитьбе Пугачева «народ тут весь так как бы руки опустил и роптал: для чего он, не окончав своего дела, то-есть не получа престола, женился»10.
VII
Получив сведения о движении к Оренбургу правительственных войск под командой Голицына, Пугачев выслал из Берды в Сорочинскую крепость отряд яицких казаков под командой Овчинникова и калмыцкий отряд Дербетева. Вслед за ними выступил и сам с отрядом в 1500 человек пехоты при 10 орудиях. У деревни Пронкиной Пугачев безуспешно пытался задержать движение правительственных войск. Он принял сражение, но вынужден был отступить в Новосергиевскую крепость. Отсюда он уехал в Берду, приказав своим атаманам отступать в Татищеву крепость.
Пугачев решил дать генеральное сражение Голицыну в Татищевой крепости и не допустить правительственные войска в Оренбург. По приезде в Берду он собрал пятитысячный отряд, захватил с собой 20 пушек и лучших канониров и 13 марта выступил в Татищеву. Шигаев остался в Берде «главным начальником» над оставшейся там армией.
С приходом Пугачева в Татищеву его боевые силы превышали 9000 человек, при этом казаков (яицких, илецких, исетских и оренбургских) было 3000, заводских крестьян и крепостных рабочих 1800; помещичьих крестьян и пленных солдат — 2000, башкир, татар и калмыков 2300.
В ожидании прихода Голицына Пугачев спешно занялся подготовкой крепости к обороне. «Сперва, — показывает Почиталин — [Пугачев] приказал для пушек сделать снежный вал и все пушки по оному расставить и размерил дистанцию сколь далеко его пушки будут брать ядрами и дробью, и поставил в тех местах колышки и навел в те места пушки... Когда же в Татищевой к обороне против князя Голицына все было приготовлено, тогда Пугачев собрал всю свою толпу и говорил вначале, чтоб послужили с храбростью; потом дал приказ: тот день как князю Голицыну придти должно чтобы была совершенная в городе тишина, и чтоб люди всячески скрылись, дабы не видно было ни ково и до тех пор к пушкам и каждому к своей должности не приступать, покуда князя Голицына корпус не подойдет на пушечный выстрел ядром»11.
Пугачев хотел, подпустив поближе к крепости правительственные войска, осыпать их ядрами и картечью одновременно из 36 пушек, а затем внезапной и стремительной атакой смять ряды отряда Голицына. Но этот план ему не совсем удался.
Утром 22 марта Голицын выступил из Переволоцкой в направлении Татищевой. В окрестностях Татищевой не было видно никаких признаков войск. Голицын послал в крепость разъезд из трех Чугуевских казаков. Высланная Араповым из крепости навстречу разъезду женщина сообщила казакам, что Татищева никем не занята. Чугуевцы направились в крепость. Как только они миновали ворота, Пугачев, Овчинников и Арапов бросились на них неожиданно и стремительно. Одного чугуевца Пугачев ранил и сбил с лошади, а двое ускакали, сообщив Голицыну о происшедшем.
Голицын поставил свои батареи на окружающих крепость высотах, а пехоту и кавалерию он укрыл в лощине. Вскоре затем с обеих сторон началась ожесточенная орудийная стрельба, которая, как показывает Пугачев, «продолжалась часа с четыре». Затем Голицын приступил к штурму правого фланга крепости. Пугачев выслал из крепости отряд с семью пушками, завязался упорный бой. Контратака пугачевцев была настолько стремительна, что они привели в замешательство два батальона правительственных войск. Генерал Фрейман с трудом смог привести в порядок дрогнувшие и расстроенные ряды своих войск. На помощь Фрейману поспешил со своими батальонами князь Долгоруков. Пугачев со своей стороны выслал из крепости новые подкрепления. Бой продолжался. Пугачевцы смело и энергично отбивали атаки врага. В самую критическую минуту Голицын повел на штурм крепости остальную пехоту и кавалерию. Пугачевцы «дрались отчаянно, и на площадке перед крепостью в течение нескольких часов шел самый упорный бой с переменным успехом. Батальоны подполковника Аршеневского были уже введены в боевую линию, бой не склонялся ни на чью сторону, а между тем в резерве оставался всего один сводный батальон... Решаясь и его ввести в дело, князь Голицын приказал полковнику Ю. Бибикову с его егерями и лыжниками ударить во фланг неприятеля, генерал-майору Мансурову перейти в наступление с кавалерией, а генерал-майору Фрейману атаковать мятежников сразу тремя батальонами. Схватив знамя 2-го гренадерского полка, Фрейман бросился вперед, а за ним и все остальные войска...12.
Пугачевцы не выдержали напора регулярных войск. Часть их начала покидать крепость, а остальные самоотверженно защищались.
Пугачев храбро руководил боем и лишь в последний момент, по совету Овчинникова, уехал в Берду. Вслед за ним Овчинников с отрядом яицких казаков в 300 человек и Дехтерев с отрядом заводских крестьян в 200 человек отступили в Илецкий городок. Сюда ушел и Федор Дербетев с остатками калмыцкого отряда13. «Не успевшие бежать мятежники, — говорит Дубровин, — защищались внутри крепости отчаянно и оставили на месте 1315 тел».
В бою под Татищевой Пугачев потерял лучшую часть своей армии и многих командиров. Здесь погибли один из способнейших его атаманов, крепостной крестьянин Илья Арапов, Чулошников, солдат Жилков, казак Речкин и почти все канониры. Всего же было потеряно около 2000 человек убитыми и более 4000 ранеными и взятыми в плен. Правительственными войсками было захвачено 36 лучших орудий со снарядами и зарядными ящиками.
Бой под Татищевой произвел сильное впечатление на Голицына. В рапорте Бибикову от 24 марта князь сообщал, что «бой продолжался более шести часов» и «дело столь важно было, — писал он, — что я не ожидал такой дерзости и распоряжения в таковых непросвещенных людях в военном ремесле, как есть сии побежденные бунтовщики».
Главнокомандующий Бибиков, сообщая жене о победе над Пугачевым, писал: «...То-то жернов с сердца свалился... А сколько седых волос прибавилось в голове, то бог видит, а на голове плешь еще более стала».
Спустя два дня после сражения под Татищевой Зарубин потерпел поражение от Михельсона у деревни Чесноковки (24 марта), а еще раньше Белобородов, успешно овладевший в течение января и февраля рядом уральских заводов и нанесший поражение правительственным войскам в 40 верстах от Екатеринбурга, потерпев поражение от Гагрина сначала на Уткинском, а затем на Каслинском заводах, в середине марта отступил на Саткинский завод.
VIII
Поздно вечером Пугачев прискакал из Татищевой в Берду. Он призвал к себе Шигаева, Творогова, Витошнова, Кинзю Арасланова, Чумакова, Хлопушу и Подурова, которым и сообщил о поражении его армии. Эта весть произвела гнетущее впечатление на присутствующих. «Приметя, что все стали пасмурные [Пугачев] для ободрения говорил стоящим перед ним старшинам и сотникам: «Ну, детушки, когда нам в здешнем краю не удастца, так мы пойдем прямо в Петербург». Затем Пугачев приказал «всем сесть и велел подать по чарке вина».
Задерживаться в Берде было опасно, давать второе сражение Голицыну после потери лучшей части своей армии Пугачев тоже не решался. Надо было отступать. На совещании обсуждался план отступления. Сначала было решено пробираться степью к Яицкому городку, но Кинзя Арасланов советовал направляться в Башкирию: «Если вы туда пойдете, — говорил Арасланов, — так я вам там через десять дней хоть десять тысяч своих башкирцев поставлю».
Пугачев согласился с этим мнением и решил сначала итти в Каргалу или Сакмарский городок, а затем, по наступлении «хорошего времени», пробираться в Башкирию на Воскресенские заводы.
Весть об отступлении быстро облетела лагерь. Народ засуетился и стал собираться в дорогу.
А между тем, — показывает Шигаев — «[Пугачев] приказал ему бывшую у него на руках медную казну (которой тогда было 4000 рублей) раздать все по толпе, тоже и все бывшее тут вино, которого было бочек с сорок, распоить. Как же он, Шигаев, начал роздавать командирам на их команды деньги и раздал не больше половины, а между тем выкачены были с вином бочки, к которым весь почти народ бросился в беспорядке, и подняли великий крик, то самозванец, усмотря сие, приказал яицким казакам выбивать из бочек дны»14.
После этого народ немного успокоился и не успел еще Шигаев раздать всех денег, как Пугачев скомандовал: «По коням!»
Отряд в количестве 5000 человек при 10 пушках покинул Бердинскую слободу, где Пугачев простоял около пяти месяцев. «Оставшей же толпе, коей, — показывал Пугачев, — как он думает, из разных мест сошлось в Берду до 50 000 большею частью мужиков, — чтоб они убирались, кто куда хочет».
Пугачев пошел в Каргалу, а отсюда в Сакмарский городок, по выходе из которого его отряд был атакован Голицыным и снова разбит.
В бою под Сакмарой (1 апреля) Пугачев потерял 400 человек убитыми и 2813 — ранеными. На этот раз он лишился многих своих верных помощников и славных атаманов. Хлопуша**** был предан каргалинскими старшинами за неделю до второго сражения; председатель «военной коллегии», старик Витошнов, пропал без вести; главный войсковой судья Максим Шигаев5*, Подуров, дьяк Ив. Почиталин, писарь Максим Горшков, сотник Тимофей Мясников, Кожевников, Толкачевы и другие попали в плен; прапорщик Шванович остался в Берде.
Отступая из-под Сакмары, Пугачев оставил на поле сражения все пушки и еще до начала боя сжег все делопроизводство «военной коллегии».
С небольшим отрядом (по одним сведениям 200, а по другим 400 человек) Пугачев бежал в Башкирию15.
Овчинников и Дехтерев отступили в Яицкий городок, а 15 апреля туда вступил со своим отрядом генерал Мансуров. Яицкая крепость была освобождена от осады. Казаки «войсковой руки» ушли с Овчинниковым и Перфильевым, а многие разбежались по степным хуторам. Устинья и весь ее «придворный штат» были арестованы и отправлены в секретную комиссию.
Многочисленные вереницы пленных повстанцев, привязанных друг к другу канатами, направлялись в распоряжение следственных органов и заполнили не только все тюремные помещения Казани, Оренбурга, Яицкого городка, Уфы и других городов, но за недостатком мест размещались в сараях, гостиных и меновых дворах, в сырых и темных подвалах. Начались допросы с применением диких пыток, публичные казни, массовые наказания кнутом, вырывание ноздрей и позорное клеймение.
В тюремных помещениях была невероятная теснота. Вместе со здоровыми находились больные и раненые, не получавшие никакой медицинской помощи. Все это содействовало развитию заразно-эпидемических заболеваний.
Смертность была огромная. Из «экстракта» Оренбургской секретной комиссии от 12 июня 1774 г. «об умерших колодниках», видно, что из 1125 человек, содержавшихся на меновом дворе, за 28 дней (с 13 мая по 10 июня) умерло 203 человека, что составляет 18% к общему числу арестованных.
Так закончилась вторая карательная экспедиция правительства против Пугачева.
Далеко еще не окончательная победа, одержанная на этот раз, досталась правительству не легко. Против Пугачева было направлено более 10 000 регулярных хорошо вооруженных войск под командой опытных генералов.
Усмирители восстания один перед другим спешили сообщить «радостную весть» о победе в Петербург и Москву. «Патриотическое желание совершилось: от сердца Вас поздравляю, — писал Бибиков Волконскому 26 марта, — что, преодолев все трудности, одержали 22 дня марта, при крепости Татищевой, в 52 верстах от Оренбурга совершенную и полную победу над самим самозванцем. Сей злодей имел сонмище свое проклятое в 9000 изменников, которое, по шести часовом огне, разбито — и крепость взята с 36-ю большими орудиями. На месте побито изменников около 2000, полонено 3000 слишком, в том числе более 600 яицких воров казаков... не известно еще, жив ли сам злодей или нет...».
Из Петербурга вести о победе над Пугачевым срочно передавались в Западную Европу. Иностранные послы извещали об этом свои правительства, а Екатерина II спешила уведомить своих «французских друзей».
«Я забыла вам сказать, — писала Екатерина к госпоже Бьельке 9 апреля, — что предводитель — которого талант так превозносили в газетах... убежал с двумя из своих товарищей в киргизские равнины за реку Яик».
«Оренбург освобожден и по моему предсказанию этот фарс кончится ударами и виселицами», писала Екатерина Гримму.
В Оренбурге, Уфе и Казани служили торжественные молебны о победе над «извергом человеческого рода». Помещики покидали города и леса и возвращались в имения. Народ подвергался мрачному террору и разорению. У калмыков и башкир правительство забирало лошадей, рогатый скот и овец.
Но торжество было преждевременным, а военные успехи — преувеличенными. Верно, конечно, что под Татищевой и Сакмарой Пугачев потерял все пушки и почти всю свою армию, но он не потерял самого главного — народного сочувствия. Народ не сложил оружия. Борьба не кончилась, а лишь на время затихла, чтобы вспыхнуть с новой силой в следующий период восстания.
Примечания
*. За время своего пребывания у Пугачева подпоручик Михаил Шванович перевел с французского языка на русский одно донесение кн. Голицына на имя губернатора Рейнсдорпа и три «партикулярных» (частных) письма, адресованных в Оренбург. Кроме того, по распоряжению Пугачева, Шванович перевел на немецкий язык один из его указов, который был переслан в Оренбург. По просьбе повытчиков Пугачевской «военной коллегии» Шванович написал им французскую азбуку (алфавит), а для «думного дьяка» Ивана Почиталина, который «худо грамоту знал», он составил русскую азбуку. По «решительной сентенции» (судебному приговору) от 10 января 1775 г. Шванович за «учиненное им преступление» был лишен чинов и дворянства и ошельмован «переломлением над ним шпаги».
Подробней см. «Пугачевщина», т. III, стр. 207—215.
**. «Тогда же [во время «Пугачевского бунта и общего народного волнения»] угодно было государыне, — сообщает Щербатов, — чтобы я написал историю о самозванцах, дабы показать, что не ее царствование одно отягчено такими ударами, но что как прежде в России было, так и в других государствах случалось такое зло. И книгу сию я писал, когда [был] обеспокоен домашними беспокойствиями, так что не редко меня обморок сшибал однако в шесть недель ее окончал» (Щербатов М.М., Неизданные сочинения, Соцэкгиз, 1935 г., стр. 112—113). Книга Щербатова о самозванцах была издана в 1774 г. В ней он, говоря о прошлом, имеет в виду настоящее (Пугачевское движение) «Подлый народ, — пишет он, — не входя в государственные обстоятельства и поcольшей части недовольный настоящим своим состоянием, всегда ожидающий в перемене лучшее найти» (Краткая повесть о бывших в России самозванцах, Спб. 1774, стр. 40).
***. Бибиков имел солидные основания не доверять солдатам, часть которых выражала явное недовольство службой и открыто симпатизировала Пугачеву. Сын А.И. Бибикова сообщает в своих «Записках»: «...По выезде из Москвы 18 того же месяца [декабря] Александр Ильич [Бибиков] услыша, что в Владимирском пехотном полку, который шел против Пугачева, возникли и примечены к нему приверженцы, дабы узнать оных предписал начальникам городов, коими полку надлежало проходить, чтобы они разослали по всем кабакам переодетых чиновников и велели им узнавать преданных самозванцу [среди солдат]. Мера сия не замедлила произвести ожидаемый успех. Недостойные звания российского воина злодеи скоро обнаружились и [были] преданы посрамлению и казни». («Записки о жизни и службе А.И. Бибикова», стр. 126—127). Арест солдат, совершенный в Нижнем, «произвел грустное впечатление на А.И. Бибикова», который, как он сообщал в своем письме Д.И. Фонвизину от 29 января 1774 г., дьявольски трусил за своих солдат, чтоб они не сделали так же, как гарнизонные: не сложили оружия перед мятежниками» (см. Дубровин, т. II, стр. 249).
****. При отступлении из Берды Хлопуша с разрешения Пугачева отлучился «за женой и сыном, находившимися в Каргале». По пути к своему дому он зашел на квартиру к пугачевскому полковнику татарину Муссе Алиеву, которого просил отступать со своим полком за Пугачевым. Алиев не только не пошел за Пугачевым, но, желая выслужиться перед начальством и загладить свое участие в восстании, вместе со старшинами схватил Хлопушу, заковал «его в железы» и 23 марта отправил к оренбургскому губернатору. 10 мая с Хлопуша сняли допрос, а 18 июля он был казнен в Оренбурге.
Подробней о деятельности Хлопуши (Соколова) см. наши очерки «Атаманы Пугачева», напечатанные в журнале «История в средней школе», № 6, 1935 г., стр. 61—69, а также допрос Хлопуши, опубликованный нами в журнале «Красный архив», т. LXVIII, 1935 г., стр. 162—171.
5*. Интересные подробности о своем пленении показывает Шигаев. При отступлении он отбился от главного отряда. За ним гнались казак, гренадер и татарин. Лошадь Шигаева увязла в глубоком снегу, и он стал убегать пешком по снежному насту. Его, наконец, догнали и хотели было изрубить. «Но, увидя, что на нем была хорошая шуба, панцырь железной и бешмет кутняной, приказывали ему прежде всего платье скинуть, а как он разделся, то казак с татарином зачали между собою ссору за бешмет, который каждый получить себе желал, гусар, увидя на нем шаровари суконные, требовал себе, кои он скидывая с себя, сдернул при том и сапоги с чулками (Государственный архив, VI, д. 506, л. 2). Между тем ссора казака с татарином, в которую вмешался и гусар, перешла в драку. Воспользовавшись этим замешательством среди победителей, не поделивших трофеев, Шигаев убежал босой по снегу в соседний лес. Вместе с другими казаками, скрывавшимися от преследования правительственных войск, он ушел к Илеку, где был арестован и доставлен в Оренбургскую секретную комиссию.
1. Дубровин, т. II, стр. 239.
2. «Секретные Повытья» военной коллегии, оп. 47, кн. II, л. 326. В связи с этим Бибиков писал члену секретной комиссии Лунину в феврале 1774 г.: «А между тем не худо, чтобы пускать ее [Софью] ходить и чтоб она в народе, а паче черни, могла разсказывать, кто Пугачев и что она его жена. Сие однако ж — добавлял главнокомандующий — надлежит делать с манерою, чтоб не могло показаться с нашей стороны ложным уверением; паче ж думаю, в базарные дни, чтоб она, ходя будто сама собою, разсказывала об нем кому можно или кстати будет...» («Русский архив», 1866 г., стр. 385).
3. «Красный архив», т. LXIX—LXX, 1935 г., стр. 203.
4. Государственный архив, р. VI, д. 506, л. 113 и 114.
5. Для поимки пугачевцев губернатор поставил за городом 27 волчьих капканов. «Сия выдумка — пишет Рычков, — хотя и казалась некоторым нужною и полезною, однако не только никакой пользы и успеха от того не произошло, но и оные капканы... раскрадены, а злодеи, узнав, прямо делали разные о сей выдумке насмешки».
6. «Из уездов сего города, — писал Бибиков Екатерине 30 декабря, — и прилегающих к Оренбургу провинций почти все дворянство и другие лучшие люди выехали» (Военно-ученый архив, д. 143, л. 75).
7. «Записки о жизни и службе А.И. Бибикова», Приложения, стр. 86.
8. Военно-ученый архив, д. 143, л. 98.
9. «Посланные с рапортами — доносил Бибиков Екатерине II 17 января, — уведомляют, что кочующие около Красного Яру калмыки, оставя свои улусы и кибитки, все к стороне злодеев удалились, а с ними и калмыцкая княгиня Дербетева. О участии ее в изменническом согласии доказывает, между прочим, попавшееся письмо, писанное от злодейского предводителя Арапова» (Военно-ученый архив, д. 143, л. 108).
10. Максим Горшков тоже свидетельствует, что женитьбой Пугачева многие были недовольны. «Все так, как бы опечалясь сею ведомостью, наклони головы стояли; когда ж разошлись, то многие заключили из сего дурное, хотя никто мыслей своих из страху, чтоб не донесли, не сообщал; однако ж, из некоторых движений и разговоров приметить было можно, что все тем были недовольны» («Пугачевщина», т. II, стр. 114).
11. Государственный архив, р. VI, д. 506, л. 201—202. Почиталин отмечает в своих показаниях, что Пугачев лично руководил всей подготовкой к обороне крепости и не только «иностранного ниже российского офицера при оном не было. У пушек представлены для стрельбы канонеры... кои Пугачевым выбраны были заблаговременно в ту должность самые проворные люди, а правило показывал стрелять сам Пугачев. Лафеты делали заводские крестьяне, кои на заводах и пушки лили».
12. Дубровин, т. II, стр. 302.
13. В апреле Дербетев пытался пробраться в Башкирию для соединения с Пугачевым, но, преследуемый отрядом Муфеля, он отступил в яицкие степи и 23 мая потерпел поражение яри речке Грязнухе. Сам Дербетев был взят в плен и вскоре умер от ран, полученных в последнем сражении.
14. Государственный архив, р. VI, д. 506, л. 90.
15. Подуров и Максим Горшков в своем показании от 2 апреля 1774 г. утверждают, что «кочующие калмыки» также были в сражении под Сакмарой при калмыцком «полковнике Кашиитове, который всегда находился при злодее Пугачеве и оной [Кашиитов] с ним бежал с небольшим числом в Башкирию».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |